Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказать откровенно, мне более всего нравятся на выставке приезжие помещики, съехавшиеся сюда из 6 губерний. Они такие огромные, рослые, у них чудные фигуры и свежие лица, все в своеобразных костюмах нездешнего покроя, и наши ярославцы кажутся в сравнении с ними какими-то довольно жалкими пигмеями. Есть что-то сильное и здоровое в одном их внешнем виде, в манерах, разговорах; видно сейчас, что это люди земли, помещики, все им знакомо, и всем они интересуются. В промышленном и кустарном отделах их почти не видно, зато в сельскохозяйственном и в ресторане…
20 сентября. Я прочла «Дон Жуана». Байрон удивительно соединяет в его лице невинность и порок; детскую ясность души с испорченностью рано развившегося юноши; поэма проникнута поэзией и цинизмом… и можно только удивляться этому «безгранично гениальному» произведению, как говорит Гёте. Мне кажется, в лице Дон Жуана порок никогда не имел более привлекательной формы, нигде еще не описывались любовь и падение так поэтично и вместе с тем так цинично, свободно и резко. Много раз читала я всевозможные циничные описания у Золя, но у него совсем нет поэзии: одна грязь, иной раз отвратительная по своей правде. А в «Дон Жуане»? – Вот отрывок: «Итак, свершилось! Сердца их соединились на уединенном берегу; звезды, венчальные свечи их свадьбы, проливали ослепительный свет на их пленительные лица. Океан был свидетелем, а грот их брачной постелью. Соединенные собственными чувствами, они не имели иного священника, кроме уединения. Они – муж и жена! Они – счастливы! Их молодые глаза видели ангелов друг в друге и рай – во всей земле». Когда я прочла последнюю песнь «Дон Жуана», я машинально взялась за «Онегина». Как похожи эти два типа и в то же время какая между ними разница!
22 сентября. Я сейчас раздевалась, чтобы лечь спать. Заплетая косу, я подошла к зеркалу, зажгла свечку. Рубашка нечаянно спустилась с одного плеча… Боже мой, какая жалкая, уродливая фигура! Худые, детские плечи, выдавшиеся лопатки, вдавленная, слабо развитая грудь, тонкие, как палки, руки, огромные ноги, неприличных для барышни размеров. Такова я на 20-м году моей жизни. Я чуть не плакала от отчаяния. За что я создана таким уродом? Почему у сестер красивые, прелестные плечи, шея, волосы, маленькие ножки, а у меня – ничего, ничего! И ведь никто не верит, что я считаю себя совершенно искренно уродом. О дураки! они судят только по лицу, пока не обезображенному оспой… Да, только в одном дневнике можно откровенно признаться, невольно смеясь над собой: что может быть смешнее маленького урода, который много о себе думает, с сумасшедшими мечтаниями, всевозможными планами, жизнь которого вертится около своего «я» и… на которого, как и следует ожидать, никто не обращает внимания? Это может быть только смешным и глупым. Такова-то и я. И вот почему я никогда не думаю о мужчинах, – влюбленный урод смешон и жалок… Как приятно теперь жить с сознанием собственного безнадежного уродства! И мне хотелось разбить все зеркала в мире, чтобы не видеть в них своего отражения…
29 сентября. Странно, я постоянно должна скрывать все, что высказываю здесь. В наше время так мало ценят самую любовь; а естественное желание иметь близкое, родное существо, с которым хочется постоянно быть в общении, – такое желание прямо могут осмеять. Счастливцы, вы, те, у кого есть друг – мать, сестра или брат! Мои же друзья – только книги и этот дневник…
7 октября. Прекрасен восторженный порыв всей Франции при встрече русских моряков. Никакой союз государей не может быть прочнее союза народного, не официально заключенного, но который тем прочнее, чем прочнее его духовные нити. Прием государя государем всегда окажется принужденным, восторги «народа» – по необходимости; когда же народ – сам радушный хозяин, встреча выходит дружественная, братская, простая и величественная. Начитавшись описаний франко-русских торжеств, я готова теперь влюбиться во всех французов сразу, и еще тверже решила выйти замуж за француза: мне нравится добрый характер, живость, экзальтация и великий гений этого прекрасного народа.
…12 ноября. В прошлом году в этот день я была первый раз в жизни в Большом театре, шла «Жизнь за Царя». А теперь? – «Уж нет волшебной сказки». Я закрываю глаза, мысленно переношусь в прошлое и вижу опять все, слышу эту чудную музыку; мне кажется… Но что бы ни казалось, а я все-таки здесь…
В доме появились свахи; они взялись за дело очень усердно и по-старинному: предлагают «показать» меня женихам… О, Господи, мало, видно, еще подлости и гадости людской на земле! Наши женихи и обожатели, нажившись вдоволь со всякими… идут теперь справляться о приданом, о нашей нравственности, чтобы жениться «как все порядочные люди»!.. Я встала на колени и, вместо молитвы, горько заплакала. Но разве от слез люди станут лучше? Пусть смеются надо мной, пусть называют наивной девочкой, которая может молиться, прося Бога избавить ее от участи ей подобных…
20 ноября. Кончила читать (тайно от мамы) первую часть «Духа законов» Монтескье, наслаждаясь новым, совершенно незнакомым мне предметом, увлекаясь ясностью изложения, проникаясь глубоким уважением к сущности сочинения и к его гениальному автору. «Недостаточно заставить прочесть, надо заставить мыслить», – говорит Montesquieu, и теперь у меня вся голова наполнена этой книгой. Сравнивая это произведение с «Государем» Макиавелли и время обоих авторов, один из них мне кажется дьяволом, другой чудным, светлым ангелом.
20 декабря. Если бы вы знали, какая у меня пустота в голове! Не знаю, отчего это: от влияния холодной погоды или от неимения мыслей. Если человек посмотрит на небо, он яснее поймет свое ничтожество; если он посмотрит в траву, где копошатся мириады насекомых, он сознает себя царем природы. Откуда же такое странное противоречие? Отчего человек так полон контрастов? Я думаю, что мой дневник скоро будет похожим на ряд отрывочных фельетонов, и какой-нибудь досужий насмешник может назвать его «фельетончик моей жизни». Что ж, мало разве людей, вся жизнь которых представляет легкий, бессодержательный фельетон? Но моя жизнь бедна внешними событиями. Я описываю только свою личную жизнь, и только для себя самой, конечно… Сестры подсмеиваются над моим занятием, которое обратилось в прочную привычку доверять все бумаге.
27 декабря.
