Йод - Андрей Рубанов

В тот же день, когда меня назвали соколом ясным, приехала из Гудермеса журналистка, интеллигентная взрослая женщина в черном, целый час очень мило со мною проговорившая, а напоследок задавшая вопрос:

– Вы тут единственный нормальный человек, как вас сюда занесло?

– Бислан – мой друг, – сказал я. – Он попросил меня помочь, я помог.

И на следующий день улетел.

Пресс-секретарь, конечно, был дурак, но деньги на обратный авиабилет приберег.

Я больше не был в Чечне. Я предпочитаю драться за идеи, но не за кресла и должности. Бывало, я дрался за деньги, но это были очень большие деньги, чемоданы денег, они могли составить пожизненное благополучие всех моих близких. Драка за удостоверение замзавотделом меня не интересовала. Восточная система жизни – а Чечня есть восточная страна – с ее системой авторитетов, замысловатых стандартов, семейной и родовой дипломатии показалась мне слишком сложной. Здесь надо было прожить три года, выучить язык, жениться на местной девочке – тогда, может быть, я пригодился бы понастоящему.

У меня не было лишних трех лет. Была жена в Моск14 ве, был сын. Я вернулся.

С юных лет я был глубоко убежден в собственном таланте, в собственной энергии и в собственной порядочности. Я не придумал свою исключительность – о ней мне говорили окружающие, едва не ежедневно. И не папа с мамой, нет. Друзья, учителя, случайные люди. Я расхаживал, втайне гордясь собой, и думал, что общество само должно помещать талантливых, энергичных и порядочных туда, где они наиболее эффективны. Я вырос в Советском Союзе, в патерналистской системе, где старики сами отбирали и вытаскивали молодых. Система работала плохо, вместе с действительно талантливыми и энергичными загребала и бесталанных – но она работала. Когда мне было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, я ждал, что меня позовут. Я искал, где происходит отбор лучших. Чтобы пойти. Чтобы меня отобрали. Чтоб дали самое сложное и тяжелое дело, какое есть. Я был готов взваливать на себя ответственность, я ничего не боялся, я быстро соображал. Я считал, что общество не должно разбрасываться людьми моего склада.

Что я хотел взамен? Материальных благ? Нахер материальные блага. Я умею придумывать, я рожден, чтобы создавать, – пусть опытные и взрослые скажут в двух словах, что нужно создать, и я создам, сочиню, изобрету. Дайте пищу для мозга. Дайте элементарное. Информацию. Стол, стул. Возможность не тратить время на поиски куска хлеба. Возможность восстанавливать израсходованные силы.

Прошло время. Родина слилась в оргазме с Западом. Там, на Западе, в Европе и Америке, последние остатки патернализма были уничтожены еще в шестидесятые годы двадцатого века, во времена студенческих революций. Битники и хиппи не желали слушать стариков, они протестовали против системы отбора. Теперь там нет никакого организованного отбора. Талантливые и энергичные лезут сами. Никто никого не вытаскивает. Продавай себя, продавай активно, навязывай – и однажды тебя купят задорого. Если ты действительно того стоишь. Уступать, скромничать, соглашаться на вторые роли нельзя.

Отменная система. Уродливая и гениальная. Никто ничего не ждет, каждый сам по себе, каждый кузнец своего счастья. Непонятно только, как быть с порядочными и скромными. С теми, кто не умеет себя продавать. Я, например, не умею, совсем. Одно время пытался научиться, несколько лет потратил – не научился. Не способен. Брезгую, ясно? Сама попытка подумать о саморекламе вызывает у меня тошноту. Не умею отодвигать, пролезать, втираться в доверие, заводить «нужных друзей». Не умею ловчить и конкурировать. Я один, второго такого нет, с кем конкурировать?

Пришлось рисковать, идти на тысячи компромиссов, напрягать волю, иметь дело с ублюдками и блядями, совершать сделки с совестью – и вот, я получил то, чего хотел. Позади тюрьма и война – вот куда потрачено самое звонкое, лучшее, продуктивное время. Молодость. Я предлагал, протягивал себя: поставьте, доверьте. Но оказалось, что я никому не нужен был, кроме мамы, папы, сестры и еще одной девушки, впоследствии родившей мне сына.

Человечество вытерло об меня ноги. Страна посадила в тюрьму.

Да, и вот еще что. Вы хуй дождетесь от меня воплей о том, что я лишний человек. Онегины, Печорины, Байроны, романтические дуэлянты, чей сплин оплачивался тысчонками, исправно поступающими из родовых поместий, – они искали красивой смерти; я же ищу жизни. 14

Я прихожу туда, где, кажется, есть только смерть, и ничего, кроме смерти, – и вижу жизнь, и ничего, кроме жизни.

Никто не лишний.

Каждый рожден для выполнения определенной задачи, которую может выполнить только он, и никто другой. Каждый угоден мирозданию. Каждый любим матерью, или женой, или сыном, дочерью, другом или собакою. Полчаса, пять минут – но любим.

Не надо иллюзий – каждый убил, или солгал, или предал, или желал жену ближнего.

Никогда за пять тысяч лет истории цивилизации несовершенство и порочность человека не обнажались так наглядно и контрастно, как сейчас, в России, в двадцать первом веке. Здесь пытались вывести новую породу людей, но совершили огромную ошибку: бросили работу, когда до конца ее оставалось совсем немного. Ее бросили не на полпути – ее бросили, когда до финиша было полшага.

Я один из тех, недоделанных. На идише – шлемазл. Я сконструирован на девяносто пять процентов. Я практически идеален. И я такой не один. Я знал и знаю тех, для кого отдать последнюю рубаху – не поступок. Вырвать из груди свое сердце и с хохотом сунуть его, горячее, в руки первого встречного убогого бродяги – на! пользуйся! – и пойти дальше, наслаждаясь. Вот как мы можем. Но это никому не надо.

Я идеален на девяносто пять процентов, а на оставшиеся пять я – палач, демагог, пьянь и мошенник, пробы негде ставить. Так я живу уже сорок лет: делаю девяносто пять шагов из ста, а за пять шагов до цели во мне просыпается палач и гад, и он предает меня, ибо ничего не умеет, кроме как предавать. И мой путь теряет смысл.

Но я опять пойду.

Часть 2

Глава 1. 2009 г. Две случайные встречи

К концу второй недели я заскучал. Не по работе. Не по торговле автоэмалями или покрышками «слик». Просто надоело бездельничать, подступила особенная полезная маета, предвестница появления новой идеи. Но мне понравились эти двенадцать дней, понравилось отдыхать, я никогда в жизни не отдыхал две недели подряд. Последние годы часто мечтал отдохнуть по-настоящему, с полным выключением из действительности – и вот оно состоялось, выключение. Узнав, что я взял отпуск, жена обрадовалась, однако заметно приуныла, когда услышала, что расслабление будет тотальным, что глава семьи не намерен даже за хлебом выходить. И вообще, для начала уедет к родителям. На две недели. Ирма всегда обижалась, если я надолго – более чем на одну ночь – уезжал на малую родину. Подозревала, что в Электростали меня ждут не только друзья детства, но и подруги детства. А старинных приятельниц, одноклассниц и прочих дам из разряда «вместе росли» жены не 1 очень жалуют. Так что я отбыл в некоторой спешке, чувствуя спиной недоверчивый взгляд супруги. Нет, не поскандалил и не сбежал – но и платочком вслед мне тоже не помахали.

Совесть моя была чиста – я уехал подышать. Сменить обстановку, побыть в тишине. В начале осени мои деловитые соседи вернулись из отпусков и как-то особенно увлеклись проделыванием дыр в стенах жилищ. Наверное, их напугали слухи о надвигающейся второй волне кризиса, резком подорожании твердой валюты и росте инфляции; люди спешили обратить ненадежные деньги в надежные предметы, кастрюли, шубы и телевизоры, все это надо было размещать на полках и в шкафах, шкафы и полки требовали проделывания новых и новых дыр – я устал от грохота перфораторов и обратился в бегство.

Дом, где я вырос и где в трех прохладных темноватых комнатах на первом этаже жили – и до сих пор живут – мои отец и мать, стоит на самой окраине. Это цивилизованная чистая окраина, безо всяких обычных для провинции сараев, гаражей, помойных ям и самодеятельных огородов. Улица, тротуар, фонарь – а дальше дикий лес. Если углубиться по асфальтовой дорожке в чащу, а потом свернуть на широкую тропу, примерно через полтора километра можно выйти к озеру, окруженному соснами, в жаркое время граждане тут купаются и загорают, а немного в стороне от берега хорошими людьми построен спортивный городок: несколько разновысоких турников, брусья и прочие простые железные приспособления для желающих укрепить тело. В первое лето после армии я прибегал сюда каждый день, в штанах от кимоно, босиком – плотный ковер сосновой хвои был лучше, чем любой пол любого спортивного зала. После получаса разнообразных телодвижений прыгал в прохладную воду, прямо в штанах, плавал, далее опять махал ногами. Заниматься в мокром кимоно посоветовал мой учитель. Мокрые штаны тяжелее, работать в мокрых штанах труднее, а значит, больше пользы. Пока заканчивал обязательную программу, пока бежал назад, штаны высыхали. Мокрая одежда быстро сохнет на теле, это подтвердит любой солдат.