Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Побѣдоносный ход революціи не измѣнил первоначально основной линіи "думцев". Суть ея можно передать записью современника. 2-го марта Гиппіус посѣтил извѣстный репортер "Русскаго Слова" Руманов, пришедшій к писательницѣ из Таврическаго дворца. "Позицію думцев опредѣлил очень точно с наивной прямотой" — заносит в дневник Гиппіус: "Они считают, что власть выпала из рук законных носителей. Они ее подобрали и неподвижно хранят и передадут новой законной власти, которая должна имѣть со старой ниточку преемственности". В ожиданіи когда, по выраженію Милюкова, "наступит момент" образованія правительства, Временный Комитет ограничился немедленным назначеніем комиссаров из членов Думы во всѣ высшія правительственныя учрежденія и подготовкой списка будущих членов "общественнаго совѣта министров", предполагая, что премьер будет назначен "указом верховной власти". Хорошо освѣдомленный в настроеніях и планах лѣвой думской общественности англійскій посол отправил в Лондон 1 марта уже извѣстную нам телеграмму о предполагаемой поѣздкѣ думских делегатов для предъявленія Императору "требованія отречься от престола", добавляя: "должно быть назначено отвѣтственное министерство из 12 членов Думы, во главѣ с кн. Львовым и Милюковым в качествѣ министра ин. д.". Для перваго марта это еще был только проект — во всяком случаѣ, с опредѣленностью можно сказать, что днем окончательно оформившагося рѣшенія не было. Правда, в совѣтских изслѣдованіях ссылаются на протокол засѣданія Временнаго Комитета от 1-го марта, который, как будто бы, опровергает подобное утвержденіе (к сожалѣнію, мы не имѣем возможности проверить точность цитат и опредѣлить весь контекст документа). В протоколѣ значится: "Временный Комитет Гос. Думы в цѣлях предотвращенія анархіи и для возстановленія общественнаго спокойствія, послѣ низложенія стараго государственнаго строя, постановил: организовать впредь до созыва Учр. Собр., имѣющаго опредѣлить форму правленія россійскаго государства, правительственную власть, образовав для сего Временный Общественный Совѣт Министров в составѣ нижеслѣдующих лиц..." (Далѣе, как, пишет Генкина, приводящая выдержки из указаннаго архивнаго документа, перечислялся состав Временнаго Правительства, офиціально опубликованнаго 3 марта). Совѣтскій изслѣдователь допускает возможность, что протокол составлен post factum для того, чтобы формально закрѣпить образованіе правительства за иниціативой думскаго комитета, принявшаго рѣшеніе еще до совѣщанія с представителями Исп. Комитета. Совершенно очевидно, что перваго марта такого протокола, дѣйствительно, составлено быть не могло, ибо в нем упоминается Учред. Собраніе, на которое согласились при обмѣнѣ мнѣніями в ночь на 2-ое, и которое являлось для думскаго комитета весьма существенной компромиссной уступкой[115]. Но тѣм болѣе характерно употребленіе в протоколѣ термина "Временнаго Общественнаго Совѣта Министров" вмѣсто "Временнаго Правительства", от имени котораго 3 марта опубликована была программа, выработанная в ночном совѣщаніи. (Надо сказать, что термин "Временное Правительство" в первые дни 3—5 марта не употреблялся и в офиціальной перепискѣ, и Временное Правительство именуется почти всегда "совѣтом министров". Офиціальное постановленіе об именованіи революціонной власти "Временным Правительством" было сдѣлано 10 марта).

Едва ли состав этого "совѣта министров" намѣчался так упрощенно, как изобразил с обычной чрезмѣрной картинностью Шульгин, приписавшій себѣ иниціативу. Надо было, "во что бы то ни стало, образовать правительства" утверждает мемуарист: — "Я повторно и настойчиво просил Милюкова, чтобы он поэтому занялся списком министров". И Милюков к вечеру перваго марта "занялся". "Так на кончикѣ стола, в этом диком водоворотѣ полусумасшедших людей, родился этот список из головы Милюкова, при чем голову эту пришлось сжимать обѣими руками, чтобы она хоть что-нибудь могла сообразить. Историк в будущем..., вѣроятно, изобразит это совершенно не так... Я же разсказываю, как было". Эмигрант-мемуарист в состояніи рецидива монархических чаяній издѣвается над этим списком, "общественным довѣріем облеченных". Но дѣло было не в том "мифѣ", который пытается опровергнуть Шульгин, а в том, что метод созданія революціонной власти совершенно не подходил к моменту. В этом тогда не отдавали себѣ отчета. Взяли старый ходячій список проектированнаго думскаго "министерства довѣрія" и подбавили к нему новых людей, которых, казалось, выдвигала создавшаяся конъюнктура прежде всего руководителей подготовлявшагося дворцоваго переворота, у которых естественно предполагались организаціонныя связи с военными кругами. Эта конъюнктура выдвинула и лѣвыя кандидатуры. В какой момент? По утвержденію Суханова, в ночном засѣданіи делегатом Совѣта при перечисленіи личнаго состава министров имя Керенскаго не было упомянуто, и только послѣ окончанія предварительных переговоров, т. е. около 4 ч. утра, Суханов узнал, что Керенскому предлагают портфель министра юстиціи. Это была уступка лѣвому сектору — намѣчались двѣ персональныя кандидатуры соціалистов из среды членов Думы, входивших в состав Временнаго Комитета. Не было все принято рѣшеніе предоставить в правительствѣ два мѣста членам Совѣта Р. Д., как это утверждает Керенскій; не было и рѣшенія предоставить два портфеля (юстиціи и труда) членам соціалистических партій, как говорится в историческом трудѣ Милюкова; не было это и попыткой созданія "коалиціоннаго кабинета", как безоговорочно отвѣтила редакція "Русских Вѣдомостей" на упоминавшійся запрос «Daile Chronicle». Это были двѣ личныя кандидатуры, причем кандидатура Чхеидзе, почти не принимавшаго участія в дѣлах Комитета, тут же отпала за его рѣшительным отказом, и оставалась кандидатура Керенскаго.

Судя по воспоминаніям Шульгина, имя Керенскаго и раньше называлось в кругах прогрессивнаго блока, при обсужденіи нѣкоторых комбинацій "министерства довѣрія" или "гаданія на кофейной гущѣ", по мнѣнію мемуариста. Ссылаясь на свою бесѣду с Шингаревым в январѣ 17 г., Шульгин объясняет и мотивы, побуждавшіе тогда выдвигать кандидатуру представителя трудовой группы. Оба собесѣдника признавали; что настроеніе страны перешагнуло уже через голову "прогрессивнаго блока", и что в силу этого необходимо искать поддержки расширеніем блока "влѣво": "надо вырвать у революціи ея главарей", гораздо выгоднѣе имѣть Керенскаго "с собой, чѣм против себя". И именно Шульгин, по его словам, предложил "Керенскаго на пост министра юстиціи — на пост, который сейчас (т. е. до революціи) не имѣет никакого значенія"[116]. В дни революціи выгода имѣть Керенскаго в своей средѣ должна была выясниться еще отчетливѣе дѣятелям прогрессивнаго блока в силу пріобрѣтенной лидером трудовиком совершенно исключительной популярности. "Душою движенія был Керенскій" — вспоминает Зензинов: "это необходимо признать, не боясь впасть в преувеличеніе". "Он выростал с каждой минутой" подтверждает и Шульгин, давая свое объясненіе причинам, выдвинувшим лидера думских трудовиков в дни переворота на первое мѣсто: "на революціонной трясинѣ привыкшій к этому дѣлу танцевал один Керенскій" — "талантливый актер", но его "одного слушают". "Магнетическій" дар Керенскаго — отмѣчает Бьюкенен: это единственный министр, который производит впечатлѣніе. Его слова вызывают "энтузіазм". Он "самый популярный человѣк", его образ "всенародно опоэтизирован", всѣ делегаты с фронта требуют свиданія именно с ним, появленіе его на эстрадѣ вызывает "бури восторга" (Станкевич, Вл. Львов и др.). "Обаяніе Керенскаго поднимает престиж Временнаго Правительства в глазах революціонной демократіи" — утверждают авторы "Хроники".

Роль, сыгранную Керенским в февральском переворотѣ, довольно образно охарактеризовал еще в первые мартовскіе дни в Московском Комитетѣ общественных организацій видный представитель партіи к. д. Кишкина: "Я только что вернулся из Петрограда — сказал назначенный правительственным комиссаром Кишкин — и могу засвидѣтельствоватъ, что если бы не Керенскій, то не было бы того, что мы имѣем. Золотыми буквами будет написано его имя на скрижалях Исторіи". При организаціи власти органически нельзя было устранить того, кто воплощал в себѣ как бы весь пафос первых революціонных дней, и чье имя производила "магическое впечатлѣніе" на толпу. Керенскій сдѣлался "романтическим героем революціи" — ея "любовью". Сам Керенскій разсказывает во французском текстѣ воспоминаній, что ему позжее стало извѣстно, что нѣкоторые члены намѣтившагося правительства соглашались вступить в его состав только при условіи включенія и Керенскаго.

Керенскій колебался. Его вхожденіе в правительство означало конфликт с Исп. Ком. и возможный уход из Совѣта. Всѣ друзья разсказывает он — убѣждали его покончить с Совѣтом и войти в кабинет. То же, в сущности, рекомендовали и члены Совѣта, с которыми в "частном порядкѣ" вел переговоры Керенскій в утренніе часы второго марта. Они, по словам Шляпникова, даже "уговаривали" Керенскаго вступить в правительство за свою личную отвѣтственность. — Шляпников присутствовал при бесѣдѣ Керенскаго со Стекловым, который доказывал, что Керенскій, не связанный партійным рѣшеніем, может в правительство вступить. "Совѣтскій Макіавелли" — Суханов, заставшій аналогичную бесѣду Керенскаго с Соколовым, не так был опредѣленен и дал двугранный отвѣт, когда его мнѣніе спросил Керенскій. Свой отвѣт в записках он формулирует так: "ни в Исп. Ком., ни в Совѣтѣ эти вопросы ещё не ставились (это, как мы видѣли, невѣрно), и говорить об этом было преждевременно. Но мое личное отношеніе к этому дѣлу я высказал Керенскому. Я сказал, что я являюсь рѣшительным противником, как принятія власти совѣтской демократіей, так и образованія коалиціоннаго правительства. Я не считаю возможным и офиціальное представительство соціалистической демократіи в цензовом министерствѣ. Заложник Совѣта в буржуазно-имперіалистическом кабинетѣ связал бы руки демократіи. Вступленіе Керенскаго в кабинет Милюкова в качествѣ представителя революціонной демократіи совершенно невозможно... Но... индивидуальное вступленіе Керенскаго... в революціонный кабинет я считал бы объективно небезполезным... Это придало бы всякому кабинету большую устойчивость перед лицом стихійно ползущих влѣво масс"... "Керенскаго не мог удовлетворить такой отвѣт"' — замѣчает резонирующій мемуарист: "Ему явно хотѣлось быть министром. Но ему нужно было быть посланником демократіи и офиціально представлять ее в первом правительствѣ революціи". Как видна из воспоминаній самого Керенскаго, позиція индивидуальнаго вхожденія в министерство, дѣйствительно, его не удовлетворяла, он считал такое рѣшеніе политически невозможным, ибо предвидѣл огромную опасность, которая угрожала в том случаѣ, если революціоныя массы будут предоставлены случайному руководству Совѣта, не имѣя офиціальнаго своего представителя во временном правительствѣ. Допустить это Керенскій не мог (« Je ne pouvais le permettre» — нѣсколько претенціозно выражается он во французском текстѣ). Такое временное правительство было бы заранѣе обречено. В то же время Керенскій, по его словам, сознавал невозможность переубѣдить совѣтских лидеров и повліять на измѣненіе их позиціи. Надо признать, что нѣт никаких намеков на то, что Керенскій пытался воздѣйствовать на измѣненіе лишь намѣчавшейся перваго марта тактики. Почва для его иниціативы и для его выступленія была подходящая, но в ночь с перваго на второе марта он в идеологических спорах участія не принимал; не оказал вліянія представитель демократіи и при подборѣ кандидатов в будущее революціонное правительство.