Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Останавливаться у витрин он не стал, оглядел на ходу, но внимательно. Красиво, богато, но… но ничего такого им не нужно. Сервиз у них, который Джонатан подарил, будет и подороже, и покрасивее всего, что выставлено.
Проход, улица, светящиеся окна домов и плотно закрытые двери подъездов. Снега нет, но холодно, что хорошо: лужи замёрзли, и бурки не испачкаются, а то он уже в дороге вспомнил, что Царьград на юге, а, значит, там ещё осень, и пожалел, что поехал не в сапогах. Сапоги-то отмыть куда легче, чем бурки отчистить. Ошибся, значит, а хорошо. Иногда и промашка на пользу. А вот и третий угол, теперь направо, мимо ограды и церкви. Ага, вот и она. Ты смотри, какая громада. Прохожих немного, вернее, он их не то что не замечает, а не обращает внимания. Вот и дом. Как и описывал Андрей: три этажа, весь украшен, как… как торт, а рядом с дверью табличка.
Эркин посторонился, пропуская вышедших из дома трёх мужчин, зачем-то внимательно прочитал табличку и, проверяя себя, посмотрел на часы. Успел. Он толкнул дверь и вошёл. Как тогда в комендатуру.
Но вместо стола стеклянная будочка у входа, вместо военного немолодая женщина с настороженно злыми глазами, и главное – его сразу, он даже поздороваться не успел, встретили отказом.
– Приём закончен.
Эркин растерялся.
– Но мне к Бурлакову. Он принимает до восьми, ещё есть время, – попытался он объяснить.
– Приём закрыт, – громко почти криком повторила она.
Из глубины вестибюля, привлечённый, видимо, её голосом, направился к ним мужчина. И Эркин сделал ещё попытку.
– Но Бурлаков здесь?
Она не ответила, а повторила:
– Приём закрыт.
– Ты что, – высокий мужчина в кителе без погон встал так, что Эркин, чтобы не оказаться спиной к нему, был вынужден отступить на шаг к двери. – по-русски не понимаешь?
– Понимаю, – хмуро ответил Эркин.
Его выгоняли, чего тут непонятного. Он повернулся к ним спиной и взялся за ручку двери.
– В понедельник приходи, – сказал ему в спину мужчина. – Разберёмся с тобой.
Эркин, не ответив, вышел.
На улице он перевёл дыхание и озадаченно выругался по-английски. Ну, надо же какое невезение. Как это Андрей через них прорвался? И что теперь? Стоять под дверью и ждать? А если Бурлакова и впрямь нет? Мало ли что могло перемениться. Ладно. Адрес он помнит, доберётся.
Эркин через плечо покосился на дверь Комитета: ему вдруг показалось, что за ним оттуда следят. Он переложил портфель из руки в руку и решительно зашагал обратно. Как это на конверте было написано? Новоболотинская улица, дом шесть, квартира пятьдесят шесть. Найдёт.
Первый же встречный объяснил ему, что если свернуть у булочной и пройти к аптеке, то там остановка автобуса. Эркин поблагодарил и отправился в указанном направлении.
Комитет Защиты бывших узников и жертв Империи
Сегодня приём закончился раньше обычного. Без двенадцати восемь закрылась дверь за очередным посетителем, а следующий не вошёл. Бурлаков выждал ещё две минуты: вдруг кто-то всё-таки там волнуется, не решаясь войти, – и взялся за сортировку скопившихся за день бумаг.
– Ты надолго?
Бурлаков поднял голову и улыбнулся незаметно вошедшей Марье Петровне.
– А что, Синичка?
– У Котика дата сегодня. Мы у Селёдыча собрались.
– Иду, – сразу захлопнул папку Бурлаков. – По сколько скидываемся?
– По трёшке, Энжи отдашь.
– Идёт, – Бурлаков улыбнулся. – Наш Ангел, как всегда, на казначействе.
Клички вместо имён – значит, они опять в своём узком кругу всё переживших и выживших назло всему, кругу, где ничего никому не надо объяснять.
В кабинете Селёдыча, и так, мягко говоря, непросторном, тесно от сдвинутых столов и стульев, разнокалиберных и разномастных тарелок, чашек и стаканов, суеты и бестолковой, но очень дружественной толкотни. Какую дату отмечаем, никто не уточняет, да и не всё ли равно, а хоть пули, что мимо просвистела, а что, чем не дата? Конечно, в трактире или ресторане красивее, вкуснее, но не душевнее, да и дороже намного. Это тоже приходится учитывать.
Бурлакова встретили традиционным:
– Начальство не опаздывает, начальство задерживается!
Бурлаков высказал милостивое удовлетворение, поцеловал Котика в лобик, щёчки и ручки под залихватские комментарии окружающих и призывы беречь глаза от Синичкиного гнева.
– Поступило редкое по оригинальности предложение, – перекрыл общий гомон Селёдыч. – Выпить!
– А также тяпнуть…
– Вздрогнуть…
– Клюкнуть…
– Глотнуть…
– Дёрнуть…
– И дерябнуть…
– И так далее со всеми…
– Втекающими…
Дешёвые вино и водка, лимонад, немудрящая закуска, дешёвая колбаса, конфеты, консервы прямо из банок, чтобы свести мытьё посуды к минимуму, тянущиеся над столом во всех направлениях и сталкивающиеся руки со стаканами и вилками. И главное – смех, дружеские подначки и блаженное чувство безопасности, к которому и за столько месяцев ещё так и не привыкли. Разрумянившиеся лица, блестящие глаза… Даже Церберуня смеётся совсем открыто и по-доброму.
– Сегодня всё нормально? – спросил Бурлаков.
– Да, – Церберуня вдруг хихикнула. – Индеец даже был.
– Индеец? – удивился Селёдыч. – Ему-то к нам зачем?
– Не скандалил?
– Да нет. Повернулся и ушёл.
– Ага, как Крошку-Жердяя увидел, так и развернулся.
– Ну да, я только руку в карман сунул, так и подействовало.
– Вот и ладно.
– У них где постпредство? – спросила Котик.
– На Маканина, за троллейбусным депо.
– Ну и надо было его туда направить, – сказал Бурлаков и тут же забыл об этом.
К ним часто забредали путавшие их то с Ветеранским Комитетом, то с Министерством Социальной Защиты, а теперь, значит, и с постпредством Союза Племён. Ну, бывает, ничего экстраординарного не случилось.
– Поступило новое предложение, – провозгласил Селёдыч. – Оригинальное и своевременное. Выпить!
Ему ответили дружный смех и чоканье кружками, стаканами и чашками.
Потом Котику вручили подарок: две кастрюли, сковородку и чайник. Чтобы своё хозяйство полнилось и росло. Котик от полноты чувств – она ждала очереди на муниципальную квартиру и пока жила в меблирашках – расплакалась, и её стали утешать и успокаивать. Кухня в меблирашках общая, одна на коридор, готовят чуть ли не по очереди, а посуда такая нарядная, как вынесет она её на кухню, так все соседки от зависти поумирают, перестанут шпынять Котика за бедность и бесхозяйственность и зауважают её со страшной силой.
– За такое надо выпить! – предложил Селёдыч, наливая себе минералки.
Эту бутылку он открыл заранее и взболтал, чтобы газ вышел и чтоб по виду от водки не отличалась. Свою норму он ещё первым тостом на полглотка перекрыл. Это Кроту хорошо: ничего не отбито, нигде не порезано, ничем по голове не стукнуто, вот и пьёт, не
