Шкатулка Люцифера - Наталья Александрова

В нем сочеталась благородная сладость спелого винограда и бархатная нота дубовой бочки, а еще – теплый аромат яблок, аромат Южной Франции… Агриппина словно оказалась на освещенных вечерним солнцем золотых холмах Прованса…

– Что это такое? – спросила она с детским удивлением. – Я такого никогда не пробовала…

– Правда, замечательный? – обрадовался Старыгин. – Мне его привозит иногда старинный знакомый… Этот коньяк делают в одном-единственном маленьком винодельческом хозяйстве…

Агриппина взглянула на Дмитрия Алексеевича с непонятным ей самой интересом. Сейчас он ничем не напоминал того ворчуна и растяпу, с которым она ехала из Таллинна больше шести часов. Глаза выразительные, взгляд зоркий и уверенный, пышные, чуть тронутые благородной сединой волосы, а самое главное – его удивительно красивые руки.

Благодаря своей профессии Агриппина всегда обращала внимание на руки людей, считая, что они говорят о человеке больше, чем лицо, и гораздо честнее. Лицо с годами приучается лгать, приукрашивать своего хозяина, лицо часто носит маску, руки же правдивы и сразу выдают все неприглядные тайны. Поэтому в каждом человеке больше всего Агриппина ценила красоту рук. Причем красоту понимала по-своему.

У мужчины могут быть широкие ладони с толстыми короткими пальцами, как у ее учителя академика Сатарова. Этими своими волосатыми пальцами он творил в операционной чудеса.

У Старыгина руки были творческие, с длинными гибкими пальцами, на мизинце левой руки несмытое пятнышко краски. Эти руки способны сами выполнять свою работу, их не надо контролировать. Агриппина представила, как он стоит возле картины, руки соскабливают слой старой краски или что там делают реставраторы, а сам Старыгин думает о чем-то своем, тихонько насвистывая. Вот интересно, что он насвистывает, когда работает? Наверное, какую-нибудь замшелую классику, Первый концерт Чайковского, что ли… Хотя его, кажется, не насвистишь…

Агриппина поймала себя на том, что улыбается, глядя на своего визави, и тут же опомнилась. Он еще подумает, что она с ним кокетничает! Вот уж никогда этим не занималась…

Она поскорее закрылась бокалом.

Они пили коньяк маленькими бережными глотками, и с каждым глотком в комнате что-то менялось, как будто между ними протягивались тонкие золотые нити. В комнате было тихо, настольная лампа бросала мягкий свет вокруг. Коньяк в бокалах дрожал и искрился.

Вдруг кот Василий отстранился от Агриппины и зашипел.

Она взглянула на него удивленно, не понимая, чем кот недоволен. Казалось бы, она не сделала ему ничего плохого и вообще не трогала, стараясь не ущемлять его свободу.

Но кот-то прекрасно знал, отчего он злится. Он-то понимал, чем грозит ему такая вот тишина и эти взгляды, и этот коньяк в бокалах. Вроде бы пьют долго, а он не убавляется. Нарочно резину тянут!

Этак она до ночи просидит… Нет, кот Василий не одобрял таких посиделок. И нечего делать большие глаза и удивляться, кот тебя, голубушка, насквозь видит!

– Не бойтесь, он не царапается! – проговорил Старыгин, по-своему истолковав взгляд Агриппины.

– Да я и не боюсь! – ответила Агриппина спокойно, посмотрев на кота чуть прищурясь.

Если у Василия и были на ее счет какие-то агрессивные планы, этот взгляд заставил его их пересмотреть. Кот негромко мурлыкнул и принялся умываться – мол, а я что? Я ничего плохого не имел в виду! Если вы что и подумали, то я совершенно ни при чем!

Однако его неожиданное выступление разбило волшебную доверчивую тишину, разорвало протянувшиеся между мужчиной и женщиной золотые нити. Старыгин снова ощутил смущение и досаду.

И тут зазвонил телефон.

Дмитрий Алексеевич бросился к нему, как будто ждал звонка, от которого зависели его жизнь и смерть. На самом деле телефон помог ему преодолеть возникшую внезапно неловкость.

– Алло, Старыгин слушает! – проговорил он, прижав трубку плечом.

– Это Мяги… инспектор Мяги из Таллинна! – донесся из трубки медлительный, тягучий как патока голос.

Вернувшись из Таллинна, Старыгин позвонил инспектору Мяги и рассказал ему о том, что встретил в автобусе врача, от которого узнал еще об одном нападении таинственного убийцы, жертва которого только по счастливой случайности осталась в живых, почему, собственно, об этом случае не узнали в отделе по расследованию убийств.

Инспектор сердечно поблагодарил Старыгина за ценную информацию и обещал держать его в курсе событий.

Дмитрий Алексеевич посчитал это простой формой вежливости и теперь немного удивился звонку из Таллинна. Для него мрачная история, связанная с «Пляской смерти», уже закончилась, он перевернул эту страницу жизни.

– Здравствуйте, инспектор! – немного удивленно приветствовал он эстонца. – Чем могу быть вам полезен?

– Рассказать хотел вам о странном случае, – ответил Мяги в своей обычной манере. – Говорили вы мне накануне о человеке, который жив остался. Посетил я в больнице его, с врачами поговорил. Нет сомнения, того же убийцы работа эта, все о том говорит: характер раны, обстоятельства дела… А то, что листка при нем мы не нашли – случайность это… Но не об этом хотел рассказать я.

Инспектор сделал паузу и продолжил:

– Посетил я его вечером вчера, а ночью случилась странная вещь…

В хирургическом отделении наступила тишина.

Все врачи, кроме дежурного ординатора, разошлись по домам, ходячие больные угомонились. Дежурная сестра Эва сидела за столом на посту в коридоре и разгадывала скандинавский кроссворд. Время от времени она посматривала на сигнальные лампочки и прислушивалась к доносящимся из палат ночным звукам – сонному бормотанию, громким всхрапываниям больных, скрипу коек.

Было уже больше часа ночи, когда за дверью отделения послышались приближающиеся шаги. На матовом стекле появилась неясная тень, затем кто-то негромко постучал в дверь костяшками пальцев.

Эва подумала, что пришел кто-то из дежурных врачей с другого отделения, и подошла к двери. Приоткрыв ее, увидела двух незнакомых людей в белых халатах. Лица их рассмотреть она не смогла, поскольку на них были надеты обычные марлевые маски.

– Что вам угодно, господа? – спросила вежливая сестра.

Один из незнакомцев сделал странный жест рукой, пробормотал что-то невнятное и протянул Эве листок бумаги с неразборчивой надписью. Эва поднесла листок к глазам, пытаясь разобрать каракули, и в это время второй незнакомец прижал к ее лицу платок, густо смоченный резко пахнущей жидкостью.

Эва попыталась отстраниться, попыталась вскрикнуть – но твердая рука еще сильнее прижала платок. Эва глубоко вздохнула, глаза ее закатились, и она мягко осела на пол.