Шаг в сторону - Шломо Вульф

"А мы на что?" "Вы? - удивился я. - Вы же изоляционисты. О вас никто в мире и не знает! Да у вас и армии-то нет."

"У нас есть кое-что посильнее армии."

"И давно?" - я уже не скрывал своего ехидства. Как мне была знакома эта еврейская бровада!

"Что давно?" "Давно у вас такая неслыханная мощь?"

"Я понял, - усмехнулся Бени. Иудейцы вообще отличались сообразительностью. - То есть, где мы были в годы Холокоста?" "Вот именно. Или и вам, - я даже скрипнул зубами от мерзких воспоминаний, - как нашим сефардским религиозным авторитетам, дети "нечистых" европейских евреев не казались достаточно достойными вообще жить на свете?"

"Отнюдь. Просто сеть была еще недостроенной. Но кое-что нам удалось сделать и тогда. Что же касается "чистоты", то мы ее стараемся веками соблюдать по мере наших сил. Во всяком случае, у нас нет воинствующих атеистов и антисемитов-евреев, которыми кишел не только Советский Союз."

"Увы, ими кишел и Израиль в мою бытность. Чуть ли не треть населения поддерживала крайне левых."

9.

1.

Накануне наступления Шабата - субботнего отдыха - дом Моше становился похожим на святилище.

Менялись тысячелетия, века, правители, страны, измерения, приорететные течения в иудаизме, а во всех еврейских семьях раз в неделю на столе появлялась белая хала, специально испеченная таким образом, чтобы ее можно было есть, не пользуясь ножом. Хала напоминала о двенадцати хлебах, возлагавшихся некогда в давно разрушенном и оскверненном Храме. Наподобие храмовой меноре, зажигались свечи, а сам стол становился микрожертвенником для вкушения пищи с целью восстановления сил, необходимых для служения Всевышнему. Сотрапезники не просто ужинали - священнодействовали.

Свечи зажигала Малка - нарядная и обаятельная жена Моше. По случаю праздника она была одета скромно и со вкусом, как и маленькая Эстер, удивительно серьезная, с возбужденно сияющими огромыми серыми глазами.

"У меня такое ощущение, - шепнула мне Ира, - что тут все похожи на нашего Толю. Я могу продолжать?" "Да. А что?" "Ты же опять такой надутый и напряженный... Так чем ты опять недоволен, горе мое? Сидишь, как на похоронах. Вот уж кого я бы в евреи не пустила, так это Марка Арензона..."

"Просто у меня такое чувство, - тихо ответил я, - что меня на машине времени вернули в первые месяцы нашего пребывания в Израиле, когда нас в ульпане не столько учили языку, сколько навязывали вот такие традиции."

"А почему еврею такие красивые обычаи надо навязывать? Я сроду не слышала отаком воплощении женского начала на главном празднике."

"Символы ритуала встречи Шабата, - расслышал Моше последнюю фразу своей гостьи, - связано с женской природой, подчеркивая роль женщины в системе миров. Именно поэтому здесь правит хозяйка еврейского дома."

"Халы, - подключилась к разговору Малка, - символизируют манну небесную, которая во время скитаний евреев в пустыне выпадала во все дни, кроме субботы, но в пятницу - в двойном количестве." "А салфетки, которыми накрыты эти халы?..." "...напоминают о росе, покрывавшей выпавшую манну."

За столом начали петь песню, прославляющую женщину.

"Этот гимн не мне лично, - охотно поясняла Малка, - а сфире Мальхут, которая является выражением женского начала в мироздании." "И твое имя?.." "Мальхут - царство, а Малка - королева."

Между тем, за столом перешли к кидушу - освящению субботы - исполнению четверной заповеди, начертанной на Скрижалях Завета - помни день субботний, отделяй его от будней. Хозяева и гости стали пить вино.

"Гематрия слова кос - бокал, - тревожно заглядывала Малка в отчужденные, тоскливые глаза своего странного гостя, которого здесь особо почитали, как спасителя семейства, - то же, что у имени Всевышнего - Элоhим. Красное вино связано с проявлениями Божественного в материальном мире, символизирует щедрость, изобилие и благословение... Морди, ты ведь и сам все это знаешь? Я сказала что-то не так, как учила тебя твоя мама? Почему ты так морщишься?..."

"Ничему подобному меня мои родители не учили, - глухо сказал я. - Во времена моего детства за соблюдение Шабата мои родители могли угодить в сталинский концлагерь, если бы я на них донес. А это было более, чем вероятно при культивировании образа Павлика Морозова, выдавшего властям своего отца. Я сам от всей души пытался потом, в Израиле, наверстать упущенное и ходил на подобные ужины, но чем больше я на них сидел, тем скучнее мне становилось, так как я был бесконечно чужим тем людям, что совершали все эти процедуры. Поэтому я честно пытался отказаться от участия в этом застолье, но Моше, по мнению Ирит, мог обидеться... А я насилия не переношу. Сначала я всю жизнь боялся обидеть сослуживцев и не выпить с ними водки, которую я просто не переносил, потом, на исторической родине, я должен был присутствовать на бесконечных ритуалах, в которых я не видел ничего, кроме примитивного и тупого мироощущения... Простите, но вы сами спросили... Прости меня, Эстер, милая. С этим надо либо родиться и вырасти, как ты, либо не соприкасаться вовсе. Есть немало других путей к святости жить, не устраивая засад, не врать, не подличать, не предавать, не грабить. Чтобы потом, на Йом-Кипур - Судный день - не надо было ни в чем и не перед кем каяться. А то все вокруг меня одной рукой трепетно соблюдали все эти традиции, а другой - грабили и унижали беззащитных людей только за то, что те выросли и воспитаны иначе..."

За столом настала тяжелая тишина. Эстер что-то горячо шептала папе на ухо. Малка растерянно теребила конец белой скатерти.

"Сейчас нас отсюда попрут, - шепнула Ира. - А потом вообще отовсюду. Вольно тебе вечно со всеми откровенничать, дурак..."

"Вот что, - взорвался я. - Человек может только то, что он может. А честный человек - тем более. Простите за испорченный праздник. Впрочем, можете и не прощать. Но я хочу сказать и еще кое-что. Это не имеет отношения к хозяевам этого милого дома. Я прожил с моей первой и, как я полагал, последней женой четверть века. И без конца слышал в свой адрес "дурака", пока мне это не надоело. С тех пор я уже много лет ее не видел и ничего о ней не слышал. Терпеть все это еще раз дольше одного "дурака" я не намерен. Так вот, я прошу тебя Моше, если вы все меня после сегодняшнего не упечете в тюрьму и не выгоните с работы, сделать так, чтобы мы с этой... Ирит работали в разных местах. Лучше всего, в разных городах. В противном случае, я сделаю это сам. Но больше я с ней не встречусь. Прощайте."

"Нет! - звонко крикнула Эстер. - Никто тут на тебя не обиделся, Морди. Я все прекрасно поняла и тут же убедила папу, а мама..." "Господи, - плакала Малка. - Да как же тебя вообще можно не понять... Но Ирит просто погорячилась. Прости ее... Нельзя же так, сразу!"

"Только так. Только сразу! Моше, ты понял мою просьбу?"

"Ирит! - крикнула Эстер. - Почему ты-то молчишь? Прости его! И сама попроси у него прощения."

Ира исподлобья внимательно смотрела на меня. Губы ее презрительно скривились. И неслышно произнесли хорошо знакомые мне слова, которые с детства заменяли все эти шхины и сфирот. Именно те слова, которые я боялся услышать в своей семье и потому отказался от некогда горячо любимой женщины. Моя бедная мама сказала, что этого никогда не произнесет только еврейская жена.

Так появилась Марьяна, у которой, по моему мнению, все было чрезмерным - рост, нос, рот, бюст, таз, волосы, глаза, голос, эмоции, но которая так никогда и не назвала своего непутевого мужа жидовской мордой...

Ира была стократ милее Марьяны, но она была гойкой, а это неисправимо!

2.

"Но почему? - настаивал мой внук Петя. - Это же наш семейный альбом. Вот ты, когда была молодой, а вот дедушка в моем нынешнем возрасте. Смотри, какя похож на него! Бабушка, зачем ты от нас скрываешь, где он?" "Здрасте! - возмутилась Марьяна. -И вы о том же... То журналисты, то Миндлин с Пустовых, теперь вы! Все почему-то уверены, что он без меня жить не может и именно мне даст о себе весточку. А он может!.. Прекрасно обходится, если... вообще еще жив."

"Ничего бабушка не скрывает, Питтер, - вступила в разговор по-английски моя дочь Стелла. - Просто тебя с детства учат не быть таким сентиментальным, не изучать часами семейный альбом. У нас в Южной Африке это признак дурного тона." "Но тут, в Израиле, мы все почти в России! Тут другие духовные понятия. И я хочу узнать, наконец, почему меня все пытаются убедить, что дедушка Марк умер." "А если и так? - кричала Марьяна. - Нам-то что? Умер и умер. Почему бы старику и не умереть? От старости. Очень просто. Простудился, заболел и умер себе. Теперь у тебя совсем другой дедушка. И он относится к тебе ничуть не хуже."

"Мне тоже почему-то кажется, что в этой истории что-то не так, перешла на русский Стелла. - Ты даже не говорила нам про эти телепередачи, про суд, про то, что он разбогател в Сибири. А я, между прочим, его единственная наследница, мама. Так что давай, говори правду. Какой у него сибирский адрес?"

"Правда в том, что я с ним развелась за пять лет до этой передачи. И об его сибирской карьере узнала только из тех же передач и на суде, куда меня пригласил свидетельницей сибирский босс Марика некто Пустовых. От него я узнала, что Марк вместе со своей первой шагайкой бесследно исчез год назад в каком-то гиблом углу этого бесчеловечного бескрайнего пространства на севере Азии, которое я покинула с таким облегчением! Мало того... он там исчез не один, а с какой-то зловещей молодой любовницей, которая натворила что-то ужасное на Кавказе. Ее даже здесь искали жуткие личности... Бррр, что за мерзкие рожи кавказской национальности! Так что, если он и объявится вдруг, то нам с тобой следует держаться от него подальше... Эти люди сначала оставят его без миллионов, а потом лишат жизни самым жестоким образом."