В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Даниил Галкин

– Вино мне не нравится. Горькое и не очень сладкое. Только цвет красивый. В детском саду компот вкуснее и в нем ягоды плавают.

Гости стали расходиться. Я пошел провожать Ксению. Изба ее родителей находилась недалеко. Мы остановились у калитки. Нарастающий интерес к женскому полу, особенно после дозы вина вперемешку с самогоном, проявился в полную силу. Я привлек к себе податливое молодое тело Ксении. Мои огрубевшие от физического труда, сильные руки как клещи обхватили ее. Одолевало смутное желание, которое я впервые ощутил при общении с Наталкой-Полтавкой. Тогда чистый естественный прорыв неискушенной молодости был прерван войной, разбросавшей нас в разные стороны. Тяжелый не по возрасту груз забот отвлекал от мыслей и желаний, которые стихийно периодически напоминали о себе. Я чувствовал, что нравлюсь девушкам и вызываю у них интерес. Сейчас непосредственная близость Ксении, приглянувшейся мне с первого взгляда, прорвала плотину созерцания. Я ощущал, что это взаимно. Она тихо и недвусмысленно сказала:

– Пойдем. Я одна с бабушкой. Родители уехали на заработки.

Через сени мы вошли в теплую горницу. На полатях у печи дремала старушка. «Божий одуванчик», – подумал я.

На звук шагов она не по возрасту легко вскочила и пошла нам навстречу. Обняла Ксению и с доброй улыбкой на морщинистом лице обратилась ко мне:

– Хорошо, сынок, что проводил внучку. Я уж беспокоилась. Скучает она, бедняжка. Всех женихов забрали в армию. Ну, не буду вас отвлекать. Пообщаетесь – спускайтесь к чаю.

Мы прошли на второй этаж в уютную светелку Ксении. Здесь я впервые познал великое таинство природы. Ксения была старше меня на три года и уже имела опыт неудавшегося брачного союза. Она призналась, что давно влюблена в меня, хотя понимала бесперспективность наших отношений. Я ответил ей в своей обычной манере:

– Время покажет.

Когда мы спустились в горницу, бабушка терпеливо ожидала нас. После чаепития я распрощался и по безлюдной сельской улице направился домой. Около полуночи переступил порог избы. Мама, по обыкновению, не ложилась спать до моего прихода. Она ни о чем не стала меня расспрашивать. Мы пожелали друг другу доброй ночи и отправились на покой по своим теплым местам на полатях. Несмотря на усталость и позднее время, я долго не мог уснуть – сказывалось сильное перевозбуждение событиями дня. Из головы не выходила Ксения и совершенно новые отношения, которые сложились между нами.

На следующий день я вернулся на поприще шихтаря. Накануне, в мой день рождения, Вагиф предложил снова поехать с ним в Тавду на лесоразработки. На этот раз я отказался, хотя работа на свежем воздухе в лесу ни в какое сравнение не шла с отравленной атмосферой вагранки. Но после вынужденной ставропольской отлучки даже в мыслях исключал возможность оставить маму с сестренкой в одиночестве. Кроме того, первые составы стали увозить на запад эвакуированных жителей Кавказа, Ленинграда, Донбасса и других освобожденных регионов. К сожалению, последующие сводки были менее определенными. Особенно нас огорчала нестабильная обстановка в районе Харькова. Ведь от него до Полтавы рукой подать. Но близок локоть – да не укусишь. Поэтому наша жизнь продолжалась в привычном режиме.

Самую большую радость, как и прежде, доставляли письма отца. Он писал регулярно и с оптимизмом. Ежедневные сводки и весточки с фронта как бы дополняли друг друга. Прояснение нашей дальнейшей судьбы наступило в конце осени. В конце сентября 1943 года Полтава была освобождена. Обратная дорога, после двух лет вынужденного изгнания, открылась. За этот короткий и в то же время очень длинный период нам удалось не сломаться и выдержать испытания на прочность. Мы стали усиленно готовиться к возвращению к родным пенатам.

Возвращение в Полтаву

Итак, долгожданный день наступил. Как возвращенцы, мы заняли три места в теплушке на станции Егоршино. В грузовом вагоне были устроены открытые отсеки из четырех двухъярусных дощатых нар. Мама и сестренка располагались внизу, я наверху. В центре вагона высилась буржуйка: дымоход выходил через отверстие в крыше. В теплушке размещалось до сорока человек. Такие составы служили основным транспортным средством для переброски военнослужащих в зону боевых действий. Большая часть обычных пассажирских поездов была задействована под передвижные госпитали.

За теплушками закрепилась недобрая слава «вшивых инкубаторов». Эти живучие твари одолевали несчастных людей днем и ночью. От них не было спасения. На длительных стоянках вне графика движения все выскакивали из вагонов. Несмотря на холодное время года, стаскивали с себя одежду и остервенело встряхивали ее. Пять суток пути до Харькова, несмотря на радость от возвращения на родину, стали мучительным путем на Голгофу. Лишь после прохождения санитарного пропускника на вокзале мы почувствовали некоторое облегчение. Правда, зудящие царапины от расчесов на теле и волосистой части головы долго давали о себе знать. Особенно у сестренки, которая уже была на грани нервного срыва.

На вокзале я попал в массовую облаву, которую проводила военная комендатура. Хотя линия фронта ушла за Днепр, Харьков входил в число прифронтовых городов. После проверки документов меня отпустили. Я возвратился на вокзал к перепуганной маме и сестренке. Но нет худа без добра: военный комендант, разобравшись, кто я и откуда, помог нам быстро добраться до Полтавы. Туда прямо от комендатуры отправлялось несколько машин. По его распоряжению для нас нашли место. Через несколько часов мы оказались у родного дома.

Но дальше порога не суждено было пройти. Наша комната оказалась занята работником прокуратуры города. Он был обескуражен появлением законных жильцов. В комнату нас не пригласил. Заявил, что у него имеется законный ордер на вселение и занятие пустующей жилплощади. Посоветовал обратиться в горсовет. Мы стояли в полной растерянности. Семья оказалась у разбитого корыта.

Холодный день поздней осени клонился к закату. Пугала перспектива провести ночь на улице. К счастью, соседи, которые безвыездно пережили оккупацию, узнали нас. Одинокая женщина, жившая в комнате цокольного этажа, предложила временное пристанище. Других вариантов не было. С благодарностью мы согласились. Она поведала об ужасах оккупации. Несколько семей из нашего дома были расстреляны. Целый район города, населенный ремесленниками еврейской национальности, подвергся уничтожению. К визиту фюрера в Полтаву 1 июня 1942 года проводились массовые зачистки. На вопрос, кто проживал в нашей комнате в годы оккупации, ответ был уклончиво-неопределенный:

– Незнакомые жильцы менялись без конца. Поговаривают, все ваше добро растащили.