И нет мне прощения - Татьяна Гармаш-Роффе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кис, тебе тоже советую. Это одно из тех редких блюд, которое трудно испортить. Разве что сухарики окажутся слишком твердыми.
Алексей доверял кулинарным познаниям своего ассистента и потому согласился. Правда, взял еще «мясное ассорти», поскольку сомневался в способности зеленых листиков с редкими кусочками курятины насытить его желудок на несколько часов вперед. Тем более что желудок малость перекручивало из-за беспокойства за Манон, но Алексей велел себе отключиться. Там действует Серега, – значит, будет у нас хеппи-энд.
– Как только доешь, – произнес Кис под конец трапезы, – то дунешь на Смоленку. Войдешь в мою комнату… В платяном шкафу, слева, в самом нижнем ящике есть коробка с лекарствами. Возьмешь оттуда… – И Кис продиктовал название.
– Это снотворное, – констатировал Игорь, чьи познания в разных, часто неожиданных сферах поражали детектива. – Кто у нас спать собирается, если не секрет?
– Наполнишь термос кофе без кофеина, возьмешь пластмассовые стаканчики… И пару, нет, тройку бутербродов сделай!
Раз шеф не ответил на его вопрос, то Игорь переспрашивать не стал. Видимо, Кис пока не принял окончательного решения – иначе бы сказал.
Звонок от Сереги застал детектива в тот момент, когда он возвращался на пост. «На даче Манон нет. Евсюковых мы допросили. По поводу ее приезда к ним на дачу позавчера они держатся все той же версии: Константин привез ее в состоянии алкогольного опьянения, никто ее не трогал, ничего не знают, никакого гипноза, – у них просто был деловой разговор с Костей, пока Манон спала. Сегодня они девушку не видели. Вроде бы в этом не врут, почуяли, что запахло жареным, готовы отмазаться: разрешили осмотреть дачу и охотно дали сведения о Константине Ерофееве. Хотя мы его по тачке уже пробили. Мои парни едут сейчас к нему, в офис и по домашнему адресу», – скороговоркой проинформировал его Громов и отключился.
Алексею нестерпимо хотелось бросить наблюдение и отправиться на поиски Манон. Он чувствовал себя виноватым: недооценил угрозу, не принял должных мер по безопасности девушки, эх…
Но отказаться от задуманного он не мог. Надо все довести до конца!
Гена играл на своем телефоне в какую-то игру, посматривая на подъезд. Он ничего не спросил об Игоре – куда, мол, подевался ассистент. Ничего не спросил он и тогда, когда Игорь вернулся.
Алексей кинул таблетку снотворного в термос с бескофеиновым кофе и посмотрел на ассистента.
– Это не для тебя, как ты догадался.
Игорь молча кивнул. Он понял, что собирается проделать шеф.
И снова звонок от Громова. Константина Ерофеева задержали, хотя придется скоро отпустить: доказательств, что именно он подсыпал препарат в вино Манон, нет. Девушку у него не нашли. Выдает он ту же версию, что психологи, и клянется, что Манон сегодня вообще не видел, даже по телефону не говорил!
Ну, телефоны Манон, положим, Петр отключил, так что хоть последнее утверждение является правдой…
– Мои ребята сгоняли и на его дачу, – Ерофеев тоже изображает лояльность, сам дал ключи, – но Манон и там нет. Мы объявили ее в розыск, – добавил Серега. – А у тебя что?
– Пока тишина. Ждем. А дома у Манон ты кого-нибудь оставил?
– Петр Ломов вызвался, так что сторожит хату. Я ему велел в любое время дня и ночи звонить, если Манон появится у себя в квартире. Как только будут новости, – созвон.
День заканчивался. Сумерки потихоньку завладели городом, придав грозной таинственности теням. Кис с Игорем позвали Гену в свою машину.
– Давайте травить анекдоты! – предложил Алексей. – А то, боюсь, заснем тут от скуки!
Гена весело согласился, и некоторое время они, поглядывая на подъезд, хохотали.
Когда анекдоты иссякли, они еще поговорили о том о сем, и Гена начал позевывать.
– Кофе хочешь?
Гена кивнул.
– У нас бутерброды есть, поделимся с тобой.
Парнишка, конечно же, не подумал взять с собой еду, отчего с энтузиазмом принял предложение.
Алексей разлил кофе из термоса по стаканчикам, строго зыркнув на Игоря, и раздал бутерброды.
Игорь понял молчаливый приказ: кофе со снотворным не пить! Гена же с удовольствием поедал свой бутерброд с щедрыми ломтями свежайшего окорока, прихлебывая кофе.
– Че-то кофе у вас не того, – произнес он с набитым ртом. – Невкусный.
– Не хочешь – не пей, – безразлично откликнулся детектив. – У нас кофе-машина сломалась, это растворимый, извини уж.
Гена съел свой бутерброд до последней крошки и выпил невкусный кофе до последнего глотка, даже языком слизал капли с бортика пластикового стакана.
Минут через пятнадцать он уже крепко спал, откинув голову на подголовник и тихо похрапывая.
– Пошли, – распорядился Кис, и они бесшумно выскользнули из машины.
Ночь стояла стылая и яркая. Из десяти ближайших к подъезду фонарей горели только два, и их дегенеративный свет не мешал любоваться пиршеством небесных светил. Алексей постоял несколько секунд, задрав голову. Игорь тоже. Не потому что подражал шефу, отнюдь нет. Пейзаж звездного неба его всегда зачаровывал, и он воспользовался неожиданной паузой, чтобы успеть вобрать в себя величественную красоту космоса.
– «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне – дна…»[6] Как коротко и точно, правда?
– А мне другие строчки вспомнились… – откликнулся Алексей:
Луна как чаша яда на пустом столе,с которого убрали все объедкии только крошки звезд смахнуть забыли…
Игорь покосился на шефа. Он не знал этого стиха (или отрывка?), хотя был очень начитанным, – но строчки сами были как отрава. Он не стал спрашивать, кто автор. Только подумал, что у шефа плохое настроение.
Или дурное предчувствие?
Алексей еще в первый свой визит в этот дом подсмотрел комбинацию кодового замка, державшегося, по правде сказать, «на честном слове». Они благополучно проникли в подъезд, поднялись на четвертый этаж, скользнули к нужной двери. Старичок, дай ему бог здоровья, должен сладко спать с «новыми капельками»…
Кис открыл свой портфель, в котором водились разные «сезам, отворись!». И через пять минут они, надев перчатки и бахилы, бесшумно входили в мастерскую художника.
Тесная однушка, сказать по правде, ничем не напоминала пресловутую мастерскую художника: ни холстов, ни красок, ни подрамников, ни растворителей, ни кистей, – ни-че-го. Спартанская обстановка, смахивающая на бедное общежитие: кровать, тумбочка, стул, стол, шкаф. Единственным художеством был портрет Аиды, выполненный неумелой кистью маслом. Собственно, о том, что на портрете изображена Аида, можно было догадаться только по темным кудрям и жгучим глазам, да еще по тяжеловатой стати модели.
Неприятное впечатление от неудачной картины сглаживала большая фотография Аиды, стоявшая в рамке на тумбочке. Автором ее был, скорее всего, сам «художник»: только на него Аида могла смотреть с такой непередаваемой нежностью. Она была необыкновенно красива на этом снимке, сделанном с любовью и мастерством.
Кухня подтверждала справедливость соседских показаний: «художник» в этой конуре бывал, но не жил. В холодильнике бутылка пива, завонявшийся кусок колбасы да заскорузлый сыр; в мойке посуды нет, стол чистый. В мусорном ведре догнивали какие-то объедки, что объясняло затхлый и неприятный запах в квартире.
– Загляни в шкаф, – распорядился Алексей. – И на кухне в шкафчиках посмотри, что там.
Игорь открыл скрипучий гардероб, а Кис направился в совместный санузел на инспекцию.
– Кис! – позвал его Игорь. – Тут куртка! Та самая! Темно-синяя!
– У меня еще лучше… – мрачно откликнулся Алексей. – У меня труп.
Возлюбленный Аиды, одетый в темную футболку и старомодные брюки из плащевки со множеством карманов, лежал в ванне, наполненной на две трети. Одна его кисть свисала через борт ванны, другая находилась в воде. Воде, коричневатой от крови, вытекшей из перерезанных вен.
– А я думал, это от мусорного ведра запашок, – пробормотал Игорь, прикрывая рукой нос.
Алексей сунул палец в воду: холодная. Не снимая перчаток, потрогал лоб покойника: тот тоже давно остыл. Трупное окоченение уже прошло, – но, если вода была изначально горячей, то судить о том, когда наступила смерть, он не может, только эксперты. Они там посчитают по схеме: время остывания воды плюс (или минус, черт их знает) время остывания тела… И получат внятный результат. Хотя два дня прошло как минимум, учитывая запах.
На раковине, уже подсохшая, но, судя по заскорузлости бумаги и расплывшимся пятнам, явно подмоченная ранее водой, лежала прощальная записка, написанная черной гелевой ручкой.
«Ни у кого не прошу прощения, потому что нет мне прощения. Я убил ту, которую любил больше жизни, из ничтожной ревности. Жить с этим невозможно. Я ушел от вашего суда и от своего суда».
На полу возле ванны валялся обычный столовый нож. Следов крови, заметных глазу, на нем не было, – но если парень резал себе вены под водой, то она смылась… Эксперты найдут ее следы. Равно как и отпечатки.
