Глаза погребённых - Мигель Астуриас

Не проронив ни слова, она вернулась в библиотеку и прислонилась спиной к книгам. Как она была сейчас хороша — стройная, точеные плечи, высокая и упругая грудь, узкие бедра, красивые руки, изящная головка. Как хороша — и как печальна!

Мондрагон сначала бегло перелистал тетрадь, задержавшись лишь на нескольких записях, — это был ее дневник. Затем начал читать с большим интересом:

«Суббота, 3 декабря 192… Получила письмо от Луиса Фернандо. Ему остался только государственный экзамен — и он медик. Я счастлива! Это триумф моей любви, теперь день нашего бракосочетания уже недалек.

Пятница, 15 февраля 192… Пошла к китайцу подобрать ткань. Но так ничего и не выбрала. Закрылась у себя и плакала. Луис Фернандо прислал прощальное письмо, в котором лаконично сообщает, что невеста студента не может быть супругой врача; он собирается открыть собственную клинику и поэтому должен жениться на богатой.

Понедельник, 4 июля 192… Офицер из местного гарнизона пытался сделать меня своей любовницей. Он напился пьяным и все мне выпалил, буквально все. В ответ я сказала ему то, что о нем думаю. Это произошло на балу по случаю годовщины независимости Соединенных Штатов. Он выхватил револьвер и пригрозил, что если я сделаю хоть один шаг, он выстрелит мне в спину. Я закричала: «Лучше быть убитой!» Ему пришлось убрать револьвер в кобуру.

Вторник, 17 августа 192… Мне думается, мой час уже наступил. Я была счастлива с X. Э. на его асьенде. Он — скотовод. X. Э. хотел надеть мне на палец кольцо в знак помолвки, но я попросила подождать: пусть кольцо будет обручальным… в церкви, в день нашей свадьбы. Торопливость в таком случае — плохая примета. И правильно сделала. В тот же вечер в ответ на просьбу выплатить поденные он избил одного из батраков. Человека, зверски избитого тем, кто собирался стать моим мужем, доставили со связанными руками в военную комендатуру; его обвинили в конокрадстве. X. Э. вернулся и сказал: «Этого бунтаря расстреляют. В прошлый раз я передал в комендатуру двоих смутьянов — они требовали повышения заработка; так их не расстреляли, а закопали живыми в землю. Сеньор Президент, когда его спросили, что делать с бунтовщиками, которые требуют повышения заработка, ответил: «Хоронить их живыми или мертвыми». Больше X. Э. я не видела… Как только вспомню о нем, мне сразу становится не по себе.

Ноябрь, 9, 193… Приехала в столицу на каникулы и познакомилась с Л. К. Это произошло на балу в военном казино. Я танцевала, пила шампанское, вышла с ним на террасу полюбоваться звездным небом, даже позволила ему поцеловать мои волосы, позволила обратиться ко мне на «ты» — но все очарование этого вечера мгновенно улетучилось: все закончилось тем, что он оказался значительно моложе меня, и…»

Прежде чем Мондрагон успел вымолвить слово, Малена, все еще стоявшая в библиотеке, заявила:

— А сейчас я хочу, чтобы ты ушел. На будущей неделе я приеду к тебе в лагерь, и мы поговорим. Сейчас мне надо остаться одной…

И, пока он удалялся, она долго стояла, застыв неподвижно, как изваяние на носу древнего корабля — высоко подняв голову и опустив руки; стояла и плакала, не вытирая слез, а слезинки скатывались по ее напудренному лицу и засыхали лепестками.

X

Когда молоденькой «учителкой», только что прибывшей в Серропом, ты заглянула в зеркало пансиона Чанты Беги — это было четыре тысячи пятнадцать суток назад; ну, одним днем больше, одним меньше — не важно, за одиннадцать лет можно и ошибиться, — то увидела отражение призрака. Тот же самый призрак смотрит на тебя сейчас: желтая кожа, ввалившиеся глаза, жесткие волосы, чуть заметные следы слез.

Но тогда всему причиной было другое. И ты была моложе, крепче; тебя в ту пору еще не так побила жизнь. В то время у тебя не было желания гильотинировать самое себя, уничтожить это отражение, когда ты стояла, прижавшись щекой к холодному, как и ты сама, зеркалу, чтобы не видеть своих заплаканных глаз…

Одиннадцать лет назад ты умела сдерживать слезы, — достаточно было поднять глаза, — но с тех пор столько соленой водички утекло под мечтой, затаившейся в ресницах твоих, что тебе уже все равно, и сейчас ты даже не уверена в том, слезы это или просто лед зеркала растаял на твоем платке…

Решись! Пойди к нему, положим, якобы для того, чтобы поговорить о благотворительном базаре, и, как бы невзначай, спроси: «Падре Сантос, не знаете ли вы что-нибудь о Мондрагоне? Мы условились на этой неделе встретиться и вместе отправиться на Серро-Вертикаль, но с тех пор я его не видела…»

Бессовестный!..

Отругай его. Выскажи ему все, что думаешь о нем!

Самовлюбленный тип!.. Эгоист!.. Комедиант!.. Тщеславный глупец!.. Вести себя так по-мальчишески!.. Ханжа!.. Тоже мне, пуританин нашелся!..

Право, лишь ничтожество могло бы считать себя раненым, задетым, оскорбленным твоим дневником!

Честолюбец! И он еще осмелился ухаживать за директрисой женской школы в Серропоме…

Не плачь!.. Не плачь!.. Он появился здесь, чтобы нарушить твой покой… Ты должна была это предвидеть… Должна была предвидеть!

Впрочем, он не виноват. Это ты виновата. Зачем ты дала ему читать свой дневник?.. Что толкнуло тебя передать в его руки эту скудную любовную бухгалтерию? Подтвердить так глупо и мещански свои же слова, что в твои двери еще не стучалась великая любовь, о которой ты мечтала, о которой мечтают все, кто к середине жизни пришел ни с чем? Открыть перед ним вселенную твоего одиночества, чтобы он вошел в твой мир и сжалился над твоим сердцем?.. Вручить ему дневник как свидетельство доверия? Неужели мужчина, который, по твоему мнению, обладает передовыми взглядами, вместо того чтобы воспринять это как акт вручения твоей души, испугался?

Нет, ты сама еще не знаешь, почему так поступила, почему не поразмыслила над тем, о чем так много думала раньше. Да, малопривлекательным может показаться мир женщины, которая — по мере того, как уходят годы, — оказывается в одиночестве, замкнута в своем внутреннем мирке, населенном мечтами и привязанностями. Ты, отчаявшись, хотела бы присвоить их себе, украсть… Увы! Это уже недостижимо, они задерживаются лишь на какие-то краткие мгновения, часы, дни… Может, если бы ты была учительницей по призванию, все повернулось бы по-другому, но ведь ты избрала эту профессию в силу обстоятельств и, отрешившись от мира, уединилась в горах, словно под монастырскими сводами, уединилась потому, что навсегда сломлена разочарованием в первой любви… А где он — тот, другой? Он по-прежнему живет в столице… женился на богатой женщине намного старше его, которая купила ему клинику… овдовел, снова женился… облысел… Обзавелся кучей детей… Больше ты его не видела… Ты — учительница по необходимости… В первые годы отношения с учениками придали было тебе черты материнства, но потом ты очерствела, стала похожа на мачеху, поняв, что дети — не твои, что они, улыбаясь, пробегают мимо, оставляя тебя одинокой, что никакой роли в твоей жизни они не играют, кроме тех часов, пока ты находишься вместе с ними в школе… Маленькие неприятели… крошечные неприятели, поклевав из твоих ладоней первые крошки знаний, они улетают навстречу жизни, покидая тебя, оставляя тебя еще более одинокой, с рукой, протянутой, как у нищей, в бесконечность… Такой тебя и встретил Хуан Пабло… с протянутой рукой, в ожидании большой любви… Встретил — и не вернулся…

Ты ждала весь вторник, всю среду, весь четверг, всю пятницу, всю субботу — до этого позднего часа… Он не вернулся…

Больше всего ты этого боялась — невозвращения. В какое-то мгновение ожидания может начаться вечность.

Под его поцелуями твои глаза горели огнем. Теперь они — плачущая мгла. Не закрывай их! Взгляни сквозь туман слез на эти комнаты, где еще недавно раздавались звуки его шагов! Не закрывай глаза — пусть он, который должен был остаться рядом с тобой живым, не витает незримой тенью! Не превращай его плоть в воспоминание! Не превращай в воспоминание его облик! Гони его прочь из своего сердца, если он не вернется, гони его прочь из памяти!

Но как просить камень, чтобы он стряхнул с себя звездную пыль, заставляющую его расти, как просить тебя отказаться от веления сердца!..

Отказаться — нет!.. Изгнать его прочь — тем более!.. Ждать его… ждать с терпением камня!..

Весь вторник… всю среду… весь четверг… всю пятницу… всю субботу — и в этот поздний час ты раздумываешь: придет ли он завтра, на традиционную воскресную встречу?

Вероятнее всего, придет: он может появиться, ничем не рискуя, он же холостяк. Он придет несколько позднее остальных, рассчитывая, что гости — и падре Сантос, и учитель Гирнальда — начнут дискуссию, и уйдет вместе с ними, не подавая виду, будто понял все, что с тобой происходит.

Нет, нет, если так, пусть лучше не приходит, пусть останется в своем лагере, пусть провалится сквозь землю!