Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Уот с помощниками провели ее к толстому столбу, вкопанному в землю посреди ямы; к верхушке и нижней части столба были прикреплены прочные кожаные ремни. Распорядитель травли привязал правую заднюю лапу медведицы нижними ремнями. Немедленно раздались негодующие возгласы:

— Верхними ремнями, верхними!

— Привяжи зверюгу за шею!

— Привяжи за кольцо в носу, дуралей ты этакий!

Распорядителя нисколько не тронули ни выкрики, ни оскорбления — он был человек искушенный в своем деле.

— У медведицы вырваны когти. Если еще и за голову ее привязать, то смотреть станет вообще не на что. Так хоть клык сможет пустить в ход, — растолковал он зрителям.

Уот снял колпачок, прикрывавший Годиве глаза, и проворно отскочил в сторону. В колеблющемся свете факелов медведица огляделась вокруг, озадаченно всматриваясь в людей и собак.

Заметно было, что медведица старая, лучшие дни ее давно прошли, и те, кто выкрикивал ставки, почти не получали ответов, пока не стали предлагать три к одному на собак — псы, которых подвели к краю ямы, выглядели свирепыми и сильными. Выжлятники почесывали псам головы, разминали им шеи, потом сняли намордники, отстегнули поводки и отошли в сторону.

Мастиф и рыжий сразу прильнули к земле, не сводя с Годивы глаз. Рыча, они метнулись вперед, щелкнули зубами, промахнувшись, и тут же отступили: они ведь еще не знали, что у медведицы нет когтей, а когти — это они понимали и уважали.

Элкхаунд промчался прыжками по периметру ямы, и медведица то и дело бросала на него через плечо настороженные взгляды.

— Ты смотри на маленького рыжего, — прокричал Уот в ухо Робу.

— Но ведь он кажется совсем не таким страшным, как остальные.

— Он из замечательной породы, их вывели от мастифов, чтобы травить в яме быков[43].

Медведица заморгала глазами, поднялась на задних лапах, прижавшись спиной к столбу. Годива казалась растерянной: она видела, что собаки нападают всерьез, но сама она была прирученным зверем, давно привыкшим и к ремням, и к воплям людей, поэтому не разозлилась еще настолько, насколько это было необходимо распорядителю. Тот поднял длинное копье и ткнул медведицу в сморщенный сосок, оторвав его темный кончик. Медведица взвыла от боли.

Обрадованный мастиф рванулся вперед. Он собирался разорвать мягкий низ живота, но медведица повернулась, и острые собачьи клыки вонзились ей в левую ляжку. Медведица взревела и ударила лапой. Если бы ей не вырвали безжалостно когти, ещё когда она была медвежонком, она выпустила бы псу кишки, а так удар безоружной лапы вреда врагу не причинил. Пес понял, что отсюда опасность ему, вопреки ожиданиям, не грозит, выплюнул шерсть с кусочком мяса и снова впился в ляжку, уже опьяненный вкусом крови.

Маленький рыжий пес взвился в воздух, нацелившись Годиве в глотку. Клыки у него не уступали клыкам мастифа; длинная нижняя челюсть накрепко сомкнулась с верхней, и пес повис у медведицы прямо под мордой, словно зрелый плод на ветке дерева.

Наконец и элкхаунд почувствовал, что пора в бой, бросился на Годиву слева. Ему так не терпелось добраться до нее, что он вскарабкался на мастифа. Одним страшным укусом он лишил Годиву левого глаза и левого уха, она замотала раненной головой, разбрасывая вокруг кровавые ошметки.

А охотник на быков сомкнул челюсти на толстой складке провисшей шкуры, поросшей густым мехом. Эти челюсти без устали сжимали глотку медведицы, и та начала задыхаться. Теперь и мастиф добрался до низа живота и стал его рвать зубами и когтями.

— Не получилось боя, — разочарованно выкрикнул Уот. — Собаки уже одолели медведя.

Годива опустила огромную правую переднюю лапу на спину мастифа. За общим шумом не было слышно, как хрустнул хребет, но умирающий мастиф откатился и скорчился на песке, а медведица обратила свои клыки на элкхаунда. Зрители заорали от восторга.

Элкхаунд отлетел к самому краю ямы и остался лежать там без движения — у него была разорвана глотка. А Годива тронула лапой самого малого из псов, который теперь был уже не рыжим, а красным от залившей его крови мастифа и медведицы. Но челюсти его были упрямо сжаты на горле Годивы. Медведица обняла его передними лапами, покачиваясь на задних, и сжала, круша кости.

Только тогда, когда жизнь покинула собаку, хватка челюстей ослабла. Медведица стала колотить собаку о столб, снова и снова, до тех пор, пока пес не свалился в истоптанный песок, подобно охапке сорванного ветром перекати-поля.

Годива опустилась на все четыре лапы рядом с убитыми ею собаками, но не проявила к ним ни малейшего интереса. Дрожа и задыхаясь, она принялась зализывать свои страшные рваные раны, из которых обильно текла кровь.

Зрители оживленно переговаривались вполголоса: кто платил по ставкам, кто получал выигрыш.

— Больно уж быстро все закончилось, больно быстро, — недовольно проворчал мужчина рядом с Робом.

— Да ведь чертова зверюга еще жива, мы можем позабавиться, — отозвался другой.

Какой-то пьяный парень взял у распорядителя копье и стал колоть Годиву сзади, попадая ей под хвост. Раздались громкие радостные крики: медведица зарычала, рванулась к обидчику, но ремень, державший заднюю ногу, отбросил ее назад.

— Второй глаз! — закричал кто-то в задних рядах. — Выколи ей второй глаз!

Медведица снова поднялась на задние лапы и стояла, покачиваясь. Здоровый глаз смотрел на них с вызовом, но в этом взгляде читалось и спокойное приятие неизбежного. Робу вспомнилась женщина с изнуряющей рвотой, его пациентка из Нортгемптона. Пьяница нацелил острие копья в громадную голову зверя, и тут Роб подошел и вырвал копье у него из рук,

— Назад, дурень распроклятый! — резко крикнул Робу Цирюльник, устремляясь вслед за ним.

— Молодец, Годива, — ласково проговорил Роб, опустил копье и с силой вонзил его в глубину разорванной груди. Почти в то же мгновение из уголка перекошенной пасти хлынула кровь.

Среди зрителей раздался ропот, похожий на рычание собак, когда те смыкались вокруг медведицы.

— Он не в себе, мы за ним проследим, — быстро выкрикнул Цирюльник.

Роб не сопротивлялся, когда Цирюльник с Уотом вытащили его из ямы и уволокли за пределы освещенного круга.

— Это еще что за дурак дерьмовый, который называет себя помощником цирюльника? — бушевал разъяренный Уот.

— По правде говоря, даже не знаю. — Цирюльник дышал тяжело, как кузнечные мехи. Роб заметил, что в последнее время хозяина стала одолевать одышка.

А распорядитель, стоя в освещенном факелами круге, успокаивал публику, объявляя, что их еще ожидает травля сильного барсука; возмущение понемногу уступило место отдельным одобрительным крикам.

Пока Цирюльник извинялся перед Уотом, Роб пошел прочь. Когда хозяин своей тяжелой походкой приблизился к повозке, Роб уже сидел там у костра. Цирюльник откупорил бутылку горячительного и влил в себя половину. Потом тяжело опустился на свою постель по другую сторону костра и уставился на помощника.

— Дурень ты проклятый, — сказал он.

Роб улыбнулся.

— Если бы только ставки не были уже уплачены, они пустили бы тебе кровь, и я бы не стал их упрекать за это.

Роб пощупал медвежью шкуру, которая служила ему постелью. «Она уже почти совсем вылезла, скоро придется выбрасывать», — подумал он, поглаживая остатки меха.

— Что ж, Цирюльник, добрых снов, — пожелал он.

16

Оружие

Цирюльнику и в голову не приходило, что у них с Робом Джереми может когда-нибудь дойти дело до ссоры. В свои семнадцать лет бывший ученик оставался все тем же мальчишкой, трудолюбивым и добродушным.

Разве что об условиях найма он спорил упорно, словно торговка на рынке. В конце первого года работы по найму он запросил двенадцатую часть вместо двадцатой. Цирюльник поворчал, но в конце концов согласился, потому что Роб, несомненно, заслуживал более высокого вознаграждения.

Цирюльник замечал, что Роб почти ничего из своей платы не тратит, и знал почему: тот откладывал деньги, чтобы купить оружие. Однажды зимним вечером в эксмутской таверне некий садовник хотел всучить Робу кинжал.

— Что вы скажете? — спросил Роб хозяина, протягивая кинжал ему.

Это было оружие, достойное садовника.

— Лезвие бронзовое, скоро сломается. Рукоять, возможно, и неплохая, но она так пестро раскрашена — не прячутся ли за этим какие-нибудь недостатки?

Роб Джереми вернул дешевый нож владельцу.

Весной, пустившись в путь, они объезжали побережье, и Роб без конца бродил по пристаням, разыскивая испанцев — ведь самые лучшие клинки привозили из Испании. Но так ничего и не купил к тому времени, когда они повернули во внутренние районы Англии. В июле они оказались в Нортумбрии. В Блайте ими овладело настроение, которое никак не соответствовало названию этого селения[44]. Проснувшись поутру, они увидели, что Инцитат лежит неподалеку на земле без признаков жизни.