Диана де Пуатье - Филипп Эрланже

«Сир, — написал он, — узнав, что Ги Шабо недавно был в Компьене, где он заявил, что кто угодно, сказавший, будто он хвастался, что спал со своей мачехой, — злодей и презренный человек; на это, Сир, с Вашего разрешения и на Ваше милостивое усмотрение, я отвечаю, что он низко солгал и солжет еще столько же раз, сколько скажет, что он мне не говорил чего-нибудь из того, о чем я Вам рассказал; так как он мне говорил об этом множество раз и хвастался, что спал со своей вышеупомянутой мачехой».

Встревоженный Франциск запретил поединок. Дофин, Диана и их друзья утешались тем, что изводили Жарнака остротами и оскорблениями. Через некоторое время несчастный сам стал умолять короля изменить свое решение, но Франциск не желал и слышать об этом.

Перспектива вскоре обрести господство вскружила голову Генриху и осторожной Диане, на которых все же повлияло бахвальство их приближенных. Однажды, когда фавориты высказывали свои далеко не скромные планы на будущее, дофин увлекся и сам. Он начал говорить о своем будущем правлении, заявил, что вернет коннетабля, и распределил между своими друзьями основные государственные должности.

В углу сидел и слушал шут Брианда. Как только представление окончилось, он помчался к королю, который сидел за столом.

— Храни тебя Господь, — сказал он, — Франциск де Валуа!

Его Величество изумился:

— Вот это да! Брианда, кто тебя научил этому?

— Святые небеса! Ты больше не король, а ты, господин де Те, больше не командующий артиллерией, это — Бриссак. А ты, ты больше не первый камергер, это Сент-Андре. А ты… — И он продолжил. Затем, вновь обращаясь к королю, он сказал:

— Черт возьми, скоро ты увидишь здесь господина коннетабля, который заставит тебя ходить по струнке и быстро научит ремеслу шута. Беги, черт тебя побери! Ты мертв!

Госпожа д'Этамп закричала от страха. Франциск, в сильном возбуждении, приказал шуту рассказать, кто окружал дофина во время этой возмутительной сцены. Когда он услышал их имена, его обуял гнев. Он вызвал капитана своей шотландской гвардии и, во главе отряда из тридцати человек, ринулся к апартаментам своего сына. Но молодые безумцы заметили исчезновение Брианда и успели сбежать. Король обнаружил там только слуг: нещадно избив их, он принялся ломать мебель.

Дофин покинул двор и скрывался в течение месяца. Затем доброжелатели устроили их примирение, хотя Франциска усмирила не нежность. Теперь он ненавидел и даже боялся своего сына, но этот сын был наследником трона, к тому же последним из Валуа. Публичная ссора могла бы дорого обойтись для Франции.

Так, Генрих вновь занял свое место. Взамен король сослал Сент-Андре, Бриссака, Дампьера, всех тех, кто неосторожно осмелился делить его добро.100

Даже и речи не было о том, чтобы в опалу попала госпожа де Брезе. Франциск I был вынужден и дальше терпеть бесстрастное лицо этой великой женщины в черном, которая спокойно ждала его смерти.

Смерть стремительно приближалась к королевским дворцам. В январе 1547 года она унесла с собой Генриха VIII Английского, что порадовало Франциска I. По словам Сен-Мориса, «во время бала он весело смеялся и заигрывал с дамами».

Все изменилось, когда английский дворянин, подтвердивший «весть о кончине покойного короля Англии, передал ему то, что тот сказал при смерти, а именно, что Франциск должен вспомнить о том, что также смертен: это предупреждение поразило его… и в тот же момент он почувствовал себя больным».

Это был насморк, которому никто не придал большого значения. В то же время 11 февраля у короля случились «три приступа возобновляющейся на третьи сутки лихорадки», которая больше уже не оставила его. На протяжении целого месяца вечный странник переезжал из одного замка в другой, как будто хотел таким образом утомить болезнь, изнуряющую его. Не прекращая этой борьбы, он перемещался из Ла Мюет в Виллепре, из Дампьера в Лимур, из Рошфора в Сен-Жермен. Двенадцатого марта он находился в Рамбуйе, намереваясь провести там только один день, но тут в четвертый раз у него появился ужасный «нарыв», в котором, по словам посла, «обнаружилось такое гниение, что медики уже не надеялись на излечение».

Но, с другой стороны, Франциск пережил множество подобных кризисов, и никто даже не посчитал необходимым предупредить королеву о том, что ее супруг находился в Пуасси. Впрочем, больной даже и не думал сдаваться и 25 марта воспользовавшись улучшением состояния, он еще раз предался прославлению Венеры.

«Господин дофин редко его покидает», — сообщил Сен-Морис императору. В действительности у Дианы, Гизов, даже у самого принца появилась ужасная надежда. Весь клан лихорадочно работал над преобразованием двора и, теперь уже издеваясь над Брианда, решал судьбы как старых, так и новых фаворитов. Две женщины испытывали непритворное страдание: госпожа д'Этамп, которую ожидало самое худшее, и супруга дофина, несмотря на существование ее сына, подвергавшаяся риску попасть в полную и окончательную зависимость от своей соперницы.

Двадцать девятого марта король понял, что его состояние более чем опасно: он тут же приказал герцогине покинуть замок. Анна «упала на землю без чувств, затем испустила ужасный крик: «Земля, поглоти меня!» Она вместе со своим дядей, епископом Кондомским, отправилась в Лимур.

Франциск причастился. Затем состоялся его последний разговор с сыном. По существу, их сердца не ожесточились, и в этот предсмертный миг умиление смыло семена раздора, занесенные в них страстями других. Франциск сказал, что «не испытывал угрызений совести, так как никогда ни с кем не поступил нечестно», но потом, говоря о несчастной Элеоноре, признался, что «зря так незаслуженно плохо обращался с ней». Если он сожалел, что объявлял иногда «войну без достаточного на то повода», то, по собственному признанию, мало раскаивался в том, что был союзником турков, и в том, что призывал дофина «сохранить чистоту католической доктрины». Он предостерег Генриха от Гизов, умоляя его не допускать этих честолюбцев в Совет, и также не возвращать Монморанси. Наконец, он обратился к самой деликатной теме:

— Сын мой, я вверяю герцогиню д'Этамп Вашим заботам. Это настоящая дама.

Он также добавил:

— Не покоряйтесь воле других, как я покорился ее воле.

Это был единственный намек на Диану.

Потрясенный Генрих забыл обо всем и пообещал повиноваться. Попросив отцовского благословения, он «потерял сознание на постели короля, который, полуобняв его, не давал ему возможности выскользнуть». Эти отец и сын, никогда не любившие друг друга, воссоединились за мгновение до вечного расставания.

Невдалеке от этих покоев Диана и Гизы, находившиеся рядом, были обуреваемы совсем другими эмоциями. До них донесся крик агонии.

Вот и умер этот повеса!

Кто же крикнул эти жестокие слова, госпожа де Брезе, или граф д'Омаль? Об этом до сих пор спорят. Франциск Лотарингский, без сомнения, был жестокосердым и алчным человеком, но мог ли солдат, рыцарь нанести подобное оскорбление триумфатору битвы при Мариньяно, находящемуся при смерти? Есть что-то женское в этой мрачной насмешке.

— Господи! — вздыхал король, — как же тяжел этот венец, что ты мне, как я думал, дал в награду!

Должно быть, к своей сестре Маргарите он обратил эти душераздирающие строки:

Если грешно любить чрезмерно, увы! ПрощенияЯ у тебя прошу, ведь согрешил я в этом…

Тридцать первого марта 1547 года Франциска I не стало.

«Обнаружили, — написал Сен-Морис, — гнойный нарыв на его желудке, испорченные почки, гнилые остальные внутренности; часть глотки была покрыта шанкрами, повреждено легкое».

Только два дня спустя королева, остававшаяся в полном неведении все это время, узнала о том, что стала вдовой.

Могущество денег

Отныне имя короля Франции было Генрих II. Маттео Дандоло, наблюдая за ним, покрытым славой, нашел Угрюмого красавца «веселым, с румяным лицом прекрасного цвета». Смятение, которое он ощутил, сидя у изголовья кровати умирающего отца, не помешало ему насладиться этой переменой, означавшей также освобождение.

Не считая любви, с самого рождения этот двадцативосьмилетний мужчина не знал радостей жизни. Лишенный матери, лишенный отцовской любви, он провел в ужасной тюрьме четыре года, которые наложили тягостный, неизгладимый отпечаток на его детство. В дальнейшем он чувствовал постоянное превосходство своих братьев, неприязнь отца, его женили на непривлекательной женщине, с неохотой признали его законное положение, затем постоянно удаляли от дел, оскорбляли, угрожали ему. Не слишком выдающиеся умственные способности не позволяли ему понять, почему его манера поведения, взгляды и друзья раздражали короля, он никогда не прекращал чувствовать горький вкус несправедливости. Изгнание его лучшего друга, нападки на его любовницу, ловушки, расставленные для него Крепийским договором, поддерживали в его душе гнев и досаду.