Свет в ладонях - Юлия Остапенко

– Его дочь?

– Госпожа Эстер, та, которая приходила сюда сейчас. Принцесса Женевьев приподняла свои ровные русые брови и сложила губы в коротком беззвучном «о». Вид, наряд и манеры девицы, с которой она только что имела удовольствие познакомиться, мало вязались с представлениями о наследнице могущественной знатной семьи. Впрочем, в ней и самой-то разве что спьяну или сослепу можно было признать принцессу. Сообразив это, Женевьев не стала высказывать осуждение, а только молча кивнула.

Похоже, она не видела ровным счётом никаких сложностей в плане, предложенном Джонатаном.

Джонатан тяжко вздохнул.

– Вы ведь понимаете, да? Нам придётся попросить её о помощи.

– Так что же, – принцесса пожала плечами. – Попросите.

– Вы, возможно, не заметили, ваше высочество, но Эстер… госпожа Эстер… как бы сказать, не очень к вам расположена. Да и ко мне, – добавил он и тоскливо примолк. Случалось, они с Эстер ссорились, и с её стороны пару раз доходило даже до рукоприкладства – к счастью, Джонатан знал её норов и всякий раз ловко уворачивался от тяжёлого гаечного ключа, метившего ему в лоб. Однако никогда прежде он не давал Эстер повод для ревности, пусть и мнимый, так что даже представить не мог, сколь тяжек на сей раз окажется гнев его возлюбленной.

– Хотите сказать, придётся посвятить её в наше дело? Поведать, кто я? – спросила Женевьев, и, судя по недовольному тону её голоса и сердитой складке между бровей, мысль эта вовсе ей не понравилась.

– Придётся, – ответил Джонатан. – Выбора всё равно нет, госпожа.

Читатель здесь вправе спросить нас: да не кривил ли душой юный бывший лейтенант, предлагая беглой принцессе раскрыть её инкогнито первой встречной? Ведь, зная Эстер, он мог предположить, что его объяснений и сбивчивого лепета она слушать не станет – оттого одна лишь Женевьев, раскрыв ей свою личность, могла бы убедить разгневанную девицу Монлегюр, что Джонатан чист пред ней и помыслами, и делами. Не это ли было главной его целью, не потому ли он обратился к принцессе столь решительно, чем раньше никак не отличался? О, как хотелось бы нам с негодованием отвергнуть подобные подозрения. Как хотелось бы сказать, что душа юного бывшего лейтенанта была чище детской слезы, и важнее долга, чести и клятвы ничего в мире для него не существовало. Но, сказав так, мы бы бессовестно соврали многоуважаемому читателю. Простил ли бы нам наш читатель заведомое враньё? Разрешим себе в этом основательно усомниться.

Нет, конечно, отчасти он думал и о принцессе тоже. Если бы Эстер смогла порыться в бумагах отца и отыскать нужный бланк, над которым сумел бы похимичить какойнибудь мошенник в ближайшем городе – это оказалось бы очень кстати. Но, вынуждены признать, мысль эта двигала нашим лейтенантом лишь во вторую очередь. Увы, молодость… пыл, отчаяние, любовь. В конце концов, Джонатан и так уже немалым пожертвовал ради принцессы, не правда ли? Беда лишь в том, что у него была ещё одна принцесса, своя собственная, и не приведи ему Господь выбирать между ними.

– Что же, – сказала Женевьев после продолжительного молчания. – Вы доверяете этой женщине?

– Как самому себе.

– Тогда и я ей доверюсь. Пойдёмте к ней вместе и всё расскажем.

Так они и поступили. И надо сказать, Паулюс ле-Паулюс был чрезвычайно рад избегнуть необходимости тащить на холм голема – вернее, робота, но мы по старой памяти будем звать его как звали, – а тем паче необходимости вновь беседовать со своей несносной сестрой.

Мельница, где Эстер проводила большую часть времени, стояла на вершине холма и лениво вращала огромные лопасти, скрипевшие и хлопавшие на ветру, словно снасти огромного сухопутного корабля. Фундамент под ней зарос лопухами и крапивой, меж которых вилась узенькая тропинка, преграждённая в некоторых местах хитроумными ловушками в виде туго натянутой проволоки. Стоило только задеть такую проволоку, как чрево мельницы оглашалась грохотом старых жестяных банок из-под пива, возвещая явление незваного гостя. Джонатан, не понаслышке знавший о ловушках, вовремя предупреждал о них принцессу Женевьев, так что до мельницы они дошли безо всяких досадных приключений. Дверь была приоткрыта, и мерный гул работающей машины доносился изнутри, завораживая и успокаивая. Нельзя было сказать, есть ли кто на мельнице, но Джонатан знал, что она там.

– Я же сказала, – раздался голос над их головами, – чтобы пришёл Паулюс. Какого чёрта? Ещё и девицу свою приволок. Бросайте Труди и убирайтесь вон.

Эстер Монлегюр стояла на крошечном деревянном карнизике на стене, возле винта, к которому крепились лопасти мельницы, и то ли смазывала его, то ли чинила – мешало разглядеть солнце, стоявшее прямо у неё за плечом. Джонатан выронил Труди, которого еле доволок, приставил ладонь козырьком к глазам и всмотрелся ввысь, пытаясь разглядеть свою возлюбленную, но увидел лишь широко расставленные ноги в холщовых брюках, растрепавшиеся волосы да сердито сморщенный веснушчатый нос.

– Мы подождём, пока ты его заправишь, – сказал он и, опустив голову, вполголоса добавил, обращаясь к Женевьев: – Не заговаривайте с ней пока. Я сам. Пусть немного остынет.

Эстер фыркнула сверху и какое-то время поковырялась ещё с винтом, явно нарочито, чтобы помучить своих незваных гостей ожиданием. Потом нырнула в окошко, соединявшее карниз и внутреннюю часть мельницы. Джонатан снова сгрёб Труди в охапку и ступил вперёд, под сумрачную прохладную сень мельничного механизма.

– Брось его там. У насоса, – громко, перекрывая стук жерновов, сказала сверху Эстер. Она уже проворно спускалась по приставной лестнице, действуя со скоростью и ловкостью ручной обезьянки, которых любили заводить у себя знатные дамы Саллании до того, как в моду вошли люксиевые птички. Джонатан залюбовался ею, как любовался всегда, – её грацией, её ловкостью, её дерзостью, тем, сколь безразлично ей было то, что о ней думают окружающие, – и тем, сколь невинно она своим равнодушием гордилась. Спрыгнув на выстланный соломой пол, Эстер деловито отряхнула руки и прошла мимо Женевьев, так, будто вообще её не увидела. Оказавшись у насоса, присоединённого к мельничным жерновам, нерадивая дочь Стюарта Монлегюра второй раз за день вскрыла грудную пластину жестяного робота, извлекла из него баллон и, вооружившись парой инструментов, занялась привычным и любимым делом.

И как всегда, занимаясь им, она почти сразу пришла в хорошее расположение духа. Тем более на её любимой мельнице, под успокаивающее постукивание жерновов и скрип мельничных крыльев, которые были милей ей, чем была бы мила колыбельная матери, если б только графиня Монлегюр пела своим дочерям перед сном.

И, разумеется, Джонатан это предвидел.

– Скоро сделаешь? – тихо спросил он, и Эстер ответила не оборачиваясь:

– Надо ещё пружину заменить и подтянуть клапан. А баллон заполнится к вечеру. Пусть Паулюс…

– Эстер, – сказал Джонатан, не двигаясь с места, – это – её высочество Женевьев Голлан, наследная принцесса Шарми. И теперь, после кончины короля Альфреда – фактически, её величество королева.

Эстер уронила гаечный ключ. Оплошность сама по себе не слишком досадная, вот только уронила она его прямо в Труди, отчего тот протестующе громыхнул. Эстер машинально запустила руку по локоть в жестяное нутро робота, одновременно оборачиваясь и глядя в лицо Джонатану, словно пытаясь понять, в самом ли деле он столь бессовестно, столь возмутительно нагло ей лжёт.

Но мужа своего Эстер ле-Брейдис знала не хуже, чем Джонатан ле-Брейдис знал свою жену. Она бы ещё поверила в его измену, но не в его ложь.

– О господи, – сказала Эстер Монлегюр, никогда не отличавшаяся стойкостью религиозных убеждений.

– Здравствуйте, госпожа Монлегюр, – сказала в ответ принцесса Женевьев и улыбнулась столь сухо и скупо дочери своего злейшего врага, что последние сомнения Эстер развеялись, будто дымка над рекой поутру.

В течение следующего часа мельничный насос наполнял механическое сердце Труди живительным воздухом, а Джонатан рассказывал Эстер о своих с принцессой злоключениях. Эстер внимала, сев на край ограждения вокруг мельничного жернова, приоткрыв от изумления рот и сложив руки на коленях, будто девочка, слушающая захватывающую страшную сказку.

– Так вам нужно теперь на Навью? – только и проговорила она, когда фонтан красноречия Джонатана иссяк.

Принцесса Женевьев, не проронившая за весь монолог своего лейб-гвардейца ни единого слова, молча кивнула.

– Зачем?

– Этого я сказать не могу. – вот и всё, чего добилась пытливая Эстер от этой каменнолицей принцессы, и это было немногим больше, чем от неё добивались все, кто хотел добиться чего бы то ни было.

Впрочем, не такова была Эстер Монлегюр, чтобы отступать на полпути.

– Ну вот ещё! – воскликнула она, вскакивая с ограждения и упирая в бока свои чумазые натруженные кулачки. – Отбираете у меня мужа, ломаете его жизнь, ломаете и мою тоже – а теперь, гляди-ка, она не может сказать. Да вы просто наглая самодовольная стерва, ваше высочество, если желаете знать!