В ролях (сборник) - Виктория Лебедева

– А что ты смеешься? Что смеешься?! – кричала Любочка сквозь слезы. – Ты же считаешь меня плохой актрисой! Я знаю, считаешь! А эта Эвис – она же плохая актриса! Я же по кино помню! Я помню! Что, даже плохую актрису я сыграть не смогу?!

– Ну что ты, золотко, успокойся, – Лёва притянул плачущую Любочку к себе и стал баюкать, словно ребенка.

– А вот не успокоюсь, не успокоюсь! – не унималась Любочка. – Ну скажи, ну почему?! Почему ты считаешь меня плохой актрисой?!

– Плохой? Да Бог с тобой, золотко! Я вообще не считаю тебя актрисой! Ты красивая женщина, и довольно с тебя. Ну не плачь. Я ведь тут, рядом. У нас скоро свадьба. Все будет хорошо. А работа – это совсем другое, пойми же наконец! Ну зачем тебе лезть туда, где ты ни черта не понимаешь?

Он еще крепче обнял Любочку и попытался поцеловать в губы, но она увернулась. Это глупое упрямство, безмерная наивность, трогательное детское самомнение, не желающее мириться с очевидными фактами, а главное – неожиданное сопротивление только распалили его, и после недолгой борьбы они уже сплелись на ковре, и Лёва еще долго утешал всхлипывающую Любочку всеми известными способами, пока не дошел до полного изнеможения.

Глава 28

Казалось бы, Любочка смирилась, но червячок-то остался. Она поймала себя на том, что ей нравится дразнить Лёву, и при первом же удобном случае нарочно заставляла его злиться. А Лёве в период подготовки к новому спектаклю немного было нужно, чтобы выйти из себя.

В понедельник вечером они приглашены были в кафе при Доме актера. Кажется, опять был чей-то день рождения – Любочка точно не знала, она давно уже не пыталась запомнить всех Лёвиных знакомых, их было слишком много даже для нее. Собираясь, Любочка нарочно намалевала глубокие сиреневые тени до самых бровей, наложила яркие румяна, а губы густо накрасила перламутровой помадой в тон – Лёва терпеть не мог, когда Любочка красится, вот она и расстаралась на славу. Помимо макияжа оружием против Лёвы служили в тот день черная синтетическая мини-юбка, так плотно облегающая филейную часть, что читалась каждая ямочка, каждый изгиб (в том числе четкие контуры кружевного нижнего белья), черные колготки в крупную сетку, блестящий балахон с ватными плечами и вырезом едва не до пупка и, конечно, туфли на высоченной шпильке – этот предмет туалета был особенно ненавистен Лёве, который был несколько ниже Любочки. Выходи они из дома вместе, непременно быть бы скандалу. Но в тот вечер все очень удачно складывалось – трудоголик Лёва, несмотря на выходной, шел на торжество прямо из театра, Любочка ехала из дома. Поэтому, когда они встретились в кафе, Лёве оставалось только молча скрипеть зубами.

За Любочкин бульварный вид ему было неудобно перед людьми, поэтому, против обыкновения, он вливал в себя одну рюмку за другой. И без того день не задался, с самого утра все шло наперекосяк, к тому же совершенно некстати резался зуб мудрости, а тут еще эти глупые кривляния!

Они заняли столик у окна, напротив барной стойки, и Любочка потянула Лёву танцевать, но он только отмахнулся. Довольно грубо – было ему совершенно не до танцев.

«Ох и дура!» – подумал Лёва.

«Ну, тогда держись!» – подумала Любочка.

Около барной стойки очень кстати околачивался один из Любочкиных «бывших». Он был изрядно пьян, поскольку приходил на любую тусовку в первых рядах.

Любочка подошла к нему, старательно виляя бедрами, разулыбалась; тот в ответ шумно полез лобызаться. Лёва сделал вид, что ничего не замечает. К нему подсел Семенцов.

Семенцову было уже под восемьдесят. С годами он как-то усох и растерял последние остатки волос. Его блестящая лысина покрыта была бурыми пигментными пятнами, глаза по-старчески слезились, руки предательски тряслись, но он сохранил ясную голову, и потому, в отличие от Яхонтова, его все уважали.

– Здравствуй, Лёвушка! – ласково улыбнулся Семенцов. – Что ж ты, добрый молодец, невесел?

– Да где уж веселиться, Борис свет Иванович! – в тон ему ответил Лёва. – Зуб разболелся, спасу нет. А тут еще ваш брат актер козни строит, репетиции срывает!

Семенцов скосился в сторону барной стойки, где «бывший» уже приобнял Любочку за талию и нашептывал ей что-то на ухо, а она нарочито громко смеялась.

– Да уж, с нашим братом нужно ухо держать востро, – покивал он.

Ему стало жалко Любочку. Ах, какая девочка была! Пусть не талантливая, зато чистая, светлая. Что сделалось с ней? Этот, прости господи, пояс вместо юбки, прическа эта бульварная… Куда, скажите, катится наша бывшая империя? И почему, скажите, на таких вот, как Любочка, – красивых, но не талантливых, – всеобщий упадок и разброд отражается заметнее всего?

– Жалко мне, Лёвушка, что нет для меня роли в новом спектакле, – посетовал Семенцов. – Теперь мне разве Фирса играть. Ты Чехова ставить не собираешься, нет?

Конечно, грош цена была этой жалобе – просто Семенцов, видя Лёвины скверные настроения, пытался отвлечь его внимание от барной стойки, где «бывший» уже по-хозяйски поглаживал Любочку пониже спины, а Любочка не только не сопротивлялась, но даже придвинулась к «бывшему» поближе и демонстративно терлась о него бедром.

– Увы, Борис Иванович. Не дозрел я еще до Чехова, – мрачно отшутился Лёва и опрокинул очередную рюмку. Он прекрасно видел и шоу, у барной стойки, и отвлекающие маневры Семенцова.

– Вот так вот работаешь-работаешь, да и вырастешь в одночасье сразу изо всех ролей, – Семенцов вздохнул. – А может, они из тебя вырастут… Ну, если не Чехова, то хоть «Короля Лира» поставь, уважь старика!

У барной стойки к Любочке подкатил еще один «бывший» – из Музыкального театра. Он тесно прижался к ней со спины, облапил за грудь и хорошо поставленным певческим голосом пробасил на весь зал:

– Пойдем, котенок, потанцуем!

– Ах, ну разве могу я отказать такому мужчине?! – воскликнула Любочка. «Такому» она особенно выделила интонацией.

– Я подумаю, – буркнул Лёва и еще выпил.

Семенцов видел, как начинают у него ходить желваки, как дрожат руки и всё ломаются спички в тщетной попытке прикурить. Отвлекать Лёву было уже бесполезно.

– Ты прости ее, Лёвушка, – сказал Семенцов. – Это всё глупости бабьи. Она ведь нарочно тебя дразнит. Поссорились?

– Поссорились? Да нет… – пожал плечами Лёва.

– Ну, может, обидел чем? Я ее давно знаю. Это ведь неспроста…

– Обидел? Да тоже вроде нет. Хотя… Она, может, из-за роли?

– Из-за роли?

– Нет, вы представляете, Борис Иванович! Роль она у меня просила! И не абы какую – Эвис! Это она-то! А я не дал. Но вы-то ведь понимаете…

– Понимаю, Лёвушка, как не понять. Ты знаешь, я ведь ее в училище не принял…

На них стали оглядываться с любопытством.

По мере опьянения Лёва начинал говорить все громче. Громко говорил и Семенцов, ставший к старости тугим на ухо. Поэтому Любочка, которая почти не пила и бдительно следила за их столиком, без труда услышала конец разговора.

Обида захлестнула бедную Любочку. «Ах так?!» – подумала Любочка. Она повисла на «бывшем», цепко обхватив его за шею, и начала яростно, с оттягом целовать взасос, размазывая по его жадно раскрытым губам жирную перламутровую помаду.

Когда она остановилась, Лёвы уже не было в зале.

Любочка брезгливо оттолкнула распаленного, ничего не понимающего «бывшего» и бросилась к Семенцову, который по-прежнему сидел за столиком.

– Где он? Борис Иванович, где он?!

– Ушел, – холодно ответил Семенцов и отвернулся.

Любочка кинулась к дверям, сорвала с вешалки модную турецкую дубленку и выскочила на улицу. Она видела, как Лёва, без шапки, едва накинув пальто на одно плечо, стремительно пересекает сквер, пьяно поскальзываясь на каждом шагу. Его мотало из стороны в сторону, точно он шел по палубе в шторм.

– Лёва, постой, подожди! – закричала Любочка и побежала следом.

Лёва не оглянулся, только ускорил шаг.

– Лёвушка, миленький! Ты все неправильно понял!

Лёва опять не оглянулся. Он еще прибавил шагу, споткнулся, упал, с трудом поднялся. Пальто свалилось на землю, но он, кажется, даже не заметил этого. Теперь он почти бежал и, не доходя до шоссе нескольких метров, поднял неверную руку, голосуя.

Один неосторожный шаг – и он вылетел на проезжую часть, где уже визжал тормозами, истошно и тщетно, белый «жигуленок», некстати выскочивший из-за поворота.

Глава 29

Каждый вечер Любочка приходила в больницу и прилежно отсиживала перед дверью реанимации три часа, отведенных для посещений. К Лёве ее не пускали. Врачи, которых ловила она на выходе из отделения и с пристрастием допрашивала, произносили много умных слов, значения которых Любочка не понимала, и удалялись, закруглив свою речь словосочетанием «стабильно тяжелое». Как все на свете оптимисты, Любочка почитала тут главным не слово «тяжелое», а слово «стабильно». А значит, рано или поздно Лёва просто обязан был выздороветь и жениться на ней, как обещал. Не беда, что день свадьбы давно уж был пропущен, – свадьбу и переназначить можно.