Запасной инстинкт - Сергей Майоров

Когда бродяги с деньгами и запиской уже почти вышли из лачуги, Шостак с отвращением подложил под голову какую-то грязную сумку и окликнул их:

— Два вопроса. Первый: где расположена ваша келья?

— Недалеко от железнодорожного вокзала. Рядом с колодцем, где тебя нашли.

«Это хорошо, что недалеко», — подумал Шостак и криво улыбнулся.

— И второй вопрос: где пионерский горн?

— А… Это мы с приятелем его отбили да на пункт приема цветмета сдали. Руки, падла, не отбиваются, придется пилить. Короче, через два часа вернемся. Можно мы пожрать чего возьмем да выпить? Трубы горят, сил нет.

— Валяйте, — разрешил Шостак.

Его тонкие губы расплылись в довольной улыбке, и он закрыл глаза.

Когда в руках пары бродяг оказались пятьсот долларов, это было для них еще не так впечатляюще. Но у ближайшего ювелирного магазина они поменяли их на рубли, и у них перехватило дыхание. Сумма в пятнадцать тысяч рублей оказалась гораздо ближе к их нервным окончаниям, нежели всего пятьсот долларов. Такую уйму денег они не держали в карманах никогда в жизни.

Первая мысль, пришедшая им в головы, была о том, чтобы бросить свою лачугу, мужика, расслабляющегося в ней, на произвол судьбы и свалить. В этом случае их совесть была бы чиста. Они спасли беглеца от ментов, обогрели, перевязали, сохранили ему деньги и взяли за это самую малость, заработали эти пятьсот баксов честно и…

Вот тут бомжи одумались. Первым доводом был тот факт, что у спасенного ими человека осталось еще полторы тысячи зеленых, которые впоследствии можно было бы вымутить и присвоить.

Второй довод — келья. У бродяг вся городская территория разбита на зоны влияния, где можно спокойно собирать металлолом, пустые бутылки, попрошайничать и подворовывать. Если они сейчас профукают свои владения и уйдут на чужие, то окажутся на положении изгоев, а место, потерянное ими, займут другие. В жизни бродяг тоже не все так просто.

Довод третий — деньги закончатся очень быстро. Так есть ли смысл мельчить? У них сейчас остается все то, что было до появления незнакомого мужика, плюс куча — в их понимании — денег.

Выпив по бутылке крепкого пива у ближайшего коммерческого киоска, повеселевшие друзья взяли курс на салон мужской одежды «Хьюго». Они зашли в зеркальные двери и вылетели оттуда ровно через восемь секунд, сопровождаемые пинками охранника в малиновом пиджаке. В этом салоне не продавалось ни одной вещи, которая стоила бы дешевле ста долларов. Наглые продавцы почему-то решили, что у друзей нет таких денег.

Неудача их не сломила. Костюм серого цвета с зеленоватым оттенком они купили на ярмарке у цирка. Как и просил седоватый мужик, пятьдесят второй размер, четвертый рост. Там же бомжи приобрели туфли и черную рубашку.

После этих непривычных для них манипуляций бродяги зашли в аптеку и протянули фармацевту записку, врученную им раненым богатеем. Просмотрев список, тот почесал подбородок и подозрительно глянул на друзей, раздумывая, звонить в полицию или нет. Судя по названиям лекарств и инструментов, профессионально написанным на латыни, кому-то требовалась операция после ножевого или, возможно, огнестрельного ранения. Но аптекарь решил не проявлять излишней придирчивости. Что, теперь наркоманам шприцы тоже не продавать?

Он отбросил прочь сомнения, выложил на стол требуемое и заявил:

— Восемьсот семьдесят пять.

— Рублей?! — опешил один из бомжей.

Второй минуту назад ушел за водкой.

— Нет, португальских эскудо, — невозмутимо ответил фармацевт. — Если конечно, они у вас есть.

Расплатившись, ошарашенный бомж вышел из заведения и залпом осушил чекушку, протянутую ему. Последний раз он покупал в аптеке аспирин лет пятнадцать назад и отдал за него восемь копеек.

— Он нас разорит.

— Сколько осталось?

— Две тысячи триста двадцать пять рублей.

— Не все так грустно. Сейчас в гастроном, и домой. Еще пивка?..

Когда товарищи из «службы спасения» прибыли в заросли кустов на берегу Заболотки, они были в стельку пьяны. Из суммы, выделенной курьерам, у них оставалось тринадцать рублей, и они громко выясняли, кто из них за батон колбасы и три бутылки водки заплатил две с лишним тысячи рублей.

Шостак некоторое время сидел на матрасе. Он дождался, пока компаньоны разопьют первую бутылку из трех и упадут там, где сидели, а потом принялся священнодействовать. Доктор наполнил один шприц ультракаином, второй — антисептиком, вынул тонкий металлический зонд и приготовил пластырь с бинтом. Он положил все это перед собой на кусок развернутой марли и некоторое время сидел, перебирая пальцами как баянист.

Шостак был слаб как волк, вышедший живым из схватки с гончими. Он знал, что может потерять сознание в любой момент, но ничто не могло остановить его в желании помочь самому себе. Врач, исцели себя сам.

Витольд Романович сжал зубами резиновый жгут, надел тонкие медицинские перчатки и опрокинул на ладони стакан, недопитый бродягами. Водка разлилась по перчаткам. Ее знакомый запах зажег огонек в глазах врача, и он не задумываясь вогнал иглу себе в плечо, рядом с раной.

Доктор, как китайский болванчик, сидел на грязном полу лачуги и смотрел мутными глазами в одну точку. Его левое плечо было туго перебинтовано, рядом с ним в беспорядке валялись окровавленный зонд, куски ваты, марли и несколько опустошенных одноразовых шприцов.

— Шейте, коллега!.. — Он криво усмехнулся несуществующему ассистенту и стал подниматься с пола.

Перед глазами доктора все плыло и двоилось, но он не переставал кривить рот в усмешке. Бывший главврач ЦПЛ больше походил на сумасшедшего, нежели на обессиленного. Он вынул из полиэтиленового пакета скальпель, купленный бродягами, фыркнул как кошка, беззвучно захохотал и стал приближаться к спящим бездомным.

— Нет, старичок, твоя печень мне не нужна, она увеличена — цирроз. Это я как врач тебе говорю. Но вот почки у тебя в порядке. Профессор, вам почки нужны?!

Внезапно он пришел в себя, понял, что стоит на коленях перед одним из бродяг со скальпелем в руке, и отшатнулся. Врач терял над собой контроль. Шостак подошел к своему месту и нашел в пакете последнее, что заказывал в аптеке, — флакон с нашатырем. Он несколько раз вдохнул пары, пронзившие мозг, и окончательно очнулся.

Еще минут пятнадцать ушло на переодевание и сбор в пакет использованных препаратов и инструментов. Все это должно исчезнуть с лица земли. Там его кровь и отпечатки. Никитин пойдет на них, как волчара на раненую овцу. Значит, пакет нужно сжечь или закопать.

В последний раз окинув спасительное жилище глазами, Шостак собрался было уходить, но что-то его остановило. Он стоял и, наморщив лоб, смотрел на хронических алкоголиков.

К вечеру, очнувшись, они не успокоятся, пока не допьют водку. Потом, уже плохо соображая, дружки выйдут на улицу и начнут расспрашивать всех прохожих, куда пошел раненый мужик. Они будут искать Витольда Романовича, точнее сказать, его деньги, до той поры, пока их не загребут в медвытрезвитель. Там они по пьяному делу сольют всю информацию, и через пару часов некто по фамилии Никитин будет владеть ею в полном объеме.

— Нет, не будет. — Лицо Шостака исказила гримаса ненависти.

Он достал из пакета шприц и десяток ампул ультракаина. Врач успокоился только тогда, когда ввел в сердце каждого бродяги по десять кубов лекарства. Те лишь слабо пикнули, когда в их грязные груди входила длинная тонкая игла. Алкоголь для них сыграл роль хлороформа.

— Спасибо этому дому, — прошептал Шостак, выходя из вонючей лачуги на свежий воздух.

На улице начинало темнеть.

На улице начинало темнеть.

Глава 23

Саша знал, как предают друг друга бизнесмены ради сиюминутной, совершенно копеечной выгоды. Но он их очень хорошо понимал. Кидняк среди предпринимателей основывается на самой сути российского бизнеса. Если есть возможность кинуть ближнего и срубить по-тихому бабок — не мешкай, ибо завтра кинут тебя. Это тебе не Америка в период расцвета после Великой депрессии. Варежку разинешь, и ты больше не бизнесмен, а продавец сигарет на толкучке. Это в лучшем случае, а в худшем — посадят в погреб и замкнут на цепь. Если нет родных и близких, которые могли бы продать квартиры, машины и выкупить тебя, возможно — живого, то будешь еще три года сидеть в погребе и отрабатывать долги, шелуша рис за тридцать центов в день. Точнее — в ночь, потому что в погребе она царит всегда.

Еще Никитин понимал жен и мужей, предающих друг друга. Он усмехался, когда слышал об очередном таком факте. У слабых и психически неустойчивых людей измена является оправданием собственных низких поступков. Это не то предательство, услышав о котором опер менялся в лице.

Выслушав Булгакова и Старикова, Никитин распечатал пачку, вынул из нее сигарету, но через мгновение все это полетело в урну, стоявшую в углу кабинета.