Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

В отдельном внутреннем кармане спокойно спал маленький плюшевый медвежонок, подарок Ивана Анатольевича Зубова. Он был для Сони талисманом, она не расставалась с ним. Дед придумал для него имя – Ося.

Да, кажется, все было на месте. Не удалось найти телефон и бумажник.

«В самом деле, зачем мне теперь деньги и кредитка? Вряд ли здесь, в открытом море, есть магазины и банкоматы. И сеть, конечно, не ловится».

Соня закурила. Стряхнула пепел в баночку из-под джема. Раскрыла серую тетрадь.

«На платформе горели фонари, но все равно было темно. Моя спутница сошла вместе со мной, мне пришлось подать ей руку, когда она спускалась с высокой вагонной ступеньки. Сквозь тонкую перчатку я почувствовал, что рука у нее холодная и твердая как камень.

Как только мы оказались на платформе, раздался свисток, поезд тронулся. Никто, кроме нас двоих, в этом городе не вышел. Даму встречал маленький, необыкновенно толстый шофер. Кожаные галифе обтягивали его зад и ляжки и выглядели на нем как купальное трико. Высокие сапоги отражали фонарный свет. Козырек кепи скрывал его лицо.

– Вечер добрый, драгоценная моя госпожа, роскошная нынче погодка, надеюсь, путешествие доставило вам немало приятных минут. Изумительные пейзажи, неведомые города, романтические встречи. У нас все по-прежнему. Его превосходительство проиграл его высокопревосходительству три партии в городки.

Толстяк произнес это мелодичным тенором. Дама ничего не ответила, только слегка кивнула. Он подхватил ее чемодан и стал зачем-то свободной левой рукой вырывать у меня мой саквояж.

Я возмутился, вцепился в ручку саквояжа.

– Позвольте, что вы делаете?

Толстяк оказался удивительно сильным и саквояж отнял.

– Не пугайтесь, – обратилась ко мне дама. – Густав знает, что делает. Вас тут никто не встречает, мы отвезем вас.

– Благодарю, это очень любезно, однако меня должны встретить. На площади, перед зданием вокзала, ждет автомобиль.

– Прекрасно. В таком случае Густав поднесет ваш багаж к автомобилю, и мы попрощаемся. Если вы тревожитесь за ваши слитки, то напрасно. Тут прислуга бескорыстна и кристально честна.

Между тем жирный Густав поразительно скоро удалялся от нас, он не шел, а летел, подпрыгивал, как мяч, иногда даже зависал в воздухе на несколько мгновений, вместе с чемоданом и саквояжем, свободно перебирая своими коротенькими лаковыми ножками.

Она не могла знать про слитки. Мешочек с золотом лежал в саквояже, я отлично помнил, что ни разу не открывал его в поезде.

– Остановите его, прошу вас, – сказал я даме, – пусть он вернет мой саквояж, мне надо зайти в здание вокзала.

– Зачем?

– Выпить лимонаду, купить газету. Да мало ли зачем?

– Что ж, извольте, – она почему-то рассмеялась и тихо свистнула, словно подзывала собаку.

Густав несколько раз повернулся в воздухе вокруг своей оси, подлетел к нам и отдал мне саквояж. Не оглядываясь, я быстро подошел к центральному входу, тронул массивную дверь. Она была заперта. Тут я заметил, что в окнах старинного здания совершенно темно. Стекла отражают фонарный свет.

Две боковые двери тоже оказались запертыми. На одной висел гигантский амбарный замок.

Мои наручные часы остановились еще в поезде, и я не сумел их завести. По моим расчетам, сейчас должно быть около полуночи. На фасаде вокзального здания, под крышей, светился огромный циферблат. Я уставился на него и не сразу понял, почему не могу определить время. Стрелок не было. Оглядевшись, я обнаружил, что платформа совершенно, стерильно пуста. Дама и толстяк-шофер тоже исчезли. Делать нечего, оставалось выйти на площадь.

Там, за вокзальным зданием, было светло от фонарного света, почти как днем. Я разглядел нечто вроде цветочной клумбы, обнесенной узорчатой оградкой. В центре возвышалась гигантская статуя какого-то средневекового рыцаря в латах. Он стоял, одной рукой опираясь на меч, другая рука была торжественно вытянута вперед и вверх, словно рыцарь благословлял здание вокзала, полотно железной дороги и темноту, которая простиралась за полотном.

По обеим сторонам клумбы стояли автомобили. Большой черный «мерседес» и маленький серый «Форд» с открытым верхом. Именно такой «Форд» должен был встречать меня. Я облегченно вздохнул, снял шляпу, вытер вспотевший лоб.

Шофер дремал, уронив голову на руль. Я бросил свой саквояж на заднее сидение и произнес бодрым громким голосом.

– Добрый вечер, я тот самый Джозеф, которого вы ждете.

Шофер ничего не ответил, не шелохнулся.

– Видите, я оказалась права. Никто вас тут не встречает, – послышался за моей спиной голос дамы.

Она и толстяк Густав стояли рядом. Я не заметил, как они подошли. Я смотрел, не отрываясь на своего шофера, на рукоять ножа, торчавшую из затылочной ямки. Шея была залита кровью, темные капли стекали за шиворот, медленно падали на кожаное сиденье. В тишине звук казался странно громким. Шлеп. Шлеп. Как будто подтекает кран умывальника бессонной ночью в дешевом гостиничном номере.

– Его убили только что, – просипел я, – что же мы стоим? Надо вызвать доктора, полицию! Где тут телефон?

– Не тревожьтесь, о нем позаботятся городские службы, – сказала дама и взяла меня за локоть, – пойдемте, пойдемте, мой милый. Не надо смотреть. Зрелище не из приятных, особливо перед сном, согласитесь.

Густав сзади нежно обнял меня за талию, я слишком поздно заметил, как мой верный «глок» перекочевал в его карман. Густав успел удалиться на приличное расстояние, обежал автомобиль, высоко подпрыгнул и забрал с заднего сиденья мой саквояж.

– Марта, любимая кошечка нашей красавицы, госпожи супруги его высокопревосходительства, подарила нам счастье в виде трех прелестных котяток. Ой, такие халесинькие-халесинькие, пусистенькие-пусистенькие, с розовыми носиками, – пропел он и отправил воздушный поцелуй куда-то во мрак, в глубину пустынных улиц.

Глава двенадцатая

Москва, 1918

Заместитель наркома здравоохранения Петя Степаненко на этот раз явился в лазарет ранним утром, зашел прямо в ординаторскую, один без охраны. Михаил Владимирович не ожидал его увидеть. До конца дежурства осталось еще два часа.

– Езжай-ка с ним, папочка, он хотя бы приличным завтраком тебя накормит, – шепнула на ухо Таня.

Петя явно не выспался, был в дурном расположении духа, лицо его припухло, заплывшие глазки бегали, прятались от прямого взгляда.

– Опять к товарищу Кудиярову? – спросил профессор.

– Как вы догадались? – зло усмехнулся Петя.

Никогда еще Михаил Владимирович не видел бывшего студента таким смурным.

– Петя, вы здоровы? – спросил он на всякий случай.

– Спасибо. Здоров. Спал мало, к тому же не успел позавтракать.

В автомобиле никого, кроме шофера, не было. Как и в прошлый раз, Петя повез профессора сначала на Воздвиженку, в бывший «Гавр». Прислуживал тот же лакей с бакенбардами. Яичница с ветчиной, опять красная икра, масло, свежий ситник.

– Петя, откуда столько икры?

– Из царских еще запасов, вот, доедаем. Да вы мажьте гуще, не смущайтесь, профессор, икра отличная.

Гадкая мыслишка, что еда ворованная, довольно сильно портила аппетит. Но голод оказался сильнее.

От запаха настоящего бразильского кофе у профессора закружилась голова. На десерт официант принес вазочку с шоколадными конфетами.

«Нет, – жестко сказал себе Михаил Владимирович, – нет, ни за что на свете!»

Заместитель наркома после сытного завтрака размяк, порозовел, вальяжно раскинулся, закурил, прихлебнув кофе, вытянул руку с тонкой чашкой и задумчиво произнес:

– Хороший саксонский фарфор всегда напоминает мне Цюрих. Именно там, в эмиграции, я стал настоящим революционером. Кафе, фокстрот, разврат, самодовольство, эгоизм и пошлость руководящих классов меня глубоко возмущали, болью и гневом пронзали мне сердце.

Михаил Владимирович не слушал его. Он не мог оторвать взгляд от шоколада. В саквояже у него лежала пустая жестянка из-под порошков. Если протереть ее салфеткой, можно положить туда хотя бы три конфетки. Или, пожалуй, четыре. Ничего страшного, если Миша съест конфетку. Считается, что детям до полутора лет шоколад вреден. Ерунда. От одной штучки никакого диатеза не будет. К тому же он шоколада никогда в жизни не пробовал.

– Меня возмущало угнетение рабочего класса сытыми скотообразными людьми, которые далеко не являлись духовно развитыми особями, истинным цветом интеллигенции, – продолжал рассуждать Петя. – По большей части они представляли узколобых упитанных эгоистов, развращенных, лишенных идеалов, тупо стремящихся к карьере, к богатству.