Четыре тануиста и собака - книга 2 - Януш Пшимановский

Мотор заурчал, шофер со скрежетом включил скорость.

— Где вас искать? — крикнула Маруся.

— В Берлине! — прокричал в ответ Кос, надевая колечко на мизинец.

Они весело махали руками вслед отъезжающей машине, пока она не скрылась в глубине улицы, запруженной войсками. Но потом лица их сразу погрустнели.

— Как под Студзянками, — проговорил Янек.

— Ну и что, — пытался утешить его Григорий. — И тогда месяца не прошло, как снова встретились.

— В госпитале...

— Тьфу, типун тебе на язык, — разозлился Густлик. — А вообще-то с бабами одни только хлопоты, это факт. Я спешить не буду — женюсь, когда поседею.

— Товарищ, — Саакашвили задержал красноармейца, ведущего группу пленных, — возьми наших.

— Своих хватает, — покачал головой тот.

— Твои — мелкота, клячи переодетые, мобилизованные, — оживился Елень, — а наши, сам посмотри, что ни гусь — важнее самого Гитлера. За таких можешь медаль получить.

— Дашь закурить — возьму, — согласился конвойный.

Томаш загнал пленных, взятых на кирпичном заводе, в колонну, медленно двигавшуюся в сторону Одера, с минуту шел рядом и, убедившись, что никто на него не смотрит, хватил каблуком эсэсовца, грозившего штыком Марусе.

— Чтобы другой раз с девушками не воевал, — бросил он на прощание захромавшему.

На это ушло несколько минут, и ему пришлось потом догонять свой экипаж, пробираясь между нескончаемыми колоннами. Догнал он их уже у входа в кирпичный дом на треугольной площади в центре Ритцена. Тут уже их ждал Черноусов со своими разведчиками.

— Где Огонек? — спросил он встревоженно.

— Ранена в руку, — ответил Кос.

— Не уберегли, значит, — проговорил старшина с упреком. — А она у нас в отряде все равно что дочка.

— В засаду попали, — пытался оправдаться Янек, но, видя, что второпях здесь, на улице, никого ничем не убедить, добавил: — Через полчаса будет в госпитале, а через несколько дней вернется.

— Из нашей армии части идут, пора прощаться.

Черноусов хотел на прощание обняться, но его остановил Томаш.

— Там наверху никого нет?

— Все здесь.

— А вещи?

— Боишься, кто-нибудь часы заберет? — вмешался Густлик.

— Нет, вещмешок там остался. — Обеспокоенный Черешняк торопливо пожал руку Черноусову и бегом бросился в дом.

— Где теперь встретимся? — проговорил старшина.

— Давай в Берлине, — предложил Янек. — С Марусей тоже так договорились.

— Давай. В самом центре, откуда Гитлер командует.

ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА

— Разведчики, становись! Смирно!

Без спешки и суеты отряд молниеносно построился в колонну по четыре. В ней не нашлось бы двух гимнастерок одинакового цвета, одинаково выгоревших на солнце, двух пилоток, одинаково надвинутых на лоб, двух похожих лиц, и тем не менее с первого взгляда можно было понять, что этот отряд, связанный невидимыми нитями, крепче, чем любая семья.

— Шагом марш! — подал команду старшина Черноусов.

Танкисты с минуту наблюдали, как колонна, отпечатав три шага, мерно заколыхалась в марше и влилась в человеческий поток, текущий по шоссе, а потом поднялись по лестнице на второй этаж. Саакашвили, заметив, что у Коса грустное лицо, взял его под руку:

— Ты же не нарочно с гранатой. А что Маруся в госпитале, оно и лучше. На фронт вернется, а фронта и нет.

— Как это нет? — удивился Густлик.

— А так. Заседают за столом все союзники вместе. Фронта нет, никто никого не убивает.

С улицы донесся низкий рокот дизельного мотора и характерный лязг гусениц. Саакашвили оглянулся, собираясь было вернуться и посмотреть, что там, но в этот момент Шарик вдруг рявкнул и прыгнул вперед, распахнув дверь передними лапами. Подгоняемый любопытством, Кос перемахнул две оставшиеся ступеньки и остановился в дверях как вкопанный. Григорий и Густлик налетели на него, застыли на месте и с удивлением наблюдали, как по полу перекатывается сплетенный клубок рук и ног. Шарик приготовился прыгнуть.

— Стоять, — приказал ему Янек и тут же скомандовал друзьям: — Хватай обоих!

Они бросились вперед, растащили борющихся. Густлик схватил Томаша и зажал его двойным нельсоном, а Кос и Саакашвили удерживали незнакомого солдата. Стройный,

в ладно пригнанном комбинезоне, он не вырывался, только тяжело дышал и облизывал языком рассеченную губу.

— В чем дело? — спросил Янек Томаша.

— Консервы хотел украсть.

Незнакомец пожал плечами.

— Могу вам своих добавить, если вам есть нечего, — произнес он высоким звучным голосом. — Пустите, я же не убегу. — Он повернулся к Косу. — И собаку придержите, а то бросится. Я хотел часы подвести, они спешат на шесть часов. — Он указал на висевшие посреди стены часы с кукушкой, которые все еще тикали со скоростью экспресса.

Густлик отпустил Черешняка. Тот, хромая, подошел к стене, открыл дверцы и вытащил из гудящего ящика спрятанную там жестянку с консервами.

— Ишь ты, как раз эти понадобилось ему подводить. Мало тут других, — ворчал он, потирая руку.

Саакашвили и Кос тоже отпустили своего пленника.

— Хотелось бы узнать, — вызывающе спросил Янек, — кому какое дело до наших часов?

— Я все-таки не чужой, — ответил тот.

Он поднял с пола фуражку с целлулоидовыми очками над козырьком, надел ее набекрень. Потом, массируя кисть и помахивая затекшей рукой, пояснил:

— Нам приказано взаимодействовать.

Он встал по стойке «смирно», щелкнул каблуками и протянул для пожатия руку. И когда, после секундного раздумья, Кос подал ему свою, представился:

— Подхорунжий Даниель Лажевский.

— Сержант Ян Кос.

«Ку-ку», — подтвердила деревянная кукушка на стене.

— А если короче, то меня зовут просто Магнето.

— А меня — просто Янек. Откуда тебе известно о взаимодействии?

— Старик хочет до подхода главных сил захватить мост на канале.

Часы, спешившие на шесть часов и пятнадцать минут, пробили пять, и с последним ударом, как всегда пунктуальный, в комнату вошел генерал. А за ним, в черном танкистском комбинезоне, коренастый офицер, смуглолицый, с бравым чубом, отливающим синевой, как вороново крыло.

— Вижу, с командиром мотоциклистов вы уже познакомились.

— Так точно, и даже близко, — ответил подхорунжий, искоса взглянув на Томаша.

— А это поручник Козуб, командир передового отряда.

Кос инстинктивно сделал полшага навстречу, чуть поднял правую руку, чтобы поздороваться, но чернявый, слегка прищурив карие глаза, внимательно осматривал экипаж «Рыжего».

— Гражданин генерал, — начат Кос, — в Крейцбурге...

— Тебе уж успели сказать? — с деланной ворчливостью спросил генерал. — Не в самом городе, а южнее — бетонный мост. — На гладильной доске он расстелил карту, придавил один ее угол остывшим утюгом.

— Разрешите доложить? — снова вмешался Кос.

— Горит? — Генерал недовольно сдвинул брови и взглянул на часы. — Говори.

— Заключенный из концлагеря при заводе боеприпасов в Крейцбурге сообщил, что охранники получили приказ уничтожить их всех до освобождения. Если бы упредить эсэсовцев, то подпольная организация лагеря ударила бы с тыла.

— Где он?

— В госпитале. Ранен и совсем отощал...

— Поляк?

— Немец.

— А почему эсэсовцы собираются тянуть до последней минуты?

— Завод выпускает бронебойные снаряды повышенной мощности. Четыре тысячи узников. Он принес подробный план. — Янек протянул вынутую из кармана тряпицу величиной с носовой платок, покрытую мелкими значками.

Генерал в раздумье рассматривал ее, потом разгладил ладонью лист карты и, чтобы ровнее лежал, придавил его с другого края парадной фуражкой ротмистра.

Окованный козырек лег полукругом на Шпрее, а орел повис прямо над черным пятном громадного города.

В открытой двери показалась Лидка, но ее никто не заметил, поскольку все внимательно рассматривали карту. Наклонившись, Черешняк оттолкнул Еленя, тот ткнул его в бок, а Томаш, полагая, что ему предлагают высказаться, изрек то, чему недавно научил его командир:

— Если не будем спешить вперед, больше людей погибнет.

— Правильно, — кивнул головой генерал, вглядываясь в карту и обдумывая решение. — Правильно, — повторил он, когда смысл сказанного солдатом дошел до его сознания, и с интересом взглянул на молодого Черешняка. — В отца ты, видно, пошел, философ, но ты прав.

Кос тоже поднял взгляд на Томаша и поверх его склоненной головы заметил Лидку, которая, приподнявшись на цыпочки, посылала ему воздушный поцелуй и улыбку. Янек поднял руку в молчаливом приветствии. Девушка, казалось, была все той же, но в то же время и какой-то другой. Он не понял, в чем это выражалось, — может, другая прическа, может, лучше пригнанное обмундирование? У них там в штабе полно разных портных и сапожников...