Королевский гамбит (СИ) - Мила Гусева

Единственное, что роднит настоящую Уэнсдэй с фальшивым образом невинной овечки — белая повязка на травмированном левом запястье.

— Оставьте нас, — холодно чеканит она, не удостоив дядю с отцом ни единым взглядом, и усаживается за массивный стол, скрестив руки на груди. — И не тревожьте меня по пустякам.

— Как скажешь, мой скорпиончик, — мурлычет Гомес самым елейным тоном, который абсолютно не вяжется с его суровым внешним обликом. — Мне распорядиться насчет кофе или чего-то покрепче?

— Нет, — жестко и коротко, словно удар хлыстом.

Старшие Аддамсы подчиняются ей с удивительной покорностью — синхронно кивают в знак прощания и быстро покидают кабинет, плотно прикрыв дверь. Несмотря на то, что у меня в голове стоит туман, мешающий нормально соображать, закономерная догадка всплывает сама собой.

— Глава клана не твой отец. Это ты, — из-за сухости во рту голос звучит хрипло. Чертова сука молчит, впившись в меня немигающим пристальным взглядом. Проклятье, какой же я идиот, что не догадался раньше. Злость на себя резко приводит в чувство, даже головная боль отступает на второй план. — Можешь не отвечать, я и так знаю, что прав. И как давно?

— Держу пари, ты никогда не задумывался, как тяжело быть женщиной в мире, который принадлежит мужчинам, — философски изрекает Уэнсдэй, откинувшись на спинку кресла и не отрывая от меня пронзительного ледяного взора. — Особенно, когда ты с детства видишь, каким непроходимым тупицей растёт твой брат. И знаешь, что несмотря на скудоумие и слабохарактерность, он всё равно обретет власть. А тебя просто выгодно отдадут замуж, как призовую кобылу.

— С детскими травмами обратись к психологу, — зло выплёвываю я. В сущности, я гораздо сильнее злюсь на себя, нежели на неё, но чертовой Аддамс знать об этом совершенно необязательно. — Зачем я тут? Хочешь вдоволь поиздеваться, прежде чем пустить мне пулю в лоб?

— Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это сразу, — она закатывает глаза с таким раздражённым видом, будто объясняет очевидные вещи неразумному ребёнку.

— Тогда зачем всё это? — я демонстративно дёргаю скованными руками, и наручники издают неприятный металлический звон, ударяясь о батарею. — Если хочешь поговорить, сними это и давай поговорим на равных.

— Справедливо, — констатирует Уэнсдэй, небрежно пожав плечами, и достаёт из верхнего ящика стола маленький серебристый ключ.

Я ожидаю, что она подойдёт ко мне и поможет расстегнуть наручники, но этого не происходит — чертова стерва просто швыряет ключ к моим ногам. Пока я пытаюсь дотянуться до него, согнувшись в три погибели, Аддамс с самым безмятежным видом передвигает фигуры на шахматной доске, стоящей на столе.

Спустя несколько унизительных минут мне наконец удаётся справиться с наручниками — потирая затекшие запястья, я неловко поднимаюсь на ноги.

Кажется, у меня сотрясение.

Голова по-прежнему адски кружится, и я благоразумно усаживаюсь в большое кожаное кресло с каретной стяжкой аккурат напротив её стола. Уэнсдэй хранит молчание — словно нарочно испытывает моё терпение.

— Ну и? — с нажимом говорю я через пару минут. Ситуация складывается, мягко говоря, неоднозначная, и я чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Ещё вчера я был уверен, что эта женщина значит для меня невообразимо много… Теперь я понимаю, что та женщина существовала лишь в моём чрезмерно бурном воображении. Но неведение слишком мучительно. — Расскажи мне правду, Уэнсдэй. Просто расскажи мне гребаную правду хотя бы один раз в жизни.

— Именно это я и делаю, — она сиюминутно ощетинивается, словно выпуская невидимые смертельно опасные шипы. А потом едва заметно хмурится и продолжает. — С самого детства нас с Пагсли воспитывали совершенно по-разному. Я никак не могла понять, почему его учили стрелять, метать ножи и вести отцовский бизнес, а меня — танцевать, играть на виолончели и вести глупые светские беседы. И никому не мешать.

Я смутно понимаю, к чему она клонит.

В общем и целом, наследников так называемого высшего общества всегда воспитывали по общепринятым стандартам. Словно мы жили в гребаном восемнадцатом веке.

Сыновья — будущие консильери или боссы.

Дочери — будущие выгодные партии, расходный материал для заключения особенно крупной сделки между двумя кланами.

Кровное родство во все времена было таким же крепким, как кровная вражда.

Но Уэнсдэй в силу своего чертовски упрямого непримиримого характера явно решила пойти против системы — и преуспела в этом.

— Но меня такое распределение ролей не устраивало, — бесстрастно роняет она, подтверждая мои неозвученные мысли. — Дядя Фестер слишком любил меня, чтобы в чём-то отказать. К семи годам я уже могла попасть в центр мишени с расстояния двадцать метров. К десяти — с расстояния в пятьдесят. А к пятнадцати разбиралась в отцовском бизнесе лучше, чем все его советники вместе взятые.

— Мне нужно поаплодировать твоим выдающимся достижениям? — говорю я, просто лишь бы что-то сказать.

— Вот только всего этого было недостаточно, — продолжает Уэнсдэй, проигнорировав мой ироничный выпад. — Все вокруг восторгались моими способностями, но пост главы клана оставался железно закреплён за Пагсли.

В ответ я лишь молча пожимаю плечами.

Подобное стремление к власти всегда было за гранью моего понимания.

— Но я знала, что нужно делать. Помнишь, с чего началась война между нашими семьями?

Конечно, я помню.

Случайная перестрелка четырёхлетней давности возле казино Белладжио — несколько трупов с обеих сторон, с десяток раненых, и закономерно последовавшая за этим вендетта.

Стоп. Почему она об этом говорит?

Шестеренки в голове начинают стремительно вращаться, подталкивая меня к неутешительному выводу — по всей видимости, план Уэнсдэй был куда масштабнее, чем мне казалось прежде.

— Ты приказала своим людям напасть на наших? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.

— Браво, Торп, — она лениво изображает театральные беззвучные аплодисменты. — Люди порой недооценивают мелочи. Иногда всего одной крохотной спички оказывается достаточно, чтобы вспыхнул целый лес.

Я машинально провожу рукой по лицу, силясь привести в порядок спутанные мысли — но осознание масштабов катастрофы всё равно никак не укладывается в голове. Целых четыре года эта девчонка умело дёргала за ниточки — а мы следовали её безумному плану, будто безвольные марионетки. И неуклонно приближали крах империи, сами того не понимая.

— А как же твоё похищение? Это тоже была часть плана? — я растерянно моргаю, непроизвольно качая головой, словно бестолковая фигурка собачки на приборной панели автомобиля.

— Именно так, — Уэнсдэй скучающе подпирает голову рукой и снова тянется к шахматной доске, передвигая чёрную пешку на две клетки вперёд. Я чувствую себя абсолютным кретином, но не могу прекратить наблюдать за грациозными движениями её тонких бледных пальцев.

— Тебя ведь могли убить, —