Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Дядя Гришааа! – заблажил Васька. – Тогда и я уйду к тятьке! Вот соберусь и уйду! Не хочу быть под Гарусовым!

– Ты, Вася, за хозяина будь, за большого, – поцеловав его, велел Григорий, но Васька мотал стриженной под горшок головой расплёскивал слёзы.

Григорий убрёл тихо, даже кольцо калитки не звякнуло. Лишь след на свежем снегу остался. Тот след тонко и далеко тянулся в раскольничью слободу...

Едва со стола убрали, явился Илья. Перешагнул порог, перекрестился. И, замечая лишь Фетинью одну, обласкал её потеплевшими глазками, потянул носом:

– Гусятиной пахнет... Сладко, видать, поснедали!

– Чем бог послал, – сухо отозвалась Ефросинья.

– Тебя кто сюда звал, колченогий? – схватив рогач, закричал Васька. – Вы дядю Гришу за что посекли?

– Я, парень, его не сёк. Я человек смиренный, мухи не обижу.

– А лупоглазый твой... змей-горыныч? Он всему голова.

– Вот с головы, паренёк, и спрашивай, – усмешливо посоветовал Илья. Глазки его зверовато сверкнули, и рогач Васькин отлетел к порогу. – Не маши ухватом-то... боюсь я. С детства пужан. Не приветите, стало быть? – будто и забыв о парнишке, обратился к хозяйке. – Кто не зван, тот не пьян. По пути шёл. Тятенька сечёному вашему велел в приказную избу явиться. Не вижу его... Отлёживается?

– А он и не появлялся, – слукавила Стешка. – Может, по дороге где упал... после ваших угошшений. Ежели упал – с вас и спрос будет.

– Бывает, что и падают, – согласно кивнул Илья. – Токо следок от вас свежий. Отчётливый такой следок.

– Иди давай, откуда явился. Вот мужики со службы воротятся, с ими поговоришь. Или – они с тобой. Мы тут в своих заботах увязли, – тесня его к дверям, говорила Фетинья.

А ты бы со мной в чём советовалась... казак из меня никудышный, зато в хозяйстве толк знаю, – неспешно отступая и как бы нечаянно касаясь локтем её груди, приговаривал Илья. У порога поклонился с усмешкой: – На ласке спасибо. – Потом, словно вспомнил, развёл руками: – Чуть не запамятовал! Тятя вот ишо что велел передать: ежели Гришка куда скроется – искать его станут. Пока вот пащенок пущай заменит его на службе.

– Как бы не так, – проворчал Васька и вскоре, никого в доме не упредив, стал на лыжи и скрылся.

Из всех Отласов остались только бабы.

Синичка трудилась, думая о зиме. Не подозревал Володей, что маленькая вертушка – такая труженица. Вот мушек тащит, семена разные и прячет в корье ёлки. Зимой, когда грянут морозы, откроет запасник свой и осторожненько вынет оттуда подстывшее семечко или совсем уж закоченевшую мушку, погреет в клювике и с наслаждением пропустит в горлышко, благодаря себя за хозяйскую расчётливость. Мала пташка, а умна. И мне у неё поучиться надо. Кто знает, как судьба обернётся... Глаза да руки есть – не пропаду. А пока гляди на людей, на всякую тварь божью, ума-разума набирайся. Век долог, и жить мне, головы не вешая. Земля-то вон какая весёлая!

У ног медленно, вяло прошелестела змея. Схватил было сук – прибить её, да пожалел: уползёт на зимовку. Свернётся в норе своей колечком, заснёт, чтоб весной ожить, рожать и жалить. Вот бы и зло людское хотя зимой дремало... Так нет же: оно во все времена неутомимо и бессонно. От него нет продыху.

Как там наши-то? Не обижают ли их? Григорий – защита ненадёжная. Василко ещё не окреп. Одни бабы...

– Володей! – стонала, билась в муках Стешка. Настало время рожать. – Идо-ол! Мучи-итель!

Подле неё хлопотали мать и Фетинья.

Пока молодые туфаны били косачей на галечнике, Володей оглядывал всё вокруг и в каждой мелочи находил изменения. Вот уж и боярка всё с себя стряхнула, переступит смуглыми ногами через упавшую юбку из бурых листьев и с криком заполошным кинется, как девка в баню. «Ох, кобель!» – посмеивался над собой Володей. – О чём ни подумаешь – всё бабы мерещатся. А у тебя Стешка сына донашивает. Ждёт там, томится. Считай, дважды повёрстан: в казаки и в отцы».

И тихая, тёплая рука невидимая коснулась Володеева сердца, зажгла на миг застенчивую улыбку. И тут же опомнился. Раз уж воин, так будь воином, суровым и непреклонным. А душу маетную от чужих глаз береги.

Володей резко поднялся, прошёл к белеющему шатру вождя. Навстречу ему выскочила та самая... туфанка. Выскочила, стала ластиться. Но после мыслей о Стешке, о сыне чужой женщины не хотелось. Отстраняя её, укололся обо что-то острое, вгляделся: слюда!

– Где взяла это? Эй! – затормошил её Володей и смущённо подумал, что до сих пор не знает имени женщины. Вот те на... опростоволосился! Да может, и ни к чему знать её имя? Всё одно больше не увидимся.

– Зя-яя, – смешно пролепетала туфанка и потянулась к его губам. Уж больно сладко целовал ночью. Но после старца, который, возможно, и не притрагивался к женщине, Володей брезговал. Как-никак чужая сбруя...

– Эх ты! Токо это и понимаешь, – с досадой выронил Володей, разглядывая слюдяные звёздочки на нитке.

– Это, это, – закивала туфанка, заставив его от души рассмеяться.