Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» - Герман Романов

Вот и пришлось Екатерине старых полковых шефов тихонько отстранить, но своими заместителями по полку она их все же оставила, за исключением принца Георга – тот вылетел из Конной гвардии намного быстрее, чем пробка вылетает из раскупоренной бутылки шампанского…

И хоть говорила сейчас императрица с князем милостиво, но сама преотлично знала, что военные считают его трусом и матерым казнокрадом. Государыня Елизавета Петровна старого пройдоху в фельдмаршалы произвела и подполковником лейб-гвардии Преображенского полка назначила, хотя князь в походах против неприятеля не командовал, и боевая репутация у него была, откровенно говоря, совсем худая.

Петр Федорович впервые потребовал от князя службы. Заставил его, как и других таких высокопоставленных сибаритов, никогда не помышлявших о строевой службе, «лично командовать своим полком, когда при дворе менялась стража, и стоять перед фронтом во время парада».

И вот, чтоб не подвергнуть себя публичному выговору от императора и насмешкам офицеров, каждый из них держит у себя в доме молодого офицера, который знает службу, и раза по три или четыре в день берет у него уроки в экзерциции.

Ну, не тиран ли древнеэллинский Петр Федорович?! Взял за правило, раз ты гвардейский офицер, «так и неси службу, и отправляй должность во всем». Сатрап он персидский, а не государь!

И старый князь Никита Трубецкой, забыв о своей подагре, марширует перед строем с эспатоном – «ныне у нас и больные и не больные, и старички самые поднимают ножки, и наряду с молодыми маршируют, и так же хорошенько топчут и месят грязь, как солдаты». Ох уж напасти, казни египетские! И кто он после этого – жестокий самодур и гад голштинский…

– Матушка императрица, я только что прибыл из Ораниенбаума и сразу поспешил явиться перед ваши светлые очи, государыня. – Трубецкой встал на одно колено и облобызал правую руку императрицы. А вот свою левую руку Като не давала целовать – она ею нюхательный табак всегда брала…

– И как там поживает мой любезный супруг?

– С утра в безумие впал, матушка. Говорит, что явился к нему дед, император Петр Алексеевич, тростью своей ударил до крови. И рассказал, что переворот в Петербурге будет, всех заговорщиков назвал. И будто поведал ему покойный император, что через восемь дней задушат его гвардейские офицеры в Ропше…

От произнесенного им последнего слова Екатерина вздрогнула и чуть искоса посмотрела на Дашкову. Подруга не сумела скрыть удивления и принужденно заулыбалась.

– Вольно же моему супругу такие сказки рассказывать.

– Нет, матушка государыня. Он действительно знает. И то, что к нему генерал Измайлов прискачет и о мятеже предупредит, он за два часа заранее поведал – а генерал двух коней загнал.

– Так он обезумел, княже. Когда с лошади упал и головкой ударился…

– А юродивые, ваше императорское величество, часто о будущем правду вещают, а супруг ваш ночью в безумии бегал. Видать, на самом деле к нему император Петр Алексеевич явился…

– Полноте, Никита Юрьевич, как вы можете в такое верить…

– Так я бы и не верил, государыня, но супруг ваш по-немецки совсем перестал говорить, водку и пиво отказался сам употреблять и другим настрого запретил, как и табак. Со всеми говорит только на русском языке, и очень чисто говорит. А ругается так вычурно на лакеев, что я поначалу собственным ушам не поверил. Но эту брань я сам слышал, матушка.

Императрица была явно ошеломлена услышанным и, чтобы спокойно проанализировать сказанное князем, подошла к столику и взяла из золотой коробочки щепотку табаку. Аккуратно понюхала, закрыв глаза от удовольствия. Посмотрела на удивленную Дашкову, та просигнализировала глазами, мол, спроси дальше.

– А что супруг мой передал?

– Петр Федорович брани не желает и потому алярма голштинцам объявлять не будет. И гонцов к генералу Румянцеву отправлять тоже не будет, в чем дал государево слово, – Екатерина было встревожилась при упоминании фамилии Румянцева, но тут же успокоилась. Заулыбалась и ее наперсница.

– Ваш супруг во всем вам покорен и готов полностью удовлетворить любое ваше пожелание, матушка государыня. Просит только не идти походом на Ораниенбаум и выражает желание поговорить с вами, ваше величество, где вам только угодно. Вот его собственноручно написанное письмо, – и князь Трубецкой с поклоном протянул свиток императрице.

Като развернула свиток и прочитала его. Полное унижений письмо в точности соответствовало рассказу Трубецкого. Император драться за престол не будет – сквозило в каждой строчке. И она вспомнила слова воспитателя Петра Якова Штелина, сказанные им лет пятнадцать назад: «На словах нисколько не страшится смерти, но на деле боится каждой опасности».

Она хмыкнула – весьма точное высказывание. Ее милый супруг панически испугался всеобщего гвардейского выступления и теперь готов на все, лишь бы ему сохранили никчемную жизнь…

– Идите же отдыхать, мой милый князь, я рада, что вы один из самых преданных моих друзей!

Екатерина милостиво дала поцеловать фельдмаршалу руку и проводила его до дверей. Потом переглянулась с Дашковой. Они обе были несколько удивлены, но охотно улыбались друг другу и уже не скрывали победного настроения…

Ораниенбаум

Из Петергофа прибыл адъютант, кирасир с усталым лошадиным лицом, тот, что бежал вместе с генералом Измайловым из Петербурга, и доложил, что вместе с ним прибыли казачий сотник и два десятка донских казаков, а еще больше сотни донцов гусарский штабс-ротмистр оставил при себе в сторожевом охранении…

За дворцом на лугу, куда Петр направился быстрым шагом, стояла орда. Именно так воспринял Рык казаков на первый взгляд. Где милые сердцу лампасы, гимнастерки и фуражки с красными околышами?

Кафтаны, или чекмени, как мысленно поправил себя сержант, самых разных темных оттенков, от серого и синего до черного. Черные патлы и бороды, светлых было человек пять только, у многих в мочках ушей здоровенные серьги из золота и серебра.

На поясах станичников кривые сабли в ножнах, у половины пики, у другой половины приторочены чехлы с дротиками. У всех на широких ремнях перевязи прикреплены самые разные пистоли, у некоторых короткие фузеи с кривыми, как «линия партии», прикладами, явно турецкого происхождения, трофеи османские.

Лошади все им под стать, разномастные, но крепкие, у некоторых к седлу приторочены арканы. «Орда, право слово, хоть с Мамаем иди на Русь!»

Увидев царя в голубой ленте, казаки резво спешились со своих лошадок, а когда Петр к ним подошел, сделав останавливающий знак следовавшим за ним адъютантам, донцы дружно поклонились ему в пояс и тут же горделиво выпрямились.