Одиссея последнего романтика - Аполлон Григорьев

1854

«За Вами я слежу давно…»{198}

За Вами я слежу давноС горячим, искренним участьем,И верю: будет Вам даноНе многим ведомое счастье.Лишь сохраните, я молю,Всю чистоту души прекраснойИ взгляд на жизнь простой и ясный,Всё то, за что я Вас люблю!

Первая половина 1850-х годов

«Трагедия близка к своей развязке…»{199}

Трагедия близка к своей развязке,И прав неумолимого закон,Вольно же сердцу верить старой сказке,Что приходил взыскать погибших Он.{200}

Свершают непреложные законыВсе бренные создания Твои,И Ты глядишь, как гибнут миллионы,С иронией божественной любви.

Так что же вопль одной визгливой твари,Писк устрицы иль стон душевных мук,Проклятья страсти в бешеном разгареБлагодарящий иль клянущий звук.

А все порой на свод небесный взглянешьС молитвой, самому себе смешной,И детские предания вспомянешь,И чудо, ждешь, свершится над тобой.

Ведь жили ж так отцы и деды преждеИ над собой видали чудесаИ вырастили нас в слепой надежде,Что для людей доступны небеса.

Кого спасал от долгого запояГосподь чудесным сном каким-нибудь,Кому среди Очаковского бояКрест матери закрыл от раны грудь.

Пришлося круто так, что вот немножкоЕще — так тут ложись да умирай.Вдруг невидимо посылал в окошкоВеликий чудотворец Николай.

Навеки нерушимые бывалиБлагословенья в тот счастливый век.И силой их был крепче лучшей сталиТеперь позорно слабый человек.

Отцов моих заветные преданья,Не с дерзким смехом вызываю вас,Все праотцов святые достояньяХотел в душе собрать бы я хоть раз.

Чтоб пред Тобой с молитвою живою,Отец любви, упавши, зарыдать,Поверить, что покров Твой надо мною,Что ты пришел погибшее взыскать.

Трагедия близка к своей развязке,Пришел конец мучительной борьбе.Спаситель! Если не пустые сказкиТе язвы, что носил ты на себе,

И ежели Твои обетованьяНе звук один, не тщетный только звук…Спаситель! Есть безумные страданья,Чернеет сердце, сохнет мозг от мук.

Спаситель! Царь Земли в венце терновом,С смирением я пал к Твоим ногам,Молю тебя Твоим же вечным словом:Ты говорил: «Просите, дастся вам».{201}

23 января 1855

Отрывок из неконченного собрания сатир{202}

Я не поэт, а гражданин!

Сатиры смелый бич, заброшенный давно,Валявшийся в пыли, я снова поднимаю:Поэт я или нет — мне, право, всё равно,Но язвы наших дней я сердцем понимаю.Я сам на сердце их немало износил,Я сам их жертвою и мучеником был.Я взрос в сомнениях, в мятежных думах века,И современного я знаю человека:Как ни вертися он и как ни уходи,Его уловкам я лукавым не поверю,Но, обратясь в себя, их свешу и измерюВсем тем, что в собственной творилося груди.И, зная наизусть его места больные,Я буду бить по ним с уверенностью злойИ нагло хохотать, когда передо мнойДрапироваться он в страдания святые,В права проклятия, в идеи наконец,Скрывая гордо боль, задумает, подлец…

23 августа 1855

Москва

Борьба{203}

1. «Я ее не люблю, не люблю…»{204}

Я ее не люблю, не люблю…Это — сила привычки случайной!Но зачем же с тревогою тайнойНа нее я смотрю, ее речи ловлю?

Что мне в них, в простодушных речахТихой девочки с женской улыбкой?Что в задумчиво-робко смотрящих очахЭтой тени воздушной и гибкой?

Отчего же — и сам не пойму —Мне при ней как-то сладко и больно,Отчего трепещу я невольно,Если руку ее на прощанье пожму?

Отчего на прозрачный румянец ланитЯ порою гляжу с непонятною злостьюИ боюсь за воздушную гостью,Что, как призрак, она улетит.

И спешу насмотреться, и жадно ловлюМелодически-милые, детские речи;Отчего я боюся и жду с нею встречи?..Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

<1853, 1857 >

2. «Я измучен, истерзан тоскою…»{205}

Я измучен, истерзан тоскою…Но тебе, ангел мой, не скажуНикогда, никогда, отчего я,Как помешанный, днями брожу.

Есть минуты, что каждое словоМне отрава твое и что радЯ отдать всё, что есть дорогого,За пожатье руки и за взгляд.

Есть минуты мучений и злобы,Ночи стонов безумных таких,Что, бог знает, не сделал чего бы,Лишь упасть бы у ног у твоих.

Есть минуты, что я не умеюСкрыть безумия страсти своей…О, молю тебя — будь холоднее,И меня и себя пожалей!

<1857>

3. «Я вас люблю… что делать — виноват!..»

Я вас люблю… что делать — виноват!Я в тридцать лет так глупо сердцем молод,Что каждый ваш случайный, беглый взглядМеня порой кидает в жар и холод…И в этом вы должны меня простить,Тем более, что запретить любитьНе может власть на свете никакая;Тем более, что, мучась и пылая,Ни слова я не смею вам сказатьИ принужден молчать, молчать, молчать!..

Я знаю сам, что, были бы преступныПризнанья или смысла лишены:Затем, что для меня вы недоступны,Как недоступен рай для сатаны.Цепями неразрывными окован,Не смею я, когда порой, взволнован,Измучен весь, к вам робко подхожуИ подаю вам руку на прощанье,Сказать простое слово: до свиданья!Иль, говоря, — на вас я не гляжу.

К чему они, к чему свиданья эти?Бессонницы — расплата мне за них!А между тем, как зверь, попавший в сети,Я тщетно злюсь на крепость уз своих.Я к ним привык, к мучительным свиданьям…Я опиум готов, как турок, пить,Чтоб муку их в душе своей продлить,Чтоб дольше жить живым воспоминаньем…Чтоб грезить ночь и целый день бродитьВ чаду мечты, под сладким обаяньемЗадумчиво опущенных очей!Мне жизнь темна без света их лучей.

Да… я люблю вас… так глубоко, страстно,Давно… И страсть безумную своюОт всех, от вас особенно таю.От вас, ребенок чистый и прекрасный!Не дай вам бог, дитя мое, узнать,Как тяжело любить такой любовью,Рыдать без слов, метаться, ощущать,Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,Бежит по жилам, рваться, проклинать,Терзаться ночи, дни считать тревожно,Бояться встреч и ждать их, жадно ждать;Беречься каждой мелочи ничтожной,Дрожать за каждый шаг неосторожный,Над пропастью бездонною стоятьИ чувствовать, что надо погибать,И знать, что бегство больше невозможно.

<1857>

4. «Опять, как бывало, бессонная ночь!..»

Опять, как бывало, бессонная ночь!Душа поняла роковой приговор:Ты Евы лукавой лукавая дочь,Ни хуже, ни лучше ты прочих сестер.

Чего ты хотела?.. Чтоб вовсе с умаСошел я?.. чтоб всё, что кругом нас, забыл?Дитя, ты сама б испугалась, сама,Когда бы в порыве я искренен был.Ты знаешь ли всё, что творилось со мной,Когда не холодный, насмешливый взор,Когда не суровость, не тон ледяной,Когда не сухой и язвящий укор,Когда я не то, что с отчаяньем ждал,Во встрече признал и в очах увидал,В приветно-тревожных услышал речах?Я был уничтожен, я падал во прах…Я падал во прах, о мой ангел земной,Пред женственно-нежной души чистотой,Я падал во прах пред тобой, пред тобой,Пред искренней, чистой, глубокой, простой!Я так тебя сам беззаветно любил,Что бодрость мгновенно в душе ощутил,И силу сковать безрассудную страсть,И силу бороться, и силу не пасть.Хоть весь в лихорадочном был я огне,Но твердости более достало во мне —Ни слова тебе по душе не сказать,И даже руки твоей крепче не сжать!Зато человека, чужого почти,Я встретил, как брата лишь встретить мог брат,С безумным восторгом, кипевшим в груди…По-твоему ж, был я умей невпопад.

Дитя, разве можно иным было быть,Когда я не смею, невправе любить?Когда каждый миг должен я трепетать,Что завтра, быть может, тебя не видать,Когда я по скользкому должен пути,Как тать, озираясь, неслышно идти,Бессонные ночи в тоске проводить,Но бодро и весело в мир твой входить.Пускай он доверчив, сомнений далек,Пускай он нисколько не знает тебя…Но сам в этот тихий земли уголокВхожу я с боязнью, не веря в себя.

А ты не хотела, а ты не моглаПонять, что творилось со мною в тот миг,Что если бы воля мне только была,Упал бы с тоской я у ног у твоихИ током бы слез, не бывалых давно,Преступно-заглохшую душу омыл…Мой ангел… так свято, глубоко, полноВедь я никого никогда не любил!..

При новой ты встрече была холодна,Насмешливо-зла и досады полна,Меня уничтожить хотела совсем…И точно!.. Я был безоружен и нем.Мне раз изменила лишь нервная дрожь,Когда я в ответ на холодный вопрос,На взгляд, где сверкал мне крещенский мороз,—Борьба, так борьба! — думал грустно, — ну что ж!И ты тоже Евы лукавая дочь,Ни хуже, ни лучше ты прочих сестер.И снова бессонная, длинная ночь,—Душа поняла роковой приговор.

20 января 1847 (?)