Дом на солнечной улице - Можган Газирад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была совсем не та встреча, о которой я мечтала по пути домой. Я летела между пушистых облаков, тоскуя по солнечным дням родственной любви, которая освещала дом на Солнечной улице. Я ждала момента, когда смогу обнять ака-джуна и рассказать ему все о нашей жизни в Америке. Я хотела обвить руками шею Азры и наполнить легкие розовыми духами, которые она носила в треугольнике длинной шеи, плеч и краях цветочной чадры. Сладкий запах дома жил в этом треугольнике, отличный от сахарного аромата зефира, к которому я привыкла в Соединенных Штатах. Пронзительная тяжесть сдавила сердце, когда я вошла в мрачный, загрязненный сумрак Тегерана.
Мама́н загоревала по заброшенному саду, едва Реза открыл ворота.
– Он больше не видит, – прошептала она наполненным слезами голосом.
Стоял поздний октябрь, и с лоз в саду ака-джуна облетели листья. Они выглядели скрюченными и недовольными и безжизненно лежали на шпалерах, когда мы проходили под ними. Не было картины более удручающей, чем сад, лишенный заботливых рук своего садовника, который более не беспокоился о судьбе хрупких ветвей в снежном холоде.
Мои глаза наполнились слезами, когда я заметила, что ака-джун не может различить нас с Мар-Мар, когда он поприветствовал нас в гостиной.
– Где же вы были, мои дорогие? – сказал он. Он крепко прижал нас к груди. – Машалла, ты так быстро выросла.
– Ака-джун, Можи у тебя справа, – сказала я.
– Мар-Мар тебя скоро обгонит, а? – Он ущипнул Мар-Мар за щеку.
– Ака-джун, я многое узнала о цветах от своей учительницы, – сказала я. – Ты можешь нам сегодня почитать сказку? – Я тут же поняла, насколько глупый задала вопрос.
Мо лепетал у мама́н на руках. Едва Азра потянулась к нему, его нижняя губа задрожала, и он прижался к мама́н. Азра засмеялась и сказала:
– Я тебе незнакомка, так? – Она в итоге поцеловала его маленькие ножки.
Мама́н передала Мо баба́ и обняла ака-джуна. Я слышала, как она всхлипывает, бормоча ласковые слова его затуманившимся глазам.
– Альхамдулилля, вы все вернулись здоровыми. Он не мог дождаться вас, – сказала Азра, обнимая нас и расцеловывая в щеки.
– Будем надеяться, что вы скоро вернете зрение, – сказал баба́. Они с ака-джуном пожали руки и обнялись.
Мы расселись по полу в гостиной, опираясь на подушки, пока Азра разливала кардамоновый чай из золотого самовара и угощала нас халвой.
– Когда операция на глаза? – спросил баба́, отпивая чай из своего стакана.
– В наши дни тяжело найти глазного врача, – сказал ака-джун. – Многие покидают страну, а те, кто остается, не следуют расписанию. Но, иншалла, через несколько недель.
– Я буду с тобой, ака-джун, – сказала мама́н. – Когда бы это ни случилось.
Мы заняли гостевую спальню с окнами в сад на первом этаже. Комната казалась меньше, чем раньше – возможно, потому, что я стала старше и выше, а может, потому, что один из углов занимала кроватка Мо. Саба закончила старшую школу, но не смогла поступить в университет, потому что через год после установления Исламской республики началась Культурная революция, и все колледжи и университеты были закрыты. Мы с Мар-Мар надеялись чаще видеть Сабу, но ее почти не бывало дома. Она уходила ранним утром и возвращалась поздним вечером, и чаще всего даже не садилась ужинать с семьей. Ака-джун каждый вечер спрашивал про нее, и Азра отвечала одинаково: «Кто знает, где она». К моему удивлению, мы обычно ужинали в тишине, и никто не расспрашивал про отсутствие Сабы. Я догадалась, что перед нашим возвращением в Иран между ака-джуном, Азрой и Сабой, должно быть, произошла серьезная ссора. Она больше не была душевной тетей, которую я знала прежде. Не было ни намека на блестящие юбки или цветные шали с подходящими серьгами, которые покачивались при ходьбе. Теперь, покидая дом, она носила только черную чадру.
Однажды утром Саба забыла запереть свою спальню, уйдя из дома, и мы с Мар-Мар проникли внутрь, как в дни до революции. К нашему удивлению, все изменилось. Нигде не было ни единого фото популярных певцов. Вместо этого она повесила на стену огромный постер со славящими аятоллу Хомейни офицерами ВВС – культовую фотографию сдачи ему шахской армии в феврале 1979-го, на пике революции. В комнате не было и старого граммофона, и мы нигде не могли найти ни единой пластинки, даже в шкафу, где она раньше хранила свои любимые.
Азра проходила мимо и заметила, что мы перебираем бумаги и немногие революционные памфлеты на ее столе.
– Что вы делаете в спальне Сабы? – сказала она. – Она рассердится, если узнает.
– Где граммофон? – спросила я.
– Мы хотели поставить песню Гугуш. Где все пластинки? – сказала Мар-Мар.
Азра зашла в комнату:
– Забудьте! Она сожгла все альбомы в саду.
– Зачем? – в шоке спросили мы. Мы не могли поверить, что она могла так поступить с этими прекрасными конвертами с пластинками.
– Что-то происходит у нее в голове, – сказала Азра. – Ей промыли мозги.
– Промыли мозги? – спросила я.
– Кто-то налил ей в мозги воды? – спросила Мар-Мар.
Азра рассмеялась.
– Помните сказки ака-джуна? Как ифриты в одночасье превращали прекрасных девушек в уродливых старух? Вот что Иранская революция сделала с молодежью в стране. – Она щелкнула пальцами. – Вот так! – Она жестом велела нам выйти и заперла дверь. – Они забыли о прошлом. Стали абсолютно новыми созданиями, чуждыми собственным семьям.
Я посмотрела на Мар-Мар – вдруг она что-то поняла? Она пожала плечами и опустила уголки губ. Я тоже не поняла.
Баба́ вызвали в военный
