Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это я говорю между прочим. В сущности же, я давно решила не выходить замуж за русского, а за француза.
Не говоря уже о франко-русских симпатиях, – мне еще недавно пришлось узнать из книги, что от браков с иностранцами, т. е. от смешанных, родятся наиболее умные дети. А ведь, как хотите, очень приятно иметь умных детей…
30 января. Я окончила читать дневник Марии Башкирцевой. Он не произвел на меня ни малейшего впечатления. Личность автора – в высшей степени несимпатична. Отыщите хотя одну привлекательную сторону ее характера, укажите искреннее, сердечное движение в этой книге! «Я» переливается на всех страницах тысячами оттенков, от мрачного до светлого и наоборот. Не понимаю, как могли заинтересоваться этим дневником за границей: Гладстон отозвался о нем, как об одном из величайших произведений конца этого века; другие превозносят эту книгу до небес, потому что в ней, будто бы, «весь отразился век, век нынешний, блестящий, но ничтожный», и Мария Б. была его самой типичной представительницей. Бедное XIX столетие! Оно отразилось в самолюбивом, слабом и безнравственном человеке! Неужели оно, подходя уже к концу, не заслужило более лучшего сравнения?.. М. Б-ва, конечно, искренна в своем дневнике, она рисует себя такой, какая она есть; ее нельзя назвать талантливой, даровитость – вот ее блеск; но чудовищен этот ужасный эгоизм под блестящей, прекрасной внешностью. Если дать прочесть эту книгу монаху, он скажет: «Заблудшая, несчастная душа», и, пожалуй, будет прав. Горько видеть, как увлекаются в наше время подобными книгами…
Вы не подумайте, что я пишу это от женской зависти. Мало ли на свете людей, более стоящих зависти! Я знаю, что в глубине души своей я, в сущности, тоже нездоровый человек, мое нравственное существо, с одной стороны, истерзано, измучено безобразной домашней жизнью, с другой – как-то разбрасывается в разные стороны. У меня никого нет… нет в целом мире человека, который мог быть мне другом, у которого я нашла бы себе поддержку. Но если судьба предоставляет идти одной по своей дороге – нужно ли, смею ли я жаловаться на одиночество? У меня есть книги, у меня есть разум, – вот кто может и должен быть моим другом. Надо заставить сердце молчать, тогда рассудок свободнее определяет.
Великий Боже, прости меня, помоги мне! Вот Они, Сын и Матерь Божий, единственные, небесные, высшие Существа, к Которым я могу прибегнуть, Которым я могу высказать всю бездну горя и бесконечное страдание, которыми переполнена душа моя. И мне только 18 лет! И в душной тюрьме, в четырех стенах, не видя людей, хоронить себя! Господи, спаси!
1 февраля. Мне кажется, что, если бы я попала с самых ранних лет к хорошему воспитателю и меня учили бы всему, что мне хотелось знать, надлежащим образом направляя мое умственное развитие, из меня вышло бы что-нибудь замечательное, и если бы в наше время для нас, женщин, мечтания о великих делах, служении обществу были бы осуществимы – я увлеклась бы ими… Но меня оставили без внимания, а действительная жизнь так однообразна, так притупляюще действует на нервы, что возможно сойти с ума, не находя себе удовлетворения… Я теперь изучаю немецкую и французскую литературу, играю сонаты Бетховена, читаю Гёте и Белинского, учусь латыни, занимаюсь рукоделием, хожу за обедню, за всенощную. И только? и больше ничего? Так знайте же, – ни-че-го! И это называется «жизнью»… Порой на меня находит дикая злоба: я недовольна тем, что родилась женщиной; при взгляде на меня никто не поверит, что эти строки принадлежат такому маленькому, тоненькому существу с девической улыбкой и открытым взглядом серых глаз…
10 февраля. Перечитывая дневник за последние дни, я вижу, что это ни более ни менее как отчаянный крик неудержимого горя. Я с виду спокойна, равнодушна и бесстрастна, в глубине души призывая на помощь все, что есть во мне христианского, стараясь «смириться». Вот чего стоит мне это бесстрастие! «Надо покориться!» – Надо?! Когда хочется видеть весь мир, знать все, когда мечтаешь до головокружения о будущем?! Я бросаю перо и падаю на колени перед иконой Божией Матери…
10 марта. В эти дни по вечерам потихоньку, чуть не с запертыми дверями, я с увлечением читала «Петербургские трущобы» Крестовского и сейчас, с первым ударом полночи, прочла последние строки романа. Сколько гадости и мерзости в нем! Я много прочла подобных французских романов, еще более сложных, но ни один из них не произвел на меня такого угнетающего впечатления. Быть может, потому, что все это наше русское, родное, где могут происходить подобные безобразия, жить такие существа, как Касьянчик, Капельник и др. Роман, конечно, не бывает без интриги, но правда в нем есть… Разврат! О, это ужасное слово! Я бы хотела иметь миллионы, чтобы уничтожить его, освободить этих ужасных, жалких женщин… Однако все это одни наивные мечтания ребенка, я это отлично сознаю.
И погромче нас были витии,
Да не сделали пользы пером,
Дураков не убавишь в России,
А на умных… тоску наведем…
3 апреля. За эти дни из мелочей нашей жизни я постепенно пришла к заключению, ужасному для меня по своей прямолинейности и простоте: в семье я оказалась чужою! Лишний, ненужный человек, никто из семьи не любит его. Все к этому шло медленно, систематически, постепенно… Боже мой, как страдает мое несчастное сердце, как разрывается грудь от рыданий, которых я не стыжусь, потому что никто их не видит… Если бы вы знали это чувство, которое захватывает человека!
Но я слишком поддаюсь настроению, здравый рассудок должен быть всегда при мне. Что же теперь делать? Ах, – бросить все и бежать, бежать скорее! Как счастливы люди, не знающие всех этих мелочей жизни, невидимых драм, так часто разыгрывающихся среди нас незаметно и тихо. Но мы еще посмотрим! За минуту я плакала, теперь – не нужно слез! Не все еще в жизни состоит из одной семьи. Где-то я читала: «Жизнь – борьба, в которой храбро надо драться»…
