Субмарина - Юнас Бенгтсон

Он стоял на моих волосах и мочился мне на грудь, потом я стирал футболку в раковине.

Это случилось два раза.

Я сломал ему нос бутылкой из-под колы.

Это случилось один раз.

Через какое-то время мы привыкли к этой мысли, но не потому, что чувствовали себя братьями, я так и не понял, что это за чувство. А потому, что нам продолжали сообщать, что мы братья, мальчики во дворе, и делали они это следующим образом.

Твой брат разбил окно у китайцев.

Твой брат облапал мою сестренку.

Твой брат спер мой велик, мою рогатку, мой плеер.

Так что мы были братьями.

Мы сидели за обеденным столом, ели. Всегда за обеденным столом. Настоящая семья. Нас кормили жареной икрой трески с картошкой, бифштексами с соусом.

Овощи из баночки, мучнистый серый горох, волнистая морковка. В конце месяца — спагетти с кетчупом и жареным луком. Мы с братом пользовались дурной славой во дворе. Не было такого взрослого, чтобы на нас не орал.

Но за столом мы сидели примерно, ели тихо, смотрели на маму, когда она на нас не смотрела. От нее слабо пахло уксусом; когда она тянулась за солью или перцем, руки у нее слегка дрожали. Мы сидели очень тихо. Если она смеялась, то громче, чем следовало бы, если улыбалась, то слишком широко.

— Настоящая семья. — говорила она.

На первое наше совместное Рождество она заложила мебель. Мы ели традиционное свиное жаркое, красную капусту и картофель в карамельном соусе. То же она сделала на наши дни рождения. Мебель возвращалась через месяц. Но иногда кое-чего недоставало. Серванта, стенных часов. Постепенно квартира пустела, обнажались царапины на обоях: следы исчезнувших вещей.

Я и сам слышу, как это звучит. Разговариваю, как настоящий джанки. Оправдания. Кто-то стащил мой матрас. Собака заболела Бывший парень приходил, только что ушел. А он больной. Психопат. Он воровал у моей матери.

Я у албанца. Пятница, и, закончив мыть лестницы, я пришел к Мортену, к этому парню с залысинами, главе нашей клининговой компании. Но его в кабинете не было. Я позвонил ему на мобильный, много раз звонил, он не брал. И вот я у албанца Сегодня он один. Гостиная вся в дыму, только что забычкован последний косяк. Не албанцем, глаза у него ясные. Его песочного цвета пальто висит на спинке стула, похоже, он собирался закрывать лавочку. Албанец раздражен. Спрашивает о Мартине — значит, в плохом настроении. Как дела у Мартина? Он зол на меня.

— С Мартином все хорошо. Сидит дома, смотрит мультики.

— Дома сидит?

— Да, сласти ест и все такое.

— Такой маленький мальчик?

— Да.

— Один дома? А ты здесь?

— Он умный маленький мальчик. Он может… Я же ненадолго…

Мы сидим друг против друга за большим письменным столом из дерева он предложил мне сигарету, толкнул пачку через стол. Я глубоко затягиваюсь, всякий раз, поднося руку ко рту, чувствую, как она дрожит.

— И чего же ты от меня хочешь, пока Мартин сидит дома?

— Ну, я пришел за товаром.

— За товаром?

— Да.

— И где же деньгн? Деньги покажи мне.

— Я же сказал, у меня…

— Покажи мне деньги. Спокойно, без суеты, мы же деловые люди, так? Деньги на стол, и получишь то, зачем пришел. Спокойно, без суеты…

— Я же сказал тебе. У меня нет денег, сегодня нет. Я заработал их, тот парень, Мортен, он мне должен, я был там…

— Парень, которого зовут Мортен, которого я не знаю, должен тебе какие-то деньги, которые ты заработал. Правильно?

— Да.

— А мне-то что с этого?

Я стряхиваю пепел в руку, не хочу его еще больше раздражать. Никаких просьб, не надо мне ни кофе, ни воды, ни льда, ни пепельницы.

— Мне-то что?

— Ничего…

— Вот именно.

— Но я подумал… ну, черт, я же покупаю у тебя каждую неделю. Несколько раз в неделю. Я отдам тебе деньги в понедельник. Самое позднее во вторник. Можешь начислить проценты. Можешь…

— Я в курсе. Дело не в том, что я тебе не доверяю.

Он встает. Я сижу, жду. Думаю: сейчас он меня ударит. Настал как раз такой момент, да? Я столько фильмов посмотрел, знаю. Сейчас толкач будет бить бедного раба героина Так ведь в фильмах бывает? Я сижу. Пусть ударит, пусть изобьет, лишь бы было чем поставиться вечером.

Он садится на угол своего большого письменного стола. Забирает у меня сигарету, кидает в кофейную чашку. Чувствую на себе его взгляд. Он заговаривает только после того, как я поднимаю на него глаза.

— Это как раз то, чего я делать не хочу… Понимаешь?

Я не отвечаю.

Именно то, чего я делать не хочу. Чтобы ты был мне должен, чтобы кто-нибудь еще был мне должен. Я верю тебе, да, верю. И знаю, что это плохой вариант. У тебя, черт подери, зависимость, и все, верить больше нельзя. Но… ты давно у меня покупаешь, и, даже если я тебе дам сейчас то, зачем ты пришел, я, в общем-то, уверен, что ты вернешься, что ты заплатишь. Но я не хочу этого. Понимаешь? Не хочу бить людей бейсбольной битой, не хочу тушить об них сигареты, ломать пальцы. А как только появляются должники, надо быть к этому готовым.

Я киваю.

Думаю, отвечать не имеет смысла, надо слушать. Но правда в том, что я и не слушаю толком. Думаю только о белом порошке. Чистый диацетилморфин. Думаю, где же он у него тут лежит и сколько? Даст он мне? О боже, пусть даст мне хоть что-то. Пусть говорит сколько хочет, только бы дал мне хоть что-то. Пусть хоть в рот мне помочится, только бы дал хоть что-то.

— Когда-то я, может, и был таким. Жестким был, быстро зарабатывал, может, потому я все еще в деле. Да ты понимаешь, о чем я говорю?

Я снова киваю. Он встает со стола:

— Давай, пошли.

Он неторопливо надевает пальто, поправляет воротник. Машет рукой, приглашая следовать за ним.

— Поговорим по дороге к машине.

Гасит свет, запирает дверь.

Вынимает из кармана пиджака сигарету, успевает сделать четыре затяжки, пока мы обходим здание. И только у машины продолжает:

— Я сейчас еду к одному парню. Спокойненько, без суеты, это новые ребята. Очень хорошая цена. Можешь поехать со мной. Можешь поработать подопытным кроликом. Сделаешь укол.

Я киваю, за укол я поеду куда угодно. Он стоит, прислонившись спиной к машине, новому серебристо-серому «опелю-вектра».

— Нет, ты сначала послушай, на что подписываешься. Черные ничего не понимают в героине. И хрена ли я буду совать туда свой слюнявый палец? Я не знаю, каков он на вкус, не знаю, что они туда намешали. Может, крысиный яд. Я его трогать не буду. А ты будешь. Будешь лабораторной крысой, подопытным кроликом, ты этого хочешь? Сможешь вмазаться. Бесплатно.

Он делает три быстрые затяжки и щелчком отбрасывает сигарету. Я обхожу машину и сажусь на переднее сиденье рядом с ним. Только теперь замечаю детское кресло сзади.

По дороге он повторяет сказанное. Что он бизнесмен, а не барыга. Что есть разница. Что он не стоит у школ на большой перемене, вербуя новых клиентов. Что люди приходят за товаром к нему. И они знают, что им нужно.

Он рассказывает, что когда только начинал, то работал круглосуточно, по пятницам и субботам допоздна. Дома не бывал. Делал деньги. Работал, пока не иссякал поток клиентов, пока не кончались покупатели. Сейчас народ покупает и уходит. Если приходит кто знакомый — хороший знакомый, старые клиенты или нормальные пацаны из черных, — они, конечно, могут остаться покурить, от души, или так, попробовать. Не в том дело, но домой он теперь приходит вовремя. У него жена, двое детей. Он не сидит ночами из-за того, что кому-то невтерпеж.

Внезапно он замолкает, звонит по мобильнику, сообщает какому-то парню, что приходить не надо, он нашел другого. Пусть только приготовит деньги. И снова продолжает говорить со мной. Он бизнесмен, не барыга.

Остановившись на красный, копается в бардачке, вынимает ручку и белый конверт. Кладет мне на колени, втыкает передачу и едет дальше.

— Напиши имя и адрес.

— Зачем?

— Если ты умрешь, я заберу твоего пацана.

Он ставит машину в переулке к Нёреброгаде. Аккуратно паркуется задом.

Сидим, ждем. Он смотрит на мобильник, опускает стекло, курит, между затяжками высовывая руку в окно.

Смотрит на меня, затем нарушает молчание, объясняет:

— То, что я сегодня покупаю, — это для друга. Или… ну, ты знаешь. Товар сразу отдам.

Я ему верю. За то время, что покупаю у албанца, я видел, как изменился его бизнес. Клиентура теперь делится на два типа. Местные, те, кто всегда у него покупал. Те, кого он знает, кто живет рядом и покупает дурь на выходные, субботу и воскресенье. Или на любой другой день. Смотрят телик, треплются и курят. И новые, новая клиентура. Вроде того парикмахера, который нашел албанца окольными путями; он стал первым. Был на презентации пластинки или чего-то в этом роде. На одном из тех вечеров, где все рассчитывают на то, что у других с собой есть кокс. И вот после одного или полутора граммов обнаруживается, что все пропылесошено, пыли больше нет. После нескольких панических телефонных звонков они вышли на албанца. И все пошло так, как идет и теперь. Парикмахер взял такси в северо-западном направлении и купил весь кокс, какой был у албанца.