Дом с характером - Дианна Джонс

— Ой, мамочки! — ответила Чармейн. — Ну и денек. Для начала Светик залез на крышу. Я так перепугалась! — И она рассказала Питеру все остальное.

Питер нахмурился.

— Этот Светик и эта Софи, — сказал он, — ты уверена, что они не злоумышленники? Ты же знаешь, чародей Норланд говорил, что огненные демоны — опасные твари.

— Я тоже об этом думала, — призналась Чармейн. — И по-моему, они хорошие. Похоже, их пригласила принцесса Хильда и попросила помочь. Мне бы так хотелось разобраться, как разыскать то, что нужно королю. Он так обрадовался, когда я нашла фамильное древо. Представляешь, у принца Людовика было восемь троюродных братьев и сестер, и почти всех звали Ганс или Изолла, и почти все плохо кончили.

— Потому что все они были злодеи, — ответил Питер. — Мама говорит, что Ганса Жестокого отравила Изолла Убийца, а ее убил Ганс Пьяница — когда напился. После чего этот Ганс свалился с лестницы и сломал себе шею. Его сестру Изоллу повесили в Дальнии за то, что она пыталась убить тамошнего дворянина, за которым была замужем… это сколько уже будет?

— Пять, — сказала завороженная Чармейн. — Осталось три.

— Значит, две Матильды и еще один Ганс, — сказал Питер. — Этого звали Ганс Николас, и я не знаю, как он погиб, знаю только, что где-то за границей. Одна Матильда сгорела, когда в ее имении был пожар, а вторая, говорят, такая коварная, что принц Людовик держит ее взаперти на чердаке в Кастель-Жуа. К ней никто не осмеливается приближаться, даже сам принц Людовик. Она убивает одним взглядом. Можно, я дам Потеряшке этот кусок мяса?

— Можно, — кивнула Чармейн. — Надеюсь, она не лопнет. Откуда ты знаешь про всех этих троюродных Гансов? Я сегодня впервые о них услышала.

— Потому что я из Монтальбино, — отозвался Питер. — В моей школе все прекрасно знают, кто такие Девять Злодеев из Верхней Норландии. А здесь, наверное, ни король, ни принц Людовик не заинтересованы в том, чтобы афишировать преступления своих родственников. Говорят, и сам принц Людовик не лучше прочих.

— У нас очень хорошая страна! — возмутилась Чармейн.

Ей было очень обидно, что ее любимая Верхняя Норландия породила девять таких негодяев. И очень обидно за короля.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

посвященная стирке и лаббочьим яйцам

Назавтра Чармейн проснулась рано, потому что Потеряшка уткнулась ей в ухо холодным носом, предполагая, очевидно, будто и сегодня они, как обычно, отправятся в Королевскую резиденцию.

— Нет, мне туда не надо, — хмуро сказала Чармейн. — Сегодня королю надо заниматься принцем Людовиком. Потеряшка, уйди, а то как бы я не превратилась в какую-нибудь Изоллу и не отравила тебя! Или в Матильду — и не наслала на тебя злые чары! Уйди, пожалуйста!

Потеряшка печально засеменила прочь, но Чармейн уже не могла заснуть. Скоро она встала, пытаясь разогнать хмурое настроение тем, что обещала себе провести день в сладком безделье за чтением «Путешествия мага».

Питер тоже встал рано, и у него были другие соображения.

— Сегодня мы с тобой выстираем белье, хотя бы часть, — сообщил он. — Ты заметила, что в кухне уже десять мешков и еще десять в спальне чародея Норланда? Думаю, в кладовой их тоже уже десяток.

Чармейн исподлобья посмотрела на мешки с бельем. В кухне от них стало не протолкнуться — она была вынуждена это признать.

— Давай не будем, — предложила она. — Наверняка стиркой занимаются кобольды.

— Ничего подобного, — возразил Питер. — Мама говорит, что, если копить грязное белье, оно размножается.

— К нам ходит прачка. Я стирать не умею, — предупредила Чармейн.

— Я тебя научу, — сказал Питер. — Хватит уже прятаться за собственным невежеством.

Чармейн сама не понимала, как это Питеру всегда удается приставить ее к работе, но вскоре она уже вовсю качала воду из водокачки во дворе — наполняла ведра, а Питер таскал их в сарайчик-прачечную и там выливал в медный котел. Примерно после десятой ходки Питер вернулся и сказал:

— Теперь надо разжечь под котлом огонь, но я не могу найти никакого топлива. Как ты думаешь, где он его держит?

Чармейн натруженной рукой откинула со лба потные волосы.

— Наверное, там все устроено так же, как в кухонном очаге, — сказала она. — Пойду посмотрю. — И зашагала впереди Питера к сарайчику, думая про себя: если ничего не получится, можно будет не стирать. Прекрасно. — Нам нужно найти какой-нибудь один горючий предмет, — сказала она Питеру.

Питер растерянно огляделся. В сарайчике не было ничего, кроме стопки деревянных бадеек и ящика с мыльной стружкой. Чармейн пристально изучила пространство под котлом. Там было черно от старой сажи. Чармейн изучила бадейки. Слишком большие. Чармейн изучила мыльную стружку и решила, что еще одну пузырчатую бурю лучше не устраивать. Она вышла за дверь и отломила сухую ветку от чахлого дерева. Сунув ее в сажу, она похлопала по котлу и сказала: «Огонь, гори!» И еле успела отпрыгнуть — под котлом так и полыхнуло.

— Вот, — сказала Чармейн Питеру.

— Хорошо, — сказал тот. — Давай обратно к водокачке. Надо наполнить котел доверху.

— Зачем?! — простонала Чармейн.

— Затем, что у нас тридцать мешков белья, а ты как думала? — отозвался Питер. — Надо налить горячей воды в бадьи, чтобы замочить шелковое и постирать шерстяное. Потом нужна будет вода для полоскания. Это еще очень и очень много ведер!

— Немыслимо! — шепнула Чармейн Потеряшке, которая присеменила посмотреть. И со вздохом снова взялась за рычаг водокачки.

Между тем Питер принес из кухни стул и поставил его в сарайчик. Затем, к негодованию Чармейн, он поставил бадейки в ряд и принялся выливать в них полные ведра холодной воды, которую Чармейн раздобыла непосильным трудом.

— Я думала, это для котла! — возмутилась Чармейн.

Питер взобрался на стул и стал горстями сыпать в котел мыльную стружку. Из котла уже валил пар и исходило подбулькивание.

— Хватит спорить, давай качай, — велел Питер. — Скоро уже можно будет кипятить белое. Еще четыре ведра — и все, начинай закладывать в котел рубашки и все прочее.

Он слез со стула и ушел в дом. Вернулся он, таща два мешка с бельем, прислонил их к стене сарайчика и отправился за следующими. Чармейн качала воду, пыхтела, сердилась, лазила на стул, чтобы вылить еще четыре полных ведра в мыльные облака пара, вздымавшиеся над котлом. Потом, радуясь, что можно сменить занятие, она развязала тесемки на первом мешке. Внутри были носки, длинный красный чародейский плащ, две пары брюк, а под ними — рубашки и кальсоны, и от всего этого попахивало плесенью из-за потопа в ванной, который устроил Питер. Как ни странно, когда Чармейн развязала следующий мешок, в нем оказалось все то же самое — то есть буквально то же самое, что и в первом.

— У чародеев и грязное белье особенное, — рассудила Чармейн.

Она брала охапки белья, взбиралась на стул и загружала белье в котел.

— Нет, нет, нет! Стой! — закричал Питер, когда Чармейн только-только успела положить в котел содержимое второго мешка.

Питер кинулся к ней через газон, волоча на буксире еще восемь мешков, которые он связал вместе.

— Ты же сам сказал!.. — запротестовала Чармейн.

— Дурында, надо же сначала разобрать белье! — выдохнул Питер. — Кипятить можно только белое!

— Я не знала, — надулась Чармейн.

Все утро напролет она разбирала белье и раскладывала его грудами на траве, а Питер загружал белые рубашки кипятиться, и наливал мыльную воду в бадьи, чтобы замочить там плащи и носки и двадцать пар чародейских брюк.

Наконец Питер сказал: «Наверное, рубашки уже прокипятились» — и поставил на траву бадью с холодной водой для полоскания.

— Гаси огонь, а я солью горячую воду.

Чармейн понятия не имела, как гасить колдовской огонь. Для эксперимента она постучала по котлу. И обожгла руку.

— Уй! Огонь, погасни! — вскрикнула Чармейн.

Пламя послушно стихло, заискрилось и исчезло. Чармейн облизывала пальцы и смотрела, как Питер открывает кран внизу котла и выпускает в сливное отверстие в полу розовую мыльную пену. Чармейн присмотрелась к струе сквозь пар.

— Я не знала, что мыло было розовое, — заметила она.

— Не было оно розовое, — сказал Питер. — О небеса! Посмотри, что ты натворила! — Он вскочил на стул и принялся доставать из котла окутанные паром рубашки специальной деревянной рогулькой. Оказалось, что все до единой рубашки, плюхавшиеся в холодную воду, стали сочно-светло-вишневыми. После рубашек Питер извлек пятнадцать крошечных севших носочков — они были бы малы даже Моргану, — и детского размерчика пару чародейских брюк. В самом конце он выудил очень маленький вишневый плащ и укоризненно предъявил его Чармейн — плащ был мокрый и горячий.