Любовь и так далее - Джулиан Барнс

— Ага! — Он весь сморщился и постучал себя по носу пальцем. — Как сказал кто-то умный: никто не бывает героем для своего лакея.

— Может быть, это и верно, — ответил я. — Но поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет, данная мудрость кажется мне несколько неуместной.

ОЛИВЕР: Во время оно, пока хозяин не спас меня от унижения, я пал очень низко. Я ходил по квартирам с большим пластмассовым ящиком и продавал домохозяйкам кухонные полотенца и стеганые варежки-прихватки. Я работал курьером в пиратском видеопрокате, что, наверное, было не очень кошерно. Я рассовывал рекламные брошюрки по почтовым ящикам. Включая свой собственный. Звучит как полный онанизм, но тут все было продумано. Стоя так, чтобы за разворотом плеч скрыть свой преступный поступок, я запихивал себе в ящик сразу по пятьдесят листовок, рассуждая примерно так: я избавляю соседей от ненужной макулатуры, сокращаю свой рабочий день и вес пачки с бумажками. Однажды я вывалил к нам на коврик через щель для почты неимоверное количество специальных предложений «во вторник вечером в ресторане „Бенгальская звездочка“», который по праву гордится качеством блюд, подаваемых в ресторане, равно как и четко налаженной системой доставки блюд на дом («Карри с доставкой на дом за полчаса»), а на следующий день воспользовался вышеуказанным спецпредложением и спустил ползарплаты — презренный металл, — пригласив свою Meilleure Demie[136] на вышеуказанный «ужин при свечах». Насколько я помню, к любому блюду, которое стоило больше 10 фунтов, овощной гарнир подавался бесплатно.

Стюарт, без сомнения, убежден, что я проходил курс начальной школы по элементарным основам капиталистического предпринимательства. Но я себя чувствовал просто бесправным рабом, которого злобно эксплуатируют.

Plus ça change,[137] ага?

ДЖИЛИАН: Может быть, кто-то из вас считает, что это предательство. Оливер наверняка бы взбесился, если бы он узнал. Но я испугалась, что он снова впадает в депрессию, и позвонила Стюарту, и сказала, что я очень переживаю, не слишком ли много Оливер работает. В ответ была долгая тишина, потом Стюарт вдруг расхохотался, и опять — тишина. Наконец он сказал:

— Есть у меня подозрение, что для Оливера любая работа — это уже слишком много работы.

Мне показалось, что в его тоне звучит презрение к Оливеру и ко мне тоже — что я такая вся из себя встревоженная жена, которая звонит начальнику мужа, потому что ей кажется, что ее дорогой муженек перенапрягается на трудовом посту. Тон у него был и вправду начальственный: он говорил со мной не как старый друг — и не как бывший муж, — а как начальник и домовладелец. Но тут он себя осадил и стал спрашивать про девочек, и все снова вернулось в норму.

Может быть, я не такой человек, который умеет справляться с депрессией близких. Но это ведь не моя вина, правда?

ОЛИВЕР: Да, кстати, это был никакой не тевтонский мудрец. Насчет выражения про героя и его лакея. Это была мадам Конель. Слышали про такую? Я тоже не слышал. «Мещанка по происхождению, знаменитая своим язвительным остроумием, — прочитал я. — В семнадцатом веке в ее салоне собирались известные литераторы и мыслители». Но кто теперь ее помнит? Стюарт назвал ее мудрость «несколько неуместной» и устаревшей. Так сотрем же из памяти ее имя, вычеркнем из словаря афоризмов ее единственный вклад в сей глобальный академический труд, «поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет».

ЭЛЛИ: Мне вовсе не хочется, чтобы это «к чему-нибудь привело». Так выражаются мои родители.

Вполне очевидно, что это «ни к чему не приведет». Опять же, так выражаются мои родители. Разумеется.

Наслаждайся моментом. Я так и делаю. В жизни надо попробовать все. Я так и делаю. Не связывай себя ничем. Я так и делаю. Молодость бывает только раз. Я знаю. Наслаждайся свободой. Я стараюсь.

Не такое уж это большое дело. Что я сказала Оливеру, когда он пытался меня сосватать? Я сказала, что меня не особенно привлекают разведенные дядечки средних лет. Или дважды разведенные, как оказалось. И они меня действительно не привлекают.

Послушайте, я не люблю Стюарта. И вряд ли когда-нибудь полюблю. Я приезжаю к нему раз в неделю, раз в десять дней. Его квартира по-прежнему необставленная и пустая, как тогда — в первый раз. Обычно мы ходим в какой-нибудь ресторанчик, выпиваем бутылку вина. Потом мы возвращаемся к нему, и иногда я остаюсь до утра, иногда мы по-быстрому «делаем секс» и я уезжаю домой, а иногда мы просто сидим-беседуем. Понимаете? Никаких проблем. Это не то, что называется прочными и постоянным отношениями.

Конечно, если бы он мне нравился по-настоящему, мне, наверное, было бы больно и неприятно. И меня все это заколебало. Даже думать об этом заколебало. По идее, я должна быть довольной, правильно? Но я недовольна. Меня все это достает. И Стюарт в том числе.

Кто-нибудь знает, что происходит? По-моему, тут все ясно. Как говорится, ежу понятно… его пустая квартира, где нет ничего, кроме чистых рубашек, сложенных в стопку, и грязной посуды, которую он оставляет уборщице-домработнице, и теперь мне понятно, почему он не занимается своим домом — потому что он постоянно торчит в доме на Сент-Дунстан-роуд, вешает полки и все такое.

Взрослые — все обломленные, правильно?

СОФИ: Мама в последнее время какая-то странная. Я уже говорила: стоит — смотрит в окно. Забывает, что по вторникам у меня музыка. Я думаю, она переживает за папу. Боится, что он снова впадет в унылость.

Я попыталась придумать, как ее развеселить. Я ей сказала:

— Мама, если с папой что-нибудь случится, ты всегда можешь выйти замуж за Стюарта.

По-моему, разумная мысль. У него много денег, а у нас вечно их не хватает.

Мама просто посмотрела на меня и выбежала из комнаты. Потом она вернулась, и я увидела, что она плакала. И у нее был такой вид — ну, какой у нее всегда, когда она собирается завести Очень Серьезный Разговор.

Потом она мне сказала, чего никогда не говорила раньше. Она была замужем за Стюартом до того, как вышла за папу.

Я подумала и спросила:

— А почему вы мне раньше не говорили?

— Ну, мы подумали, что если ты спросишь, мы скажем.

Это — ненастоящий ответ, правда? Вроде как: мама, а папа не был женат на принцессе Диане? — теперь-то я знаю, что нужно спрашивать, чтобы мне рассказали.

Я подумала еще немного и сделала вывод, который, по-моему, был очень даже разумным.

— То есть, ты хочешь сказать, что Стюарт — мой настоящий папа?

И знаете, что она сделала? Она снова расплакалась. Потом обняла меня и сказала, что это не так. И даже не думай. Ну, вы, наверное, знаете, как моя мама может сказать: «Это не так. И даже не думай»?

Тогда почему она нам не сказала, что до папы она была замужем за Стюартом — зачем было делать из этого тайну? Значит, должна быть причина. Но если Стюарт — не мой папа, то какая еще причина?

Она попросила меня ничего не говорить Мари. Наверное, они будут ждать, пока она сама не спросит.

— Ну, — сказала я, пытаясь рассуждать разумно. — Ты всегда можешь выйти за него снова.

Мама сказала, чтобы я вообще никому об этом не говорила.

Но я же спрашивала. Помните? В тот вечер, когда папа пришел домой пьяный. Я спросила, кто такой Стюарт, и мама сказала, что это просто знакомый. Они могли бы мне все рассказать тогда, правда?

СТЮАРТ: В газетах в последнее время появляется столько кошмарных историй. Вы не читали на прошлой неделе про того человека, с которым… плохо обошлись в детском доме, когда он был совсем маленьким? Страшно, когда открывается правда, да? Время проходит, но становится только хуже. Тот парень вырос, он старался забыть, что с ним было, — не смог, и по прошествии двадцати с лишним лет нашел того воспитателя, который… плохо с ним поступил. К тому времени воспитателю было уже за шестьдесят, так что теперь они поменялись ролями: теперь уже воспитатель зависел от милости человека, который был сильнее его.

В общем, парень представился своему бывшему обидчику, повез его прокатиться и сбросил с обрыва. Нет, это звучит как-то слишком приглаженно. Сперва он позволил ему помолиться. Правда, интересно? Он позволил ему встать на колени и помолиться. Потом он сказал полиции, что он пощадил бы старика, если бы тот молился за тех, кого он когда-то обидел, но он молился только за себя. Так что он подтащил старика к краю обрыва и сбросил его вниз. Отпинал ногами. Он так и сказал: отпинал ногами. Он сказал, что готов показать следы, где старик пытался уцепиться за землю. Тело так и не нашли. Ни единого волоска. Хотя — нет. Волосок-то как раз обнаружился. Даже несколько волосков. На полпути вниз, на камнях. Там лежал шарф футбольного клуба, и на нем было несколько седых волосков. Я почему-то запомнил, что это был шарф клуба «Портсмут». Синий с белым. Клуб «Портсмут».