Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

ведь Вы сталкиваетесь за границей и в России с множеством людей, докажите Вашу искренность. И просят меня рассказать, что я делал в Европе и с кем встречался.

Гапон ещё раз испытующе посмотрел на Рутенберга, и тот почувствовал, что наступает, наконец, тот переломный момент, к которому шёл его собеседник.

— Ты понимаешь, надо шире смотреть на вещи, — вдруг сказал Гапон. — Надо дело делать. Народовольцы тоже там служили. Лес рубят — щепки летят. Если кто и пострадает, это пустяки.

Рутенбергу теперь всё стало ясно. «Он предатель, — осенило его. — Жаль, что не могу выразить ему сейчас, что я об этом думаю. Игру нужно продолжить».

— Возможно, Георгий. Никогда об этом не думал.

— А ты подумай. Это даёт огромные преимущества. Наше положение таково, что мы обязаны использовать их предложение. Я вот раньше был против террора. Теперь я за то, что Витте и Дурново надо отомстить.

— Видишь, и до тебя дошло, Георгий Аполлонович. А о ком они тебя спрашивали?

— О Бабушке и Чернове. Сказал, что знаю их, но мне нечего о них рассказать.

— А ещё о ком?

— О тебе.

Гапон нервно ходил по комнате, поглядывая на сидящего за столом друга.

— Что же спрашивали?

— Понимаешь, за Нарвской заставой тебя все знают. Кто-нибудь из рабочих тебя и выдал. Между ними ведь много провокаторов.

— Так что они сказали?

— Сказали, что знают, ты занимался боевыми дружинами. Да изловить не могут, дважды арестовывали, но нет достаточно улик. О наших отношениях спросили.

— И что ты ответил?

— Что ты мой первый друг. Тебя уважают, говорят, ты серьёзный человек.

— Про кого ещё спрашивали?

— Про Павла Ивановича и Ивана Николаевича ничего не спрашивали, — будто спохватился Гапон.

Павел Иванович была подпольная кличка Савинкова, а Иван Николаевич — кличка Азефа. Это хорошо знал Рутенберг. Теперь он был уверен, что и про них Гапон тоже рассказал всё, что мог. Он не сомневался, что тот сообщил Рачковскому немало секретных сведений о партиях и их руководстве.

— Когда я им ответил, что мы с тобой в близких отношениях, они мне говорят: «Вы бы нам его соблазнили», — ухмыльнулся Гапон. — Про Боевую организацию расспрашивали. Сказал, что ничего не знаю. И тут им говорю, что для этого большие деньги нужны, не меньше ста тысяч.

— Они купились на это? — продолжая игру, спросил Рутенберг.

— Даже торговаться не стали, — заверил его Георгий. — Сразу согласились. Тогда я ставлю свои условия и заявляю, чтоб делали то, что я скажу. Обещали тебя не арестовывать. Поэтому ты, Мартын, можешь возвращаться в Петербург.

Рутенбергу стало ясно, что его друг взял на себя поручение узнать о подготовке покушений на царя, Витте и Дурново. «Для этого ему нужно „соблазнить“ меня к сотрудничеству с охранкой: батюшка уверен, что я — член Боевой организации». В дальнейшем Гапон признался в желании встретиться с Павлом Ивановичем и Иваном Николаевичем и войти в состав Боевой организации.

— И ты должен повлиять на них, чтобы они мне поверили. Ведь это всё делается во имя революции. А чтобы получить обещанные деньги, нам с тобой нужно повидаться с Рачковским и Герасимовым.

— Ты им сказал, что меня зовут Мартын? — спросил Рутенберг.

— Боже сохрани, конечно, нет.

Гапон рассказал, что, взяв на себя поручение завербовать Рутенберга, он отправился к Ольге Николаевне, узнал у неё, как его найти в Москве и позвонил Рачковскому. «Значит, в „Яре“ находился агент полиции, — подумал Рутенберг. — Он засвидетельствовал, что свидание состоялось. То-то Георгий нервничал: ему нужно было отчитаться за работу».

Использовав все средства «соблазнения», Гапон, наконец, прибег к самому болезненному.

— Хочешь, я освобожу твоего брата?

Авраам, брат Рутенберга, тогда сидел в Крестах. Оказалось, что Гапон знает и об этом. Все карты открыты.

— Он молодой ещё. Ему полезно посидеть в тюрьме, — неожиданно для друга отказался Рутенберг.

— Знаешь, хорошо бы потом взорвать Департамент полиции, — сказал Гапон.

— Зачем?

— Там ведь много документов на революционеров. А так у суда не будет ничего против них.

— Я знаю, в жандармском управлении и в прокуратуре хранятся копии всех таких дел, — уверенно произнёс Рутенберг.

Гапон опять попросил никому не рассказывать.

— Я не могу скрыть это от товарищей, Георгий.

— Не говори им, умоляю тебя. Они станут думать, что я провокатор.

Гапон осознал, наконец, что попался. Пот градом струился по лицу Гапона, он волновался и нервно ходил по комнате.

— Так ты пойдёшь к Рачковскому? Скажи прямо сейчас. Ему нужно знать, — настаивал Гапон.

— Я подумаю, Георгий. Вернусь в Петербург и дам ответ.

Рутенберг был измучен трудным разговором, не в состоянии был ни слушать, ни говорить.

— У меня дело, — сказал он. — Я должен уйти.

— Останься, Мартын, мне очень тоскливо, — взмолился Гапон.

— Не могу сейчас. Если освобожусь раньше, приду, — попытался успокоить его Рутенберг.