Джон Фаулз. Дневники (1965-1972) - Джон Фаулз

Операция прошла удачно.

Возвращение с Элиз в Лайм. В это время года у меня в Лондоне земля горит под ногами. Я успокаиваюсь, только когда беру курс на юго-запад.

Совсем увяз в книге об Америке. Нужно прочитать гору разной литературы: Токвиля и его последователей. Я готов писать — руки чешутся, но так называемое «сопутствующее» чтение безумно утомляет, и я не делаю ни того ни другого. Думаю, это что-то вроде условного рефлекса, реакция на годы преподавания — отвращение к обязательному чтению, даже если в принципе оно мне интересно.

И огромный объем работ в саду. Привели в порядок местечко для овощей. Пошли в рост нарциссы.

Последние десять дней Оскар провел в Нью-Йорке, безуспешно пытаясь договориться о запуске фильма. Дело не в отсутствии интереса — просто спонсоры не знают, на что делать ставку. Они раскошелятся, только оценив ситуацию в целом. Вся киноиндустрия замерла, ожидая, куда повернет капризная публика. Что принесет прибыль на новом витке? Роман по-прежнему возглавляет список бестселлеров. Еще год назад при таком раскладе можно было просить что угодно. Лично мне все равно, как пойдут дела. В каком-то смысле я даже не против, чтобы идея с фильмом провалилась: ведь роман и так принес небывалый успех.

Анна уехала в Бристоль на курсы по графике.

Едем в Уэльс, на свадьбу Тома Машлера и Фей. В автомобиле, кроме нас, Казмин, владелец картинной галереи, и Эдна О’Брайен. Казмин — небольшого роста, близорукий, улыбчивый, с характерной англо-еврейской напористостью — преобладающий склад характера среди гостей, так как в числе приглашенных Фредди Рафаэль, Уэскер[149] и многие другие — не считая самого Тома. Их основные черты (сильнее всего они проявляются у Фредди Рафаэля) — нетерпение, стремление быстро преуспеть, отвращение ко всему скучному, неинтересному. Ненависть к зря потраченному времени может стать у них причиной нервного тика. Отсюда логически вытекает неприятие других взглядов на жизнь. «Не могу больше жить в этой стране, — говорит Фредди. — Люди не оставляют тебя в покое». В машине, где ехала и Эдна, которая хорошо вписывается в эту группу, в разговоре все время звучали имена знаменитостей, этого отдельного сообщества, тех, кто сейчас на гребне волны. Думаю, мне потому нравится Том Уайзмен — хотя он тоже любит хвастаться именами, — что он принадлежит к более старому и мудрому еврейству. Пока мы ехали, Эдна была очень любезна с нами, но, как только путешествие закончилось, сразу же переменилась. Не нравится мне этот переменчивый ирландский шарм.

Мы остановились в Лэнтони-Эбби — должно быть, самой экстравагантной гостинице страны; она построена еще в девятнадцатом веке, ее владельцы — странная пара: по-видимому, полностью равнодушны к комфорту — не только к своему, но и своих гостей. Хозяйка, миссис Найт, своей отчужденностью вызывает в памяти героинь Ибсена. Похоже, она всегда стоит за дверью — слушает и ждет. Я видел ее сидящей в столовой перед единственным в доме электрическим камином, лицо женщины с закрытыми глазами было обращено вверх, словно ее постигло страшное горе, и теперь она ждет смерти. Во всех спальнях викторианская мебель — и это не сознательно избранный стиль, просто она всегда здесь стояла. Каждая комната застыла в прошлом. И сама гостиница тоже. Тиканье часов наших дедов. Тишина. Ожидание. В первый вечер, когда собрались все те, кто остановился здесь (Эдна и Казмин с остальной развеселой братией поехали в Хей), атмосфера гостиницы показалась смешной и нелепой, раздался дружный смех. Курт, отец Тома, проявил недюжинный талант клоуна, он остановил все часы и спросил у похожей на призрак миссис Найт, не найдется ли у нее приличной, теплой комнаты. Здесь же была и мать Тома, Рита Массерон (она в разводе с Куртом), женщина, похожая на дрозда и такая же резкая и агрессивная. Бывшие супруги враждебно-холодны друг с другом. Еще здесь Эд Виктор из «Кейпа», светский молодой экспатриант. Художник Том Тейлор с женой — он работает на телевидении — приехал снимать свадебную церемонию. Грэм Грин с женой[150].

На следующее утро всем надо было ехать в Хей, в бюро записей актов гражданского состояния, но нас задержал Курт, который пытался развернуть свой автомобиль на роскошном газоне перед руинами и застрял, впав в типичную для оказавшегося в Англии иностранца панику; он давал задний ход, прибавлял обороты, но машина продолжала медленно оседать. В конце концов, мы его вытащили, но газон выглядел так, будто по нему проехал танк. Рита: «Только бы Том не узнал, только бы Том не узнал». Чтобы успокоить старика, я сел в его машину. Всю дорогу он говорил об Эдне. «Почему она ушла от Тома?» (В прошлом году Эдна перешла в издательство «Уейденфельд».) Я пересказал то, что услышал от нее вчера, — с Тони Годвином как с редактором работать легче. Но он все равно не понимал. Думаю, тут не обошлось без Фей, она могла приложить руку к уходу Эдны — ей хотелось счастливого замужества. Но этого я сказать не мог.

Бюро записей; Фей, похожая на валашскую цыганку, бледная и сдержанная; с глуповатым видом стоящий Том. Весь уик-энд он был очень мил, только немного растерян. Конфетти и рис. Потом отправились к Уэскерам. Арнольд и его жена Дасти приготовили угощение. У них рядом ферма. Шампанское и вкусная еда из восточного Лондона — еда Блума: солонина, пирожки с картофелем и луком. Уэскер в черной бархатной блузе, открывающей заросшую грудь; длинные, до плеч, волосы. Он кажется мне самым человечным и самым талантливым из всех этих англо-еврейских писателей: в основе его раздражительности, нетерпения — социальные корни, а не озабоченность собственной карьерой. Дебора Роджерс, литературный агент Роя и одна из прежних возлюбленных Тома, — и он, и Фей пригласили кое-кого из «бывших». Неприятная дама из «Инкаунтера». Дорис Лессинг, спокойная, с гладко зачесанными волосами, — кажется, что она пришла из тридцатых.

Перекусив, мы отправились в Карни. Я шел в обществе Фредди и его жены; похоже, недовольство жизнью — его обычное состояние. «Никто не читает моих книг». Недавно он посмотрел «Забриски-пойнт» Антониони. «Великолепно. Столько движения! Беготня по холмам. Взрывы». Короче говоря, сплошная нетерпимость.

Потом опять вернулись к Уэскерам на свадебный обед. Меня посадили рядом с Деборой Роджерс — большую часть того, что она говорила, я не слышал. Во время произносимых речей она, потупив взор, крутила кончики волос, вид у нее при этом был несчастный. Типично оксфордский тост, высокий и благоговейный, провозгласил за Фей молодой человек из Тринити-колледжа; смущение, евреи ощетинились. Затем в смущение нас вверг Уэскер, превознося достоинства Тома; он хотел, чтобы все мы, поочередно, встали и сказали, что́ каждый из нас думает о Томе, — как будто Фей здесь нет. Тут я почувствовал, что во мне ощетинивается англичанин. Спасла положение Дорис Лессинг — она спокойно произнесла: «Все мы знаем, что и Том может быть сукиным сыном». Отец Тома правильно угадал то, о чем в своем тосте поведал Том, — Фей на пятом месяце беременности. Я не видел, но, как выяснилось, Эдна и Казмин стали курить «травку». Некоторые к ним присоединились. Общество разделилось на тех, кто курит марихуану, и обывателей. Мне было скучно, но ведь мне всегда бывает скучно на таких вечеринках.