Дом на солнечной улице - Можган Газирад

– Аджиб нашел своего отца? – спросила Мар-Мар.

– Да, очень сладким способом… с помощью гранатового варенья.

– Гранатового варенья? – переспросила Мар-Мар.

– Они нашли его в Басре? – спросила я.

– Ака-джун, почему бы тебе им потом не рассказать конец? – сказала мама́н.

– Мама́н, но это же самая интересная часть сказки! – сказала я.

Она посмотрела на часы и дала Резе знак, что нам пора домой. Ака-джун замолк. Он явно устал и нуждался в том, чтобы кто-то вступился за него. Азра встала со стула и с трудом подошла к кровати. Она протянула руки и расчесала редкие седые волосы ака-джуна гребнем из слоновой кости. Это был подарок, который ака-джун привез из Мекки, объяснила она мне однажды. На нем было выгравировано изображение мужчины в тюрбане, который расчесывал длинные локоны девушки. Ака-джун не двигался, когда она расчесывала его волосы. Потом он взял ее запястья, поднес ее морщинистые кисти к губам и поцеловал кончики пальцев.

По пути домой я размышляла о сказке про Аджиба. Я была уверена, что ака-джун выбрал ее не случайно. Пытался ли он распалить надежду на возвращение папы в моем сердце? Он это имел в виду под сладким концом – как гранатовое варенье? Как он мог быть уверен?

Причина, по которой мы с Мар-Мар не могли пойти в школу по возвращении из Америки, была в том лишь факте, что у нас не было «внятного» аттестата для школьной администрации. Через несколько дней после прилета мама́н отвела нас в младшую школу неподалеку от дома ака-джуна, узнать, можем ли мы ходить туда на занятия. Они шли уже больше месяца. Директор попросил документы о проживании и сказал мама́н, что мы должны сдать вступительный экзамен к концу первого триместра. Мама́н принесла наши дневники – мой за четвертый и за третий у Мар-Мар, и планировала помогать нам в чтении книг в подготовке к экзамену. Но после исчезновения папы она заперлась в гостевой спальне, и учеба отменилась. Азра говорила нам учиться, но сама помогать не могла, потому что едва умела читать.

Я читала учебники на фарси. Хоть там было много незнакомых слов, я учила их, читая объяснения в серой рамке «словарь» в конце каждого урока. Особенно мне нравилась книга «Религиозные и исламские учения» за истории про пророка. В отличие от выросших в религиозных семьях детей, я никогда не знала историй о пророке до того, как начала читать эту книгу. Мама́н и баба́ никогда не ходили в мечеть на молитву, и за все свое детство я не слышала ни единой проповеди. Истории в этой книге приоткрыли новый мир, который меня заворожил. Они разительно отличались от историй «Тысяча и одной ночи», которые были полны любовных интриг, магии и загадок.

После возвращения ака-джуна из больницы мама́н отвела нас в ближайшую младшую школу на распределительный экзамен. Она каждой из нас дала по простому платку, которые привезла из Америки, и показала нам, как складывать один конец поверх другого и как надевать его на голову. Она завязала тугой узел под моим подбородком и подоткнула волосы надо лбом под платок.

– Что бы ни случилось, следи, чтобы он был у тебя на голове.

В восемь лет я впервые вышла из дома в платке. У нас не было другого выбора, кроме как носить хиджаб, если мы хотели посещать школу. Женщинам на улице грозили неприятности, если они не соблюдали правила ношения хиджаба, даже если они были маленькими девочками вроде нас. Революционеры брызгали кислотой в лицо женщинам, которые не носили платки, или резали кожу на ногах бритвенными лезвиями тем, кто ехал на мотоцикле по улицам. Многих женщин арестовали и пытали в заключении, надевая им на ноги мешки с жуками – по крайней мере, так рассказывали. Исламская республика принуждала к ношению хиджаба, распространяя страх среди женщин и наказывая тех, кто не следовал новому закону. Для меня самой сложной частью было удерживать хиджаб на месте. Когда я двигалась, он скользил по волосам, как саламандра. Всю дорогу до школы мне приходилось поддергивать его вперед. Концы перекосились от постоянного затягивания узла под подбородком. На мне была бордовая форма поверх широких брюк, которые сшила мама́н, и теплое шерстяное пальто.

Мы проходили по тем же улицам, по которым гуляли с Лейлой и Сабой, когда они брали нас в кондитерскую «Пастер». Все казалось другим и одновременно тем же. Я пыталась вспомнить, как было раньше, чтобы понять разницу. Магазины вдоль улиц были те же, стены были исписаны теми же мрачными слоганами, платаны стояли голые, без листьев, а машины вокруг были тех же моделей. Но люди? Их одежда изменилась. Мужчины были обернуты в каменисто-серые пальто, женщины укутаны в кромешно-черные чадры или кирпично-коричневые туники. Еще что-то изменилось в их лицах. Когда ты проходила мимо на улице, ты не видела улыбок, смеха или счастливых глаз.

Мы прошли магазины с военной формой на улице Сепах. Там продавалась лучшая форма во всем Тегеране. Я помнила день, когда ходила в магазин «Парчам» с баба́, когда он хотел заказать новую форму для работы. Портной с круглым животом и усами измерил папины плечи, грудь, талию и бедра зеленым метром и записал цифры в маленькую книжечку, которую носил в кармане. Он пожевал огрызок карандаша и сказал:

– Я сошью форму из лучшего дышащего денима, который есть на рынке, господин.

Мне понравились знаки отличия и медали, которые висели на стенах – их разноцветные ленты, фигурки и формы, вроде держащего в правой лапе меч льва в золотой короне, с поднимающимся позади него солнцем – символ благородства и превосходства шаха.

– Мама́н, это магазин, в который мы однажды ходили с баба́, – сказала я.

Я замялась, когда мы проходили мимо витрины «Парчама», отпустила ее руку и подошла к двери магазина. Мне хотелось посмотреть, на месте ли портной с круглым животом. Мама́н подбежала и отрезала мне путь к стеклянной двери.

– Что ты делаешь? – сказала она. – Мы опаздываем.

Но она не потащила меня за руку на тротуар. Она стояла возле меня в дверях, неотрывно глядя на знаки отличия и форму в стеклянных витринах. Все мечи, львы и короны исчезли. Не было ни намека на символы шахской армии. Мар-Мар прислонила голову к кожаному пальто мама́н, и та погладила ее по белому шарфу, другой рукой прикрывая рот. Наша боль была выгравирована и