Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

К их избе примыкал сад. Росли в нем одичавшие яблони, вишни. Время от времени Шорохов приходил туда, присаживался на завалинку. Можно было сидеть, ни о чем не думая. Казалось, и боль в боку при этом стихает.

Однако уже вскоре возвращалось беспокойство: что если в деревне появился связной? Местных жителей тут нет, привлечь к себе подозрение очень легко… Либо, не увидев его, пойдет дальше.

Он покидал сад. Снова и снова, как бы прогуливаясь, кружил по деревушке.

На следующий день утром, во время завтрака, Варенцов обратился к Манукову:

— Николай Николаевич! Чего мы тут ждем?

— Наступления на Раненбург.

— И долго ждать?

— Я не генерал Мамонтов и не начальник его штаба.

— Все же лучше было стоять ближе к этому городу, — вступил в разговор Шорохов. — Какие-то встречи… Пусть осторожно.

— И поскользнулись бы еще раз, — бросил Мануков, не взглянув на него. — И может, не так удачно.

Тут вмешался и Нечипоренко, который уже отзавтракал и успел вытянуться на кошме:

— Чего рванулись сюда как скаженные? И в Тамбов не заехали. Вы, Николай Николаевич, видать по всему, делаете свои дела через штабистов. Тогда понятно, что вам все едино, где быть.

— Какие же вы, право, — Мануков резко поднялся из-за стола. — Твердили на все лады: «Хорошо быть гостями действующей армии». Гостями! Это в первую очередь — доверяться хозяевам.

— Ну знаете, — Варенцов тоже встал со своего места. — Христофор не так уж не прав. Вам пожелалось из Козлова уехать — значит, и нас оттуда сорвали. Вот и все к нам доверие. Знать бы уж: в компании с кем? Да, с кем? — повторил Варенцов упрямо, и Шорохов понял, что ради этого вопроса он и начал разговор. — Вы Митрофана Степановича, козловского нашего благодетеля, еще не забыли? Так вот, смею сказать, он доверенным лицом старого Манукова был тридцать лет. В их семье и сейчас его своим человеком считают. А от меня у него и подавно секретов нет.

— И что же? — спросил Мануков.

— То лишь, что сказал. Я не девица на выданье. Пустыми речами не обольщаюсь.

— О чем вы? Зачем? Особенно сейчас? Здесь? Мы же благоразумные, солидные люди!

Ничего больше не сказав, Мануков ушел из избы. Тяжело хлопнула за его спиной дверь.

Нечипоренко расхохотался:

— Прижало! Не лю-убит!.. И ты, Фотий, этого ферта в дому у себя принимал? Дуську за него выдать ладил? Ладил-ладил, не отрекайся. В мыслях-то было!

Шорохов поглядел в окно. Мануков стоял посреди двора, хмуро уставившись себе под ноги. По ступенькам крыльца той половины дома, которую занимали казаки, бодро сбежал Павлуша; подойдя к Манукову, остановился с явным намерением обратиться, но тот лишь отвернулся от хорунжего. Зардевшись, Павлуша возвратился в дом.

«Зачем ему, этому ростовскому коммерсанту, коли он белый секретный агент, надо было еще там, на Дону, выдавать себя за другого? — подумал Шорохов. — Морочить Фотия, дочку его. Какой мог быть в этом расчет? Но какой-то же был?»

Обедать Варенцов пожелал отдельно. Павлуша засуетился. Второй стол организовали на казацкой половине. Нечипоренко метался туда-сюда. В конце концов присоединился к Варенцову.

Шорохову вся эта ссора была безразлична, ничего в его взаимоотношениях с компаньонами не меняла. Он сидел напротив Манукова за столом, делал вид, что не замечает его мрачного вида, молчаливости, потом вышел за ограду, стоял у ворот.

На дороге, пролегающей мимо деревни, появился конный отряд. Комья грязи разлетались из-под копыт. Над землей будто стлался серый туман.

Приблизился Павлуша. Остановился рядом. Шорохов покосился на него: уже залился краской, что-то беззвучно шепчет.

«Мамонтов — орел. Казаки — орлы? — подумал Шорохов. — Но, может, он-то и есть связной? А почему бы нет?»

Застенчивость, деликатность, отзывчивость и то, с какой охотой выполнял Павлуша свои обязанности сопровождающего их четверку, очень располагали к нему. Человека с такима чертами характера Шорохов вполне мог представить себе в общем ряду связных, которые в прошлом к нему приходили. Куда невероятней было представить другое — что Павлуша полосует кого-то нагайкой, набивает мешок чужим тряпьем.

Он ободряюще улыбнулся:

— Вы что-то хотите сказать?

Рдея уже как маков цвет, Павлуша кивнул на казачий отряд:

— Наш полк. Первая и третья сотни. От Козлова идут, арьергард. — Арьергард?

Павлуша с готовностью пояснил:

— Наши еще вчера оттуда начали уходить. А теперь так и вообще в Козлове осталось всего двести сабель. При мне командир полка с подполковником Сизовым договаривался.

— Погодите, Павлуша. В Козлове-то кто теперь?

— Местная власть. Городская управа, стражники, самооборона. Казаки только для прикрытия канцелярии коменданта. Обороны города они касаться не будут.

Это была прекрасная новость. Значит, красные скоро вернутся в Козлов. Не Калмыков же и Митрофан Степанович возьмут в руки винтовки! И какое письмо в газету, теперь уж в советскую, будет писать гражданин Скоромников?

— И Тамбов наша дивизия занимала, — продолжал Павлуша. — Три дня простояли. Вот уж где было! На станции Пушкари сто тысяч снарядов взорвали. Во всем Тамбове стекла повыбило. Вокзал искорежило — не передать. Но скверный город. За командира корпуса обидно. Так он ждал, что власть образуется. Из самих же тамбовских… Зато в Козлове он сразу приказал, чтобы управа была. Сколько можно на казаках ехать?

Какие все это были восхитительные известия!

— Но, Павлуша! Вы могли из Тамбова уйти, а учреждения, о которых вы говорите, возникли потом.

— Не-ет. Большевики его тут же заняли. Знаю. Мы самыми последними уходили.

«Мы тогда, в усадьбе, не могли понять, почему нас не везут дальше. А куда было везти? Из Тамбова мамонтовцы уже ушли, Козлов еще не захватили», — какое-то время Шорохов совершенно не слушал Павлушу, думал: «Так и есть. Про то, что казаков в Тамбове больше нет, от нас скрывают, в Козлов впустили лишь после того, как навели там белогвардейский глянец. Теперь держат в лесу, чтобы мы, не дай бог, тоже чего-то не подглядели. Почему? Что за всем этим?» Его размышления прервали слова Павлуши:

— Вы поверите? Очень я вашу страну люблю. Другой такой вообще нет. Старинные города, замки.

— О чем вы, Павлуша? Какую страну?

— Которую вы здесь собой представляете.

— Какую, Павлуша?

— Англию. Я о ней много читал, и все мне необыкновенно нравится… Вы прямо из Лондона приехали? Что я сказал! Из Англии можно только приплыть. Или как правильней? Великобритания?.. Знаете, чему я особенно рад?

— Чему, Павлуша?

Шорохов с опаской смотрел на своего собеседника, еще совершенно не в состоянии верить его словам.

— Что на наш фронт ожидается английская кавалерия. Среди офицеров это все говорят. Я, знаете, даже прямо сейчас хочу проситься в батарею, где британские орудия. Не потому лишь, что по всей Донской армии в таких батареях снарядов полно: их постоянно подвозят по морю, — служба там мне вообще будет приятна. Вы понимаете? Не знаю, возьмут ли? В этих батареях офицеры и унтер-офицеры-британцы. Казаки только при лошадях. Но я вот что думаю. А если к войсковому атаману обратиться? Как вы считаете? Он маменьку мою хорошо знает. И меня тоже. Я совсем еще маленьким сколько раз у них в гостях в доме был.

«Из нашей четверки только Мануков может быть из Англии, — уже с лихорадочной поспешностью думал Шорохов. — И тогда все в его поведении объясняется. Вплоть до этой утренней ссоры. Не так выходит она и никчемна».

— Павлуша, но откуда вам известно, что мы… — у Шорохова не хватило решимости продолжать.

— Есаул Корниенко и командир полка между собой говорили, когда команду для вас выделяли, — ответил Павлуша и, вновь закрасневшись, добавил:- Вы, господа, скоро назад собираетесь? Возьмите меня с собой. Я по-английски не знаю, только по-французски. Но я научусь, уверяю вас!

Что-то надо было ответить ему. И срочно. Очень впопад. Подумаешь — судьба Козлова и Тамбова! Рано ли, поздно ли, она бы стала известна. Но если Мануков, или, вернее, тот, кто себя так называет, агент, прибывший из Англии и, как уже не раз было замечено, засекреченный и от белоказаков, — значит, он эмиссар этого государства, засланный в мамонтовский тыл, чтобы все увидеть своими глазами и доложить тем, от имени кого он столь уверенно спрашивал тогда в усадьбе: «И что же, как полагаете, нужно, чтобы ваши успехи и дальше множились?.. Цифры! Сроки! И наконец, строгие взаимные обязательства». Вот с кем, оказывается, Шорохов трясся в одном экипаже, валялся на перинах поповского дома и кто сейчас там, в избе, ожидал обещанного наступления, во время которого казачье войско «пронижет лучшие части Красной Армии с той же легкостью, с какой раскаленный нож пронзает ком сливочного масла». Потому-то он и ехал в компании донских купцов и тоже под личиной купца. На Западе больше не верят генеральским реляциям. Сколько раз уже в них объявлялось: Советская республика вот-вот будет сокрушена, только дайте еще винтовок, еще пулеметов, еще инструкторов. Присылали. Ухало, как в пропасть. И решили проверить. В сотый раз, наверно. Но теперь уже тайно и от самих белых господ. Что же выходило? Мануков — это сейчас тот человек, который Мамонтову, Кучерову, Постовскому, а может быть и самому Деникину, будто строгий учитель, ставит отметки за искусство вести сражения, за способность толково распоряжаться оружием, присланным с Запада, и, конечно, за уменье привлекать на свою сторону население захваченных ими местностей. И сам Мануков, и те, кто его направил в Россию, вполне отдавали себе отчет: иначе Страну Советов не победить. Но генералы-то эти уже знали о миссии Манукова и принимали в отношении его должные меры. Как и он, Шорохов, будет теперь принимать свои.