Диана де Пуатье - Филипп Эрланже

Императору стало понятно, что будущий правитель уже не будет тем, на кого он еще недавно мог рассчитывать. Это очень его обеспокоило, тем более что тогда он был втянут в самую гущу бесконечно запутанного немецкого вопроса. Поэтому он приказал своему новому послу, Жану де Сен-Морису, особенно тщательно наблюдать за малейшими переменами при дворе и, в особенности, за настроением, переменой в характере, здоровьем членов королевской семьи.

Так как Венеция не собиралась позволять кому бы то ни было пользоваться плодами кропотливо собранной информации, ее представитель, Марино Кавалли, с не меньшими скрупулезностью, хитростью и любопытством отслеживал все происходившее. Итак, благодаря докладам двух дипломатов мы располагаем огромным количеством точных свидетельств о последних годах жизни Франциска I.

Кажется, что в зависимости от увеличения или уменьшения страданий, приносимых болезнью, король был то похож на лунатика, который, не осознавая того, что делает, подписал приказ об истреблении вальденсов и отправил на костер Этьена Доле; то превращался в страстного охотника, неисправимого распутника, отдававшего приказ о строительстве нового Лувра (начавшегося в 1546 году), с прекрасным внешним видом и светлым умом.

Что касается дофина, его любовница сделала из него человека настолько скрытного, что он стал способен обмануть даже венецианцев: «Он совершенно не интересуется женщинами, — писал в это время Марино Кавалли, — ему достаточно собственной жены. С разговорами он чаще всего обращается к сорокавосьмилетней вдове Великого Сенешаля Нормандии… Некогда насмешник и гордец, очень мало любивший свою супругу, он стал совсем другим человеком; он избавился также и от других мелких недостатков юности. Он любит присутствовать на военных учениях; все обычно отмечают его храбрость…»

В середине лета 1545 года был заключен мир с Англией, но бракосочетание герцога Орлеанского с дочерью или племянницей Карла, которое должно было стать свидетельством выполнения Крепийского договора, до сих пор не состоялось. Тогда же разразилась одна из тех периодически опустошавших полгосударства эпидемий, которые по незнанию называли эпидемиями чумы. Все стали серьезно опасаться реакции населения, и так доведенного до отчаяния жесточайшими испытаниями войной и бременем налогов. Два королевских сына получили наказ отправиться в те районы страны, где свирепствовала болезнь, чтобы подбодрить жителей.

Генрих отнесся к этому поручению с присущими ему серьезностью и сдержанностью. Жизнерадостный и безрассудный Карл, Напротив, загорелся идеей бросить вызов опасности.

Как-то раз оба они зашли в дом больного пахаря.

«Невоздержанный, увлеченный игрой своей юности, он (герцог Орлеанский) начал смеяться над собой и своим братом; затем, стоя на краю кровати, он стал размахивать шпагой и посыпать брата перьями».97

Это было пятого сентября. А восьмого Карл Орлеанский скончался, так как врачи, так и не понявшие, в чем дело, «ничем не смогли ему помочь». Ему было двадцать четыре года.

Случившееся вызвало еще более сильные волнения, чем те, что последовали за смертью дофина Франциска. Во второй раз смерть подарила Генриху то, на что он даже не надеялся. Она избавила его от единственного соперника, обеспечила ему спокойное правление, сделала недействительным договор, заключение которого доставило ему столько проблем. Но разве в это время можно было поверить в то, что сама судьба произвела этот переворот? Вновь поползли слухи об отравлении. «Диану де Пуатье, — написал Дрё дю Радье, — заподозрили в совершении этого преступления. Безусловно, ход этому слуху дала герцогиня д'Этамп». Верить на слово Дрё дю Радье нужно с огромной предосторожностью, но в этом случае возникает сильный соблазн согласиться с ним. Диана обвинила Анну в измене, естественно, что Анна посчитала Диану отравительницей.

Были ли доказательства этого? Никаких, и никто не осмелился расследовать это дело. На сегодняшний день госпожа де Брезе считается непричастной: кажется, что она была не способна на такой поступок. Тем не менее нельзя не вспомнить о том, что в XIV веке у правителей были еще слуги, чья преданность или корысть иногда доводили их до спонтанного убийства.

Король был жестоко подавлен. Фаворитка понимала, что дорога в будущее для нее закрыта. Торжествующие друзья дофина занимались тем, что делили добычу, которая теперь уже не могла от них ускользнуть.

Жестокое соперничество разгорелось между двумя двоюродными братьями одного возраста, одинаково жаждущими могущества и славы, между Франциском Бурбонским, графом д'Энгиен, виновником победы при Черизоле, и Франциском Лотарингским, графом д'Омаль, героем Булонского сражения.98 Им было по двадцать шесть лет. Энгиен сблизился с дофином во время заключения Крепийского договора, но растущее влияние Омаля восстановило его против Генриха и привело к его переходу в противоположный лагерь. Лишь его авторитет пока скрадывал влияние Генриха и Гизов и позволял королю поддерживать зыбкое равновесие.

Однако зимой 1546 года, когда двор находился в Ла Рош-Гюйоне, пылкая молодежь предалась своему любимому времяпрепровождению, за неимением настоящей войны, ее подобию. Был построен импровизированный форт, который атаковали и защищали, бросаясь снежками. Генрих и Омаль командовали наступающими, Энгиен — защитниками форта. Игра переросла в ссору с нанесением взаимных оскорблений и чуть ли не в драку.

Когда мир с огромным трудом был восстановлен, усталый Энгиен присел на скамейку, стоявшую у стены замка. Над головой графа открылось окно, и из него выпал ящик, который сломал ему шею. Через несколько дней герой Черизоле умер.

Кто был виновен в этой смерти? Фаворит дофина, друг Гизов, итальянец Корнелио Бентивольо? Он уверял, что невиновен, что это была чистая случайность. Немногие поверили в это, но Франциск I запретил какие бы то ни было поиски или преследование.

«Галантный король» чувствовал, как страх сковывает его мысли. В среде созданного им двора, прибежища изящества, любезности и культуры, которой не было равных, он с ужасом наблюдал появление нравов, подтверждавших его худшие подозрения. Он не желал знать о том, считают ли те, кто придут к власти после него, преступление одним из средств достижения своих целей.

С тех пор среди непрекращающихся развлечений, на глазах мифологических героев, украшавших волшебные дворцы, противоборствующие стороны расположились лагерем друг против друга, подобно двум армиям, готовым перейти к военным действиям. Иногда внезапные кратковременные стычки напоминали о том, что страсти вот-вот разгорятся.

Сестра герцогини д'Этамп была замужем за «дамским угодником, который больше хвастался своей одеждой, чем своим военным искусством», Ги Шабо, бароном де Жарнаком, родственником адмирала де Бриона.99 Этот малообеспеченный молодой человек одевался с такой роскошью, в такие пышные наряды, что вызывал к своей персоне недоброжелательный интерес. Вполне вероятно, что кто-то донес до слуха вдовы Великого Сенешаля, что он якобы является любовником сестры своей жены и получает от нее деньги.

Однажды дофин неожиданно спросил у молодого человека, как ему удается «позволять себе такие расходы, быть столь расточительным». Жарнак ответил, что его мачеха (вторая жена его отца) была к нему добра, «поддерживала его». Генрих сделал вид, что понял это превратно: он объявил о том, что «щеголь», по его собственному признанию, являлся любовником своей мачехи.

Такое оскорбление в то время бросало пятно на всю семью. Жарнак, забыв об осторожности, поклялся, что «тот, кто произнес эту ложь, кто бы он ни был, — злодей, презренный человек и трус».

Сказанное прямым образом затрагивало честь Генриха. Принц не мог сражаться с простым дворянином, но его мог заменить кто-нибудь другой.

Франсуа де Вивон, господин де Ла Шатеньере, попросил оказать ему честь стать участником этой схватки. «Он утверждал, что именно к нему Жарнак обратил эту реплику, которую до этого повторял сотни раз, и запретил ему говорить по-другому».

Они были полной, практически символической, противоположностью. Представитель двора Франциска I был рослым, стройным, изящным, гибким, элегантным молодым человеком. Сторонник дофина был, в первую очередь, бойцом: «сильный, коротконогий, плечистый», он охотно бился с двумя атлетами одновременно, мог повалить быка, схватив его за рога. Он провел бесчисленное количество дуэлей.

Именно он попросил у короля разрешения сражаться за дофина.

«Сир, — написал он, — узнав, что Ги Шабо недавно был в Компьене, где он заявил, что кто угодно, сказавший, будто он хвастался, что спал со своей мачехой, — злодей и презренный человек; на это, Сир, с Вашего разрешения и на Ваше милостивое усмотрение, я отвечаю, что он низко солгал и солжет еще столько же раз, сколько скажет, что он мне не говорил чего-нибудь из того, о чем я Вам рассказал; так как он мне говорил об этом множество раз и хвастался, что спал со своей вышеупомянутой мачехой».