Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Там, где его кожу никогда не палило солнце, он был такой же белый, как она сама, и такой же уязвимый. Констанция перецеловала раны любимого, обвела пальцем зажившие шрамы. Их много, она знала историю каждой отметины: вот эта бугристая линия на бицепсе – от схватки с медведем на охоте, эта ямка на плече – от сарацинской стрелы, по счастью, не отравленной, а длинный, багряный рубец на бедре – от неудачного падения с лошади…

Несмотря на безумную отвагу, Раймонд ни разу не был опасно ранен: Господь и молитвы Констанции хранили его. И все-таки как же получилось, что над этим совершенным рыцарем одерживал верх заморыш Иоанн, а армию лучших в мире воинов теснила на всех рубежах летучая саранча злобного уродца Имадеддина Занги?

Ветер снаружи завывал, как душа в чистилище, хлопал плохо закрепленный ставень, от сквозняка дрожало пламя свечей в бронзовых канделябрах, в камине дотлевали угли, по опочивальне проносился сквозняк, шевелил бархатные занавеси балдахина. Констанция прижалась к мужу, закрыла глаза, потерлась носом о каменное плечо. Она любила его безудержно, до боли внутри, но женская любовь не может защитить от греков, армян и сельджуков. Раймонд один против всего света. Когда он в походе, она не переставала молиться, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы возлюбленный вернулся в ее объятия цел и невредим.

– Супруг мой, – Констанция поднесла его ладонь к своим губам, поцеловала ласково, как ребенка. – Что я могу для тебя сделать? Чем я могу тебе помочь?

– Хорошая моя, – огромным щенком он уткнулся в ее плечо, – благослови меня перед боем, молись во время боя, будь всегда за меня и народи мне сыновей.

Пока он здесь, все хорошо. Боже, сделай, чтобы никогда не наступало утро! Однако провал окна постепенно светлел, послышались предательские крики петухов, раздался бой колоколов со Святой Анны, потом с Иоанна Златоуста, следом от Косьмы и Дамиана, а там уже слился перезвон, не различить родных медных голосов.

– Душа моя, не уходи, останься…

Но он ласково снял с груди прильнувшую к нему мягкую и теплую жену, высвободился из ее объятий, отстранился и произнес чуть грустно и очень серьезно:

– Констанция, Господь поставил меня защищать его рубежи, вверил мне Антиохию, зеницу ока христианства. Есть только одна вещь, которой я боюсь, – что окажусь недостойным, что не справлюсь. Пожалуйста, не удерживай, а помогай.

По французскому обычаю Раймонд и Констанция ели из одной тарелки и пили из общего кубка. Она подвигала ему самые вкусные кусочки, князь брал их, не отвлекаясь от разговора с друзьями. Если он опускал на блюдо надкусанную куриную ногу или бросал обглоданное ребро барашка, Констанция подъедала остаток, и разделенная с ним пища становилась в сто раз вкуснее. Раймонд тоже был увлечен ею всецело: вместо того, чтобы хохотать с друзьями над рассеянным оруженосцем, из-под которого Мэтью выдернул скамью, или над заезжим паломником, хлебнувшим поднесенного Бертраном уксуса, Пуатье беседовал с женой, улыбался ей одной, даже не замечал, что дамы Оливия и Аделаида были отосланы от двора. В эстампи лишь ей протягивал пальцы, и все придворные вынужденно проскальзывали в их кривую арку, высокую с его стороны и низкую с ее. Распевая с рыцарями героические вирши «Песни об Антиохии», князь обнимал жену, а допев, крепко целовал в уста, не стесняясь посторонних. От этого сердце Констанции трепетало, как парус под порывом ветра, щеки заливал жар, руки не держали бокал, и ливень крови шумел в ушах.

Изабель вздыхала и томилась, задавала непристойные вопросы, в ответ на которые княгиня только снисходительно улыбалась. Наконец-то она – по-настоящему замужняя дама, а Изабо по-прежнему нескромная, сладострастная девица. Прошли времена, когда Констанция слушала выдумщицу, распахнув глаза от изумления.

Татик Грануш уже не семенила бочком, опустив глаза, а гордо плыла посреди залы, как баржа, у пояса позвякивали янтарные четки-тзбех, голова была поднята, как хоругвь. Никому не уступала права провожать князей в опочивальню и затворять за ними дубовую дверь, множество раз перекрестив.

Но не все умели радоваться за влюбленных супругов. Дамы позлорадней за их спинами заводили глаза и поджимали губы, мужчины позавистливее украдкой ухмылялись, переглядывались и подмигивали друг другу. Констанция догадывалась, что недоброжелатели считали ее слишком юной для Раймонда, а разница в их росте еще сильнее подчеркивала, что Пуатье годился ей в отцы.

– Не обращайте внимания, мадам, – сказала Изабо, – люди привыкли жалеть вас, а теперь им приходится завидовать. Пусть лучше завидуют.

Нет, пусть просто оставят ее в покое. Разве они когда-нибудь искренне жалели девочку, не знавшую собственного отца, зато чуть не с пеленок знавшую, что ему отрубили голову? Где были все доброхоты, когда собственная мать преследовала беспомощную дочь? Им кажется странной ее любовь к Раймонду, однако ненависть Алисы к ней казалась вполне естественной. Все, кто нынче низко кланялся, в те годы были безучастны к ее судьбе, все, кроме мамушки, покойного деда-короля да погибшего конюшего. Когда Раймонд впервые увидел Констанцию, мать ударила ее. Он тогда нахмурился, и она решила, что красивый рыцарь тоже сердится на нее. Только позже догадалась, что он разгневался на Алису. Единственный из всех, он заступился за беззащитного, униженного ребенка. Пуатье спас ее, вернул ей княжество, благодаря ему, с той первой их встречи, она больше не знала оскорблений и наказаний. Что сталось бы с ней без него? Она старалась бы любить его, будь он даже обычным человеком, а он – великолепный и сияющий красотой герой.

Впрочем, Констанция уже не беспомощное дитя: когда особо язвительные дамы остались без приглашения на празднества, а самые остроумные шевалье укомплектовали собой отдаленные гарнизоны, прочие придворные принялись лишь растроганно вздыхать и от души радоваться счастью своих государей. А после собрания курии, на котором возобладал ее совет договориться с Византией, даже поседевшие в боях воины стали предельно любезны с Констанцией. Грануш то и дело приходилось незаметно делать оберегающие от сглаза знаки.

И если князь проводил с супругой меньше времени, чем ей хотелось, то лишь потому, что армии Антиохии было необходимо готовиться к предстоящей весной военной кампании. Получив требуемые заверения, Иоанн отвел греческую армию на зимние бивуаки в Киликию, откуда планировал совместную экспедицию против Алеппо, Шейзара и Хомса, постоянно присылая князю новые планы и добавочные указания. Каждое его распоряжение бесило Пуатье, но Раймонд не спорил, даже когда василевс велел для пущей секретности задержать в Антиохии всех мусульманских купцов. Действительно, для купца сведения – это еще один товар, причем не оттягивающий мешки, но без караванов, текущих по торговым путям свободно, как кровь по венам, жизнь покинет базар – сердце Антиохии.