Феникс - Леонид Николаев

Теперь «Туркестанский кабинет» имел тот состав, который устраивал барона и выражал его взгляд на будущую «туркестанскую империю». Сегодня этот кабинет в лице своего председателя подпишет первый юридический документ — договор о союзе германского и туркестанского государства в войне против Советской России. Именно сегодня. В этом убедил Риббентропа барон. Военные действия на Восточном фронте развиваются так успешно и так быстро, что промедление с признанием «правительства Туркестана» может создать неуверенность и даже опасения в рядах эмиграции. Эмиграция хочет получить мандат на управление Туркестаном. Мандат накануне триумфального въезда в Бухару и Самарканд.

Но перед триумфальным въездом в Бухару, триумфальный въезд в Министерство иностранных дел — так записано в программе «завоевания Туркестана», разработанной фон Менке. Прежде всего, торжественный кортеж из десятка машин. С утра он начал звонить в отделы рейхстага и вымаливать «опели» и «мерседесы». Кое-кто обещал. Но неопределенно. Набралось всего три машины. Причем лишь одна достойная такого случая — лимузин самого остминистерства. Две других — потрепанные развалины «БМВ». Хотя бы еще один лимузин. И Менке позвонил Ольшеру, ненавистному Ольшеру. Унизился. И к тому же напрасно. Капитан отделался шуткой.

— Достаточно того, что я плачу им жалование и выдаю хлебные карточки. Машины не входят в штат «комитета».

Барон смолчал. Проглотил насмешку. Сам факт приема у Риббентропа являлся местью гауптштурмфюреру, этому эсэсовскому выскочке, зубному лекарю. Победил все-таки Менке.

Через десять минут, правда, капитан сам позвонил барону.

— Нашлась свободная машина. Мой «мерседес». Пришлю его к двенадцати часам на Ноенбургерштрассе.

Без удовольствия барон принял услугу капитана.

— Благодарю вас.

Ровно в двенадцать из вестибюля — темного, облезшего коридора, — вышли члены «правительства Туркестанской империи» во главе с президентом. Он, президент, как и несколько членов кабинета, был одет во все черное — этого требовал дипломатический этикет, остальные нарядились в обычные костюмы, — у кого что нашлось. Лишь «командующий» вооруженными силами, правая рука главы правительства Баймирза Хаит, красовался в форме лейтенанта вермахта. Довольно скромное звание при его высокой должности несколько смущало военного министра, но он надеялся получить в скором времени другой чин. Обещанный. Равный чину Ольшера. Чин капитана.

Хаит опередил президента. С поспешностью, никак не соответствовавшей его посту в правительстве, он подскочил к черному лимузину и ловко открыл дверцу. Склонился учтиво и так замер, пока президент не поднялся в машину и не сел на мягкий, обитый бордовым плюшем диван. Хаит опустился рядом. Захлопнул дверцу. Им двоим предназначалась головная машина.

В остальные машины полезли руководители отделов, так называемые министры. К ним Людерзен пристроил двух в эсэсовской форме — редактора газеты «Янги Туркестан» и Исламбека. Им предстояло изображать почетную охрану правительства. В подъезде осталась Рут Хенкель — жена президента. Она рвалась в лимузин, к супругу. Ей хотелось показать свое отношение к главе «империи», но Людерзен очень тактично останавливал ее, объяснял, что это не дружеский визит к Риббентропу, не поездка в загородный замок Геринга, а представление правительства. На лимузине государственный флажок — зеленый лоскут с посеребренным полумесяцем.

— Знак «правительства Туркестана», — сказал зондерфюрер. — Вам подадут «мерседес».

И действительно, как только все расселись в машины, к подъезду почти неслышно подкатил великолепный, сверкающий лаком ольшеровский «мерседес-бенц» и стал в хвосте кортежа. Он сразу затмил всю «торжественную» колонну и вызвал смущение у президента и первого министра. Только смущение. Ни на что больше они не были способны. «Мерседес» имел хозяина — начальника «Тюркостштелле», а, как известно, воля таких хозяев выше любого желания самого главы «империи».

В «мерседес» села Рут. Вместе с Людерзеном — блестящим офицером и галантным кавалером. Он тоже украшал кортеж. И не только украшал. Дирижировал. Кстати, он сказал шепотом Рут, когда они подходили к машине:

— Фрау не забыла купальный костюм?

Это звучало как нелепая шутка. В такой момент. Перед визитом к Риббентропу. Государственным визитом.

Рут кивнула. Без удивления. Хотя вопрос мог вызвать удивление, если не возмущение. Она лишь поинтересовалась:

— Разве банкет будет на пляже?

— Во всяком случае, у воды.

— Неужели капитан не мог снять зал в «Адлоне»? Такое торжество!

— Надо быть скромными, фрау. Война еще не кончилась.

Кортеж двинулся по Ноенбургерштрассе, коротенькой, в несколько десятков домов, и на предельной для города скорости выкатил на Альте-Якобштрассе и оттуда через Гитшинерштрассе на площадь Бель-Альянс. Отсюда шла прямая магистраль к центру. Все четыре машины стали огибать площадь. Три выскочили на Фридрихштрассе, а четвертая вдруг задержалась у поворота. «Мерседес» будто пережидал под светофором встречный поток. А когда поток прервался и открылся путь, он не помчался следом за кортежем. Сделал почти полное кольцо, проскочил мост и оказался на Бель-Альянсштрассе.

— Куда мы едем? — испуганно спросила Рут Хенкель.

Людерзен не ответил. Он сжал губы, словно боялся проговориться.

Она схватила его за руку:

— Куда мы едем?.. Нам совсем в другую сторону.

Губы офицера не разжимались.

Тогда Рут кинула требовательно шоферу:

— Стойте!

Он не услышал ее. Ему были понятны лишь распоряжения зондерфюрера. А тот молчал по-прежнему.

Откинувшись на спинку сидения, Рут с какой-то безнадежностью произнесла устало и покорно:

— Ладно, объясните хотя бы — куда и зачем?

Губы Людерзена разжались. Он улыбнулся. Но волнение скрыть не смог. Оно прозвучало за словами.

— К воде… Купальный сезон еще не кончился.

9

К министерству иностранных дел кортеж не подпустили эсэсовцы. У подъезда стояли машины итальянского посольства. Из передней выползал посол, а может, и не посол, а просто сотрудник посольства, но такой медлительный и такой важный, что легко мог сойти за доверенное лицо самого дуче.

Менке сразу оценил обстановку и нахмурился. Торжественная церемония нарушалась, эффект пропадал. Стоять где-то на задворках с полным набором «министров» было унизительно. И барон бросился в подъезд, к главному портье вестибюля. Он буквально вырвал из его рук телефонную трубку и потребовал начальника протокольного отдела. Менке сердился, что с ним бывало редко. Он настаивал, он угрожал. Кому-то угрожал. Кто-то оправдывался перед ним. Но не особенно, потому что барон вдруг испугался. Померк. Понял — итальянский посол будет принят первым, ему нельзя ждать, Италия — это государство. Существующее государство, а не символическая «империя».

Положение создалось пиковое. Единственный выход — подняться наверх и там продолжить борьбу, но барон не мог бросить своих подопечных. Бросить в машинах. Он подождал, когда итальянцы войдут в вестибюль, и приказал дежурному унтеру освободить подъезд. Два «фиата» отплыли, и шофер лимузина подтянул кортеж к министерству. Смущенный президент хлопал глазами, не понимая, что означает задержка. Сам он готов был пешком идти к Риббентропу, но его подчиненные! Что они подумают о главе правительства, как расценят такой скандал — президента не принимают.

Шесть эсэсманнов подняли руки и прорычали «хайль», когда лимузин застыл у подъезда. Через жиденький строй почетного караула президент неторопливо прошагал в вестибюль. Портье тоже вытянулись. Это вернуло главе правительства спокойствие и даже наполнило гордостью. На какую-то секунду он пожалел, что жена его не видит почестей, которыми окружен сегодня ее муж.

Саид замыкал шествие. Ему полагалось быть скромным и по должности, и по целям. Со стороны вроде наблюдал он за правительством и анализировал. Впервые ему пришлось увидеть всех вместе. Всех принаряженных, всех прилизанных и причесанных. Именно причесанных. Ему говорили, что у «главы» специальная завивка, поэтому волосы так красиво, по-женски, лежат ровными волнами. Волосы — предмет его неустанной заботы и внимания. Перед тем как сойти с машины, он вынул из бокового кармашка расческу, снял шляпу и бережно провел по этим безукоризненно четким волнам. Так президент делал всегда. Читал ли бумаги, услужливо подсунутые фрау Людерзен, разговаривал ли с посетителями, пил ли вино, — а пил он его часто, — расческа не выпадала из его рук. Если каким-то образом она не обнаруживалась в кармашке, президент начинал нервничать, проклинал жену, всех проклинал. Женственный до неприличия, он проявлял особый интерес к своей внешности. Часами гляделся в зеркало, десяток раз менял галстук. Он не стеснялся спрашивать подчиненных: хорошо ли выглядит сегодня, идет ли ему костюм, не помята ли прическа. И беспокойно смотрел им в глаза — лгут или говорят правду? Подчиненные не лгали — их «отец», как назвал его Баймирза, действительно выглядел хорошо и, главное, не старился. На лице не появлялись морщинки, глаза не тускнели, девичий голос звучал все так же высоко, — по телефону, например, многие принимали президента за фрау Людерзен.