Глаза погребённых - Мигель Астуриас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, нет, если так, пусть лучше не приходит, пусть останется в своем лагере, пусть провалится сквозь землю!
Как страшно оставаться одной, наедине со своими мыслями — и в постоянном напряжении, чтобы ни словом, ни жестом, ни даже молчанием не выдать своих чувств!
«Ну как, Мален?» — дружески поприветствует он тебя, явившись в воскресенье; и ты постараешься ответить ему в тон: «Очень хорошо… работаю… до-, воль…»
Сдержи рыдание, не давай воли чувствам, молчи.
Ни к чему вообще это говорить. Достаточно ответить: «Очень хорошо…» — и тогда отношения сразу войдут в новое русло, станут просто дружескими — естественными и спокойными.
Однако нужно ли держать его на расстоянии?
Ах, если бы ты смогла сыграть роль легкомысленной женщины, которая — чтобы убить время — приняла любовь нереальную и лживую.
Хорошо, если бы он появился не в своей белой форме дорожника, а в штатском костюме, том, темном, шерстяном с начесом, и с пурпурным галстуком, под цвет флажка, развевавщегося на 177-й миле, — там, где одиннадцать лет назад остановился поезд. Помнишь, он еще сказал тогда: «Будто реку остановили, чтобы вышла из нее сирена», — а выходила ты…
Придет он завтра в форме или в штатском? А ты — какое у тебя самое нарядное платье? Только не то серое, из плотной шерсти, ты в нем похожа на директрису сиротского дома.
Ну-ка, поройся в своем гардеробе, разыщи украшения! Посмотри-ка, хрупкое горлышко у флакона с духами накалилось на огне, а пробку все же не отдает. Стоп! Нельзя появляться такой разодетой, надушенной, будто на праздник, ведь эти воскресные встречи — нечто почти семейное! Следует хорошенько продумать завтрашнюю беседу… Нет, важнее всего сейчас — чтобы он явился. И, быть может, по твоему лицу, несмотря на все слова, которые ты скажешь, он поймет, чего стоили тебе эти дни и ночи. Если бы не работа в школе, заполняющая время, можно было бы сойти с ума. «С тех пор как Мондрагон приехал в Серропом, сеньорита Табай очень переменилась», — заметил в прошлое воскресенье учитель Гирнальда. Праздничное лицо… Что ж, и четырех с половиной суток достаточно, чтобы праздник сменился трауром и лицо потемнело от слез…
Наклонив голову, ты идешь по пустым классам. Какое оживление царило здесь совсем недавно! Но прежде классы и после уроков не казались тебе пустыми. Их наполняли твои надежды, твоя радость.
Оставь иллюзии, ты ведь сама устроила себе западню. Так часто случается в любви. Сама попадаешь в собственные силки, а потом жалуешься и плачешь. Откуда ты взяла, что для него все это не было просто развлечением?..
Помаши платочком на другой станции — на безыменной станции с флажком, и скажи «прощай» милому образу!
Вечер изумительного сияния. Даже этот вечер зовет к жизни. Свет разливается, разгорается ярче и ярче, прежде чем погаснет в вечерней заре.
Звуки пианино и хор голосов. Осуши слезы. Приведи в порядок волосы. И вернись в этот мир, принадлежащий тебе, — мир света, классов, учениц…
— Добрый вечер, сеньорита директриса!.. Добрый вечер… Добрый вечер, сеньорита директриса!.. — Девочки идут тебе навстречу, протягивают руки, и учительница Ана Мария Кантала, которая по субботним вечерам занимается со школьным хором, отходит от пианино, здоровается с тобой.
— Вы больны, сеньорита директриса… — говорит Ана Мария Кантала, не то спрашивая, не то утверждая.
— Мигрень… — лжешь ты и подносишь руку к голове, вместо того чтобы поднести ее к сердцу.
— Выздоравливайте, сеньорита директриса… — слышатся голоса учениц. — Выздоравливайте, сеньорита… выздоравливайте… выздор…
Отправляйся немедленно к себе!.. Они не должны видеть тебя такой: рассеянной, измученной, больной…
Невероятно. И это ты… ты, словно вор, шаришь по углам, ищешь что-то, пока тебя никто не видит.
— Сеньо… сеньо… сеньо… сеньо… — Проснулся попугай и завел свою нескончаемую песню. — Сеньо… сеньо… сеньо… сеньо…
Наконец ты нашла, что искала. Пустой глиняный кувшин. Постучала по нему пальцем, прислушиваясь, не надтреснут ли. Ты тайком, будто краденую вещь, уносишь его. Будто это не школа, а чей-то чужой дом. Ты прячешь кувшин в своей комнате — словно хоронишься в собственной тени. Начинается самая долгая в мире ночь. Старая ночь. Древняя. Безграничная…
Немыслимо! До чего ты дошла! Директриса женской школы, прижав губы к горлышку пустого глиняного кувшина, во весь голос зовет мужчину?
Волосы растрепаны, ты дрожишь, ты почти невменяема, ты вышла из обычного круга понятий, и лишь один шаг отделяет тебя от сверхъестественного, от чуда…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!.. — кричишь ты в отчаянии, и звук, пока еще только звук, но не эхо, отражается в глубине глиняного кувшина, опаленного огнем.
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
Однако этого мало. Жалобный призыв остается без ответа. Ты выходишь из дома и взываешь к бездонной ночи. И тут свежий ветер успокаивает тебя. Ты начинаешь размышлять — и звезды словно освещают путь твоих мыслей. Мысли, мысли, мысли… Может быть, он заболел? Кто знает, не произошло ли с ним что-нибудь? Несчастный случай?.. Все может быть… Но тогда он прислал бы нарочного… У него ведь столько помощников, пеонов — мог бы уведомить тебя. Письмо, листок бумаги — это так просто. А если его срочно вызвали в столицу? Тогда — телеграмма, простая телеграмма. Ах, что за жизнь! Увидеть бы только подпись «Мондрагон». Хотя бы под двумя словами — и ты была бы счастлива, стала бы счастливее всех на свете. А каких-то одиннадцать лет назад это имя ты прочла в конце телеграммы-молнии: «Нечаянно вы оставили мне кое-что. Спасибо, Мондрагон» — прочла и осталась равнодушной!
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!.. — Твой голос отдается в пустоте кувшина. Ты уверена: он близко, он тебя слышит, он облегчит твою тревогу, твое отчаяние — и ты выкликаешь его имя, жадно прильнув к горлышку глиняного кувшина, у которого тонкие звериные уши, зад идола, округлость луны.
Это первобытный, примитивный телефон — голос и эхо; он служит сердцем звуку, бьющемуся в пустоте. Телефон, который во что бы то ни стало донесет твои призывы. Конечно, он услышит тебя и завтра явится на традиционную воскресную встречу. А может быть, он рассердился на тебя за эти маленькие и невинные увлечения, о которых он прочел в твоем дневнике, может, он считает, что ты должна была ждать его? Его… Его… хотя он лишь мелькнул перед тобой в поезде… Как самолюбивы эти мужчины!..
Впрочем, и женщины тоже…
А ты разве не считала, не была уверена, что Мондрагон вернется на следующий же день, попросит тебя объяснить все и под этим предлогом будет настаивать, чтобы ты выполнила свое обещание — поехала с ним в лагерь?..
Признайся, ты на это рассчитывала. И именно поэтому тебе еще больней, что он не пришел. Пусть придет хотя бы для того, чтобы взять тебя в плен, одну в его палатке, готовую на все — в его объятиях…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
Нет, не произноси только его имя — скажи, чтобы он пришел завтра, проси не пропускать завтрашнюю встречу… Напомни ему, что завтра — воскресенье… ведь он должен почувствовать, что ты зовешь его… И пока его имя отражается эхом в глиняном кувшине, он думает о тебе.
— Кувшин!.. Кувшин!.. Повтори заговорные слова… Именем земли, из которой ты сделан, именем огня, который тебя обжигал, именем воды, которую в тебя вливают, и моим дыханием, которое сейчас наполнило тебя именем любимого, я заклинаю: пусть он вернется, не оставляй его в покое, пока не возвратится, пусть он услышит и повинуется зову земли, огня, воды и воздуха…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
И следом за твоим голосом ночной бриз призывает его своим дуновением, устами луны, горлышком пустого кувшина.
Ты просыпаешься, не понимая, то ли ты спала, то ли плыла — вне времени — по остановившейся реке, и чувства твои были где-то вне времени и пространства… это служанка принесла завтрак или уже наступил час идти к утренней мессе… Ты потягиваешься, встряхиваешься и снова возвращаешься к жестокой действительности.
— Должно быть, уже поздно, — говоришь ты себе и спрыгиваешь с постели, босиком бежишь в душевую, сбрасываешь ночную сорочку, натягиваешь резиновую шапочку и становишься под душ голубоватой, кристально-прозрачной холодной горной воды.
— А что делать с этим старым кувшином, что лежит в вашей комнате, что с ним делать, сеньорита?..
Из-за шума воды голос служанки кажется далеким, еле слышным… Смешно?.. Конечно, смешно было звать его с помощью кувшина, но что оставалось делать?..
— Что делать с ним, сеньорита? — настаивает служанка.
Ты не отвечаешь, ты объяснишь, как только выйдешь из душевой: кувшин принесла для пиньяты.[47]
И пока ты моешься, другая служанка спрашивает, надо ли вытаскивать стулья из директорской на веранду, как всегда, по воскресеньям.
