Статский советник - Борис Акунин

Эсфирь казалась нисколько не смущенной всеобщим вниманием и разглядывала окружающих с еще более откровенным любопытством.

— Кто это? — спрашивала она статского советника громким шепотом. — А эта, полногрудая, кто?

Один раз звонко воскликнула:

— Господи-боже, ну и кунсткамера!

Эраст Петрович поначалу держался мужественно. Учтиво раскланивался со знакомыми, делая вид, что не замечает прицела многочисленных взглядов, как невооруженных, так и усиленных лорнетами. Однако когда к чиновнику подошел Фрол Григорьевич Ведищев и шепнул: «Зовут», — Фандорин оправдался перед Эсфирью служебной надобностью и с постыдной скоростью устремился во внутренние апартаменты губернаторской резиденции, бросив спутницу на произвол судьбы. У самых дверей, устыдившись, обернулся.

Эсфирь отнюдь не выглядела потерянной и дезертира взглядом не провожала. Она стояла напротив выводка дам и со спокойным интересом их рассматривала, а дамы изо всех сил делали вид, что увлечены непринужденной беседой. Кажется, за мадемуазель Литвинову можно было не волноваться.

Долгорукой выслушал отчет чиновника особых поручений с нескрываемым удовольствием, хоть для виду и поохал по поводу казенных денег, впрочем, все равно предназначавшихся для отправки в Туркестан.

— Не все им по шерстке, — сказал Владимир Андреевич. — Ишь, умники выискались на Долгорукого валить. Попробуйте-ка сами. Значит, уперся столичный ферт лбом в стенку? Поделом ему, поделом.

Ведищев закончил прикреплять князю тугой крахмальный воротничок и осторожно присыпал морщинистую шею его сиятельства тальком, чтоб не натирало.

— Фролушка, вот тут поправь, — генерал-губернатор встал перед зеркалом, повертел головой и указал на неровно сидевший каштановый паричок. — Мне, Эраст Петрович, конечно, Храпова не простят. Получил от его величества очень холодное письмо, так что не сегодня-завтра попросят со двора вон. А все-таки очень хотелось бы напоследок камарилье нос утереть. Сунуть им под нос раскрытое дельце: нате, жрите и помните Долгорукого. А, Эраст Петрович?

Статский советник вздохнул:

— Не могу обещать, Владимир Андреевич. Руки связаны. Но п-попробую.

— Да, понимаю…

Князь направился к дверям, что вели в залу.

— Что гости? Собрались?

Двери распахнулись как бы сами собой. На пороге Долгорукой остановился, чтобы у присутствующих было время обратить внимание на выход хозяина и должным образом подготовиться.

Окинув взглядом собрание, князь встрепенулся:

— Кто это там в алом? Которая единственная спиной стоит?

— Это моя знакомая, Эсфирь Авессаломовна Литвинова, — печально ответил чиновник. — Вы же сами просили…

Долгорукой прищурил дальнозоркие глаза, пожевал губами.

— Фрол, голубчик, слетай-ка в банкетную и поменяй карточки на столе. Пересади губернатора с супругой подальше, а Эраста Петровича и его даму перемести, чтобы были справа от меня.

— Как-как? В морду? — недоверчиво переспросил генерал-губернатор и вдруг быстро-быстро захлопал глазами — только сейчас разглядел, как у соседки расходятся края выреза на платье.

На верхнем конце стола, где сидели самые именитые из приглашенных, от нехорошего слова стало очень тихо.

— Ну да, в морду, — громко повторила Эсфирь глуховатому старичку. — Директор гимназии сказал: «С таким поведением, Литвинова, я не стану вас держать ни за какие жидовские серебреники». Я и влепила ему в морду. А вы бы как поступили на моем месте?

— Да, в самом деле, выхода не было, — признал Долгорукой и заинтересованно спросил. — Ну, а он что?

— А ничего. Выгнал с волчьим билетом, доучивалась дома.

Эсфирь сидела между князем и Эрастом Петровичем, успевая и отдавать должное знаменитым рассыпчатым блинам, и оживленно болтать с московским властедержателем.

Собственно, в беседе участвовали только двое — его сиятельство и экстравагантная гостья. Все прочие, находившиеся в зоне слышимости, не раскрывали рта, а несчастный статский советник и вовсе окаменел.

Женская чувственность, рабочий вопрос, вредность нижнего белья, черта оседлости — вот лишь некоторые из тем, которые успела затронуть мадемуазель Литвинова за три первые смены блюд. Когда она отлучилась, не преминув сообщить, куда именно отправляется, Владимир Андреевич в полном восторге прошептал Фандорину: «Elle est ravissante, votre elue».[2] Но и Эсфирь, в свою очередь, обернувшись к Эрасту Петровичу, отозвалась о князе одобрительно:

— Милый старичок. И что его наши так ругают?

На шестой перемене блинов, когда после севрюжки, стерляжьего паштета и икорок внесли фрукты, меды и варенья, в дальнем конце банкетной залы появился дежурный адъютант. Позвякивая аксельбантами, он на цыпочках побежал через все длинное помещение, и пробежка не осталась незамеченной. По отчаянному лицу офицера было видно, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Гости заоборачивались, провожая гонца взглядами, и лишь генерал-губернатор пребывал в неведении, шепча что-то на ухо Эсфири Авессаломовне.

— Щекотно, — сказала она, отодвигаясь от его пушистых крашеных усов, и с любопытством уставилась на адъютанта.

— Ваше сиятельство, чрезвычайное происшествие, — тяжело дыша, доложил капитан.

Он старался говорить тихо, но в наступившей тишине слова разносились далеко.

— А? Что такое? — спросил еще недоулыбавшийся Долгорукой. — Какое такое происшествие?

— Только что сообщили. На Николаевском вокзале совершено нападение на исправляющего должность начальника Губернского жандармского управления Сверчинского. Полковник убит. Его адъютант ранен. Есть и другие жертвы. Нападавшие скрылись. Движение поездов на Петербург остановлено.

Глава восьмая

Купили порося

Ночью он спал только два часа. Дело было не в клопах, не в духоте и даже не в пульсирующей боли — подобные мелочи не заслуживали внимания. Имелась проблема куда более насущная.

Грин лежал, закинув руки за голову, и сосредоточенно думал. Рядом на полу тесной каморки спали Емеля и Снегирь. Первый беспокойно ворочался, очевидно, одолеваемый кровососами. Второй тоненько вскрикивал во сне. Удивительно, что вообще уснул после вчерашнего.

Неожиданный исход сотрудничества с Козырем потребовал быстрых действий. Первым делом Грин привел в чувство истерически всхлипывающую Жюли, для чего пришлось легонько побить ее по щекам. Трястись после этого она перестала и выполняла всё, что он ей говорил, только избегала смотреть на неподвижное тело и светлую лужу от вина, которая темнела на глазах, разбавляемая кровью.

Затем наскоро перемотал свои раны. Трудней всего было с ухом, поэтому просто прикрыл его платком и потуже натянул приказчичью ватную фуражку. Жюли принесла кувшин воды — смыть кровь с лица и рук.

Теперь можно было уходить.

Поставив Жюли сторожить у саней, Грин перетащил мешки из номера. Как прежде, по два за раз, не вышло — не следовало тревожить раненое запястье больше нужного.

Куда везти деньги, он стал думать, только когда благополучно отъехали от «Индии».

На место сбора, в будку виндавского обходчика, опасно. Место голое, кто-нибудь увидит, как затаскивают мешки, заподозрит, что краденый товар из грузового состава.

В другую гостиницу? С мешками в номер не пустят, а отдавать их на сохранение рискованно.

Выход нашла Жюли. Вроде бы сидела молча, нахохленная в своем мещанском платке, ни о чем не спрашивала, думать не мешала. И вдруг говорит:

— А на Николаевский. У меня багаж в камере хранения. Чемоданы заберу, вместо них мешки оставлю. Там порядки строгие, шарить никто не станет. И полиции в голову не придет, что деньги прямо у них под носом.

— Мне там нельзя, — объяснил Грин. — Приметы.

— Тебе и не нужно. Скажу, что я горничная, за барыниными чемоданами. У меня квитанция. А в мешках, скажу, господские книжки. Какое кому дело. Ты — кучер, в санях останешься, на вокзал не пойдешь. Я носильщиков приведу.

Слышать, как она называет на «ты», было странно и неловко. Но идея про камеру хранения была правильная.

С вокзала поехали в гостиницу «Китеж» близ Красных Ворот, хоть и не первого разряда, но зато с телефоном у стойки, что сейчас имело особенную важность.

Грин протелефонировал связной. Спросил:

— Что они?

Игла дрожащим от волнения голосом ответила:

— Это вы? Слава Богу! С вами все хорошо? Товар у вас?

— Да. Что остальные?

— Все здоровы, только Арсений заболел. Пришлось оставить.

— Лечат? — нахмурился он.

— Нет, поздно, — голос снова дрогнул.

— Пошлите за моими на Виндавский. Пусть в гостиницу «Китеж». Начало Басманной. И вы сюда. Номер семнадцать. Возьмите спирт, иголку, суровые нитки.

Игла приехала быстро. Коротко кивнула Жюли, едва на нее взглянув, хотя видела впервые. Посмотрела на замотанную голову Грина, на заклеенную бровь, сухо спросила: