Якоб решает любить - Каталин Флореску

Мать с озабоченным видом ходила по крыльцу из стороны в сторону. Увидев меня, она хлопнула в ладоши и воскликнула: «Иисус-Мария-Иосиф!» Так она всегда говорила, когда боялась или возмущалась, это было ее восклицание на все случаи жизни. Она завела меня в дом, раздела и обтерла полотенцем. Потом сунула под одеяло два нагретых кирпича и принесла мне поесть.

— В такую погоду тебе нельзя выходить из дому, иначе смерть себе нагуляешь. Теперь повторяй за мной молитву, — сказала мать, но я отмахнулся. Она схватила меня за руки и соединила ладони.

— Я мал, душа моя чиста, — начала она.

— Но я уже не мал, — упрямился я.

— Перед Господом мы все малы. А теперь вместе: Я мал, душа моя чиста. Никому в ней нет места, кроме Господа Бога. Да пребудет, Отче, над моей постелью око Твое.

Я повторил за ней, и она, довольная, накрыла меня одеялом до самого подбородка, поцеловала в лоб и прошептала:

— Если поднимется температура, пошлем за Непером. С этим он справится. Спокойной ночи, Якоб.

На следующий день Рамина спустилась со своего холма, переполошив всю деревню, где ее не видали уже много лет. С тех пор, как она меня вылечила. Как и тогда, Сарело поддерживал ее, как мог. Вдобавок в руке у нее был посох, вырезанный сыном, и с каждым шагом она тяжело упиралась им в землю.

Люди сбегались со всех сторон поглазеть на нее, как когда-то на силача Фишера. Насколько я помню, даже земля дрожала, когда Рамина подходила к нашему дому, и стакан, в который мать насыпала лекарство Непера, двигался по столу. Когда она остановилась у ворот передохнуть, стакан оказался в сантиметре от края. А когда она вошла во двор, стакан все-таки упал.

Я лежал в постели с температурой и через приоткрытую дверь мог только прислушиваться к тому, что происходило в гостиной, где гостью встретили отец, мать и дед. Сарело остался у двери. Я представил, как Рамина села на самый крепкий стул и развязала косынку на голове, прежде чем справиться обо мне.

— Якоб заболел? Он вчера ушел от меня в сильный дождь. Я нужна ему?

— Непер обо всем позаботился. Зачем ты пришла, Рамина? Что за важное дело заставило тебя покинуть холм? — спросил дед.

— Покинуть мне его так и так придется, дедушка. Вы правы, дело важное. Но сперва налейте-ка Рамине шнапсу. На улице зябко.

Она осушила рюмку одним глотком, как я представил, и вытерла губы рукавом.

— Послезавтра меня заберут и повезут в Транснистрию. Оттуда я живой не вернусь. — Ее голос стал грубым, как наждачка.

— Тебе там дадут такой дом, Рамина, какого у тебя никогда не было. У евреев хорошие, крепкие дома. Говорят, они достанутся вам, — попытался утешить ее дед.

— Я слыхала кое-что другое, дедушка. Недавно ко мне заходил человек, сбежавший оттуда. Он сказал, что раньше не знал, где находится ад, а теперь точно знает. Рассказывал, что их завезли на их же фургонах в какие-то безлюдные места и приказали рыть землянки, если хотят пережить зиму. Их бульбаша запротестовал и потребовал, чтобы им отдали обещанные дома евреев, но солдаты только посмеялись над ним. Потом они ушли, и люди остались сами по себе. Среди них были женщины с малыми детишками, беременные и старики, и многие померли в первые же недели. Когда у них кончилась еда, они стали есть коней. А для цыган это очень плохо — убивать своих коней. Когда кончились дрова, стали жечь повозки. Тогда несколько молодых мужчин отправились в ближайший город, но и там было не лучше. Тысячи людей заполонили площади и дома, жгли все, что найдут. Двери, столы, деревья. Там никто не знает, куда девать всех этих цыган, ведь у местных украинцев добра тоже немного. Трупы лежат прямо на улице, и никому до них дела нет. Что же это за мир, где мертвых не хоронят?

Мать шумно вздохнула:

— Это все россказни, Рамина, такие же, как и твои. Тот человек просто хотел напугать тебя, только и всего.

— Может, вы правы, а может, и нет. Но я думаю, для меня это все плохо кончится. Откуда я там возьму столько еды, сколько мне нужно, если даже тощему, жалкому цыганенку не хватает?

Она издала горестный стон.

— У тебя вон какие запасы, больше, чем у других, и ты похудеешь, — вставил дед.

— Так чего тебе нужно? — резко спросил отец. — К сожалению, я ничем не могу тебе помочь. Да, я знаком с начальником жандармерии Темешвара, но такие распоряжения поступают с самого верха.

— Не бойтесь, милостивый государь, для меня ничего делать не надо. А вот я для вас сделаю.

Я представил себе все удивление отца в это мгновение.

Рамина продолжила:

— У меня есть сын. Вы все его знаете. Он не самый сообразительный парень, но руки у него растут откуда надо, и упрямый он. Если чего захотел, добьется. Он продает почти все ножи, что делает. Даже у вас, дедушка, не получается продать всю скотину на рынке. Мальчик кое-что умеет и сумеет еще больше, если его научить. Я не хочу, чтобы он умер таким молодым…

— Ближе к делу, Рамина. Я не могу весь день тебя слушать, — поторопил ее отец.

— Так я уже об деле. Якоб у вас хиленький и не сможет вести хозяйство. Да и делец из него тот еще, я его знаю. Короче говоря, я предлагаю вам своего сына. Незачем ему помирать на Буге вместе с матерью. Вы бы, милостивая государыня, тоже не хотели бы, чтобы Якоб помер, только потому что кто-то там решил, будто он должен помереть. — Голос Рамины стал умоляющим.

Наверное, по столу ударил отец. Он был вне себя от ярости:

— Так вот что ты мне предложить хочешь, бессовестная! Сыночка своего? Чтоб теперь я еще и его кормил, как до сих пор тебя?

Я представил себе Рамину, спокойно сидящую на месте и наблюдающую всю сцену хитро поблескивающими глазами. Она ждала, пока пройдет первая волна гнева.

— Мой сын будет вам хорошим помощником, лучше Якоба. Он даже мог бы стать вашей правой рукой. Когда-нибудь вам здесь понадобится преемник.

Я представлял, как Рамина наслаждалась впечатлением, которое произвели ее слова. И конечно же, она знала, кто слышал все это в соседней комнате и не верил своим ушам, не мог поверить в такое предательство. Но я понимаю, она не могла иначе, ей пришлось пойти ва-банк, чтобы спасти жизнь сыну. Кто посмеет ее упрекнуть?

Грохнулся стул, и отец в тяжелых сапогах стал расхаживать по комнате. Его голос то приближался, то удалялся.

— Мой преемник? Цыганенок? Будет вести немецкое хозяйство? Убирайся с глаз моих! Вон! — орал он.

— Да успокойтесь же. Вот увидите, вы внакладе не останетесь, — ответила Рамина, не двигаясь с места. — Я ожидала, что вы так мне ответите, хотя измените свое мнение, когда узнаете его получше. Сарело много не надо, он может спать хоть в хлеву. Но я знаю две причины, почему этого будет недостаточно, — продолжала она.

— Вон! — повторил отец и распахнул дверь.

— Милостивый государь, закройте, пожалуйста, дверь, а то сквозит. Я уже сказала, вы не останетесь внакладе.

— Не понимаю, о чем ты!

Рамина выдержала паузу, и я опять представил, как она наслаждалась этими секундами. Наконец она сказала:

— Я отдам вам не только моего сына, я отдам вам все мое золото.

Дверь тихо закрылась, отец медленно вернулся к столу.

— Золото? Много лет ты живешь за счет наших харчей, Рамина. Все золото, что у тебя есть, — это твои зубы, — ответила мать. Но она ошибалась.

Рамина рассказала, что ее муж, бульбаша, все свои доходы вкладывал в золото. Тысячи талеров Франца-Иосифа он прятал в колесах и кузове своего фургона. Он ездил, работал и спал на своем богатстве и заходил в дом только поесть или чтобы Рамина разогнала его соки.

Когда муж собрался уйти от жены и молодая любовница уже ждала его в фургоне, Рамина пригрозила ему оружием пострашнее платка с менструальной кровью — созывом криса, всеобщего собрания цыган, дабы они не только изгнали бульбашу из табора, но и навсегда стерли бы его имя из их общей памяти. Такое наказание было страшнее смерти, и муж откупился от Рамины, отдав ей все свое золото.

Когда бульбаша смылся, ярость все-таки одолела Рамину, и она решила испытать на нем если уж не сильнейшее оружие, то второе по силе. У одной из цыганок она взяла пропитанный менструальной кровью платок и погналась за беглецами, но те как сквозь землю провалились.

Шестнадцать лет золото хранилось в доме Рамины, в той самой комнате, куда мне запрещалось входить, спрятанное в кусках мыла, которое она делала из нашего жира. В каждом куске мыла скрывалось по два-три талера. Рамина решила, что это надежный тайник, ведь любой грабитель принял бы ее просто за торговку мылом.

Ее речь явно возымела действие, и я постарался представить себе обескураженные лица родителей и деда. Долгое время все молчали, а когда кто-то собирался что-то сказать, тут же осекался. Маятник часов продолжал тикать, издавая тихий, почти незаметный звук, словно желая проявить деликатность и не мешать людям, насколько это возможно.