Европейская мозаика - Сергей Эдуардович Цветков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Натурфилософские, астрономические, этические идеи «философии рассвета», несмотря на всю их новизну, на открытое и непримиримое противоречие церковному мировоззрению того времени, сами по себе ещё не могли предопределить дальнейшую судьбу их автора. В конце концов у Бруно были предшественники (и современники), которые развивали герметическую традицию, оставаясь при этом добропорядочными христианами. Их «героический энтузиазм» заканчивался там, где намечался полный разрыв с Христом.
Но Бруно смело вернул герметическую магию к её языческим истокам. Целенаправленно и последовательно он пытался возродить «солнечную» религию египтян — религию разума, якобы уничтоженную христианской Церковью. И если для других учителей герметической мудрости XV–XVI веков историческая победа христианства над язычеством означала «очищение» и развитие древнего герметизма, то Бруно видел в этом обстоятельстве «торжество зверя» и сочувственно цитировал Плач из «Асклепия», толкуя его как пророчество неизбежного крушения христианства, чья богословская тьма временно поглотила свет истинного Солнца:
«Разве ты не знаешь, о Асклепий, что Египет — подобие неба?.. Но увы! Придёт время, когда станут думать, будто Египет тщетно был верным поклонником божества: ибо божество, переселившись на небо, оставит Египет пустынным… О Египет, Египет! только сказки останутся от твоей религии, сказки также невероятные для грядущих поколений, у коих не будет ничего, что поведало бы им о твоих благочестивых деяниях, кроме письмён, высеченных на камнях… Тьма возобладает над светом, смерть станут считать полезнее жизни, никто не поднимет очей своих к небу, на религиозного человека будут смотреть как на безумца, неблагочестивого станут считать благоразумным, необузданного — сильным, злейшего — добрым. И — поверишь ли мне? — даже смертную казнь определят тому, кто будет исповедовать религию разума… Но не сомневайся, Асклепий, ибо после того, как исполнится всё это, Господь и Отец Бог, управитель мира, всемогущий Промыслитель… несомненно положит конец этому позору и воззовёт мир к древнему виду».
Себя Бруно видел проповедником и предводителем мировоззренческой революции по замене христианства «магической религией» герметизма, этого синтеза сердца и разума (в одном из своих диалогов он называет четырёх наставников в истинной религии — Любовь, Магия, Искусство, Наука). Он отлично знал, чем ему грозили подобные замыслы и свободно выбрал свой удел.
Годы странствий
Первое время после бегства из Рима Бруно колесил по городам Северной Италии. В Падуе знакомые доминиканские монахи убедили его снова надеть монашеское облачение (бегство из монастыря само по себе не считалось большим преступлением — около 40 000 итальянских монахов жило тогда вне монастырских стен). Послушав их совета, Бруно облачился в белую рясу с омофором, в каковом одеянии через Милан, Турин и Шамбери перебрался ещё дальше на север — в кальвинистскую Женеву. Здесь, однако, ему посоветовали сменить монашескую одежду на светский костюм.
Спасаясь от преследований инквизиции, он попал в город, где малейшее отклонение от реформаторской доктрины жестоко каралось государственной властью. Статуты Женевского университета, принявшего опального изгнанника в свои стены, предписывали участникам богословских диспутов «воздерживаться от ложных учений, опасных умствований, суетного любопытства и трактовать предмет спора благочестиво и религиозно». Но Бруно, отринувший не католицизм, а христианское мировоззрение в целом, конечно, не смог удержаться в очерченных рамках. Едва обжившись на новом месте, он осмелился выступить с публичной критикой лекций ректора университета Антуана Делафе, за что был арестован и впервые в его жизни заключён в тюрьму, впрочем, ненадолго. Городские власти подвергли его отлучению от церкви, после чего выпустили на свободу.
Уехав из Женевы, Бруно не забыл, как кальвинисты обращаются со свободой мысли, и с тех пор называл их не рефоматорами, а деформаторами католицизма. В своём сочинении «Изгнание торжествующего зверя» (под которым подразумевалась христианская Церковь и шире — все пороки, «кои обычно одерживают верх и попирают божественное начало в нас») Бруно вложил в уста Момуса, бога иронии и насмешки, следующую инвективу против кальвинистов: «Да искоренит герой будущего эту глупую секту педантов, которые не творя никаких добрых дел, предписываемых божественным законом и природою, мнят себя избранниками Бога только потому, что утверждают, будто спасение зависит не от добрых или злых дел, а лишь от веры в букву их катехизиса».
В августе 1578 года Бруно приехал в Тулузу, куда его привлекла слава местного университета, который посещало 10 000 слушателей. Все они вели почти монашескую жизнь. «Студенты университета, — свидётельствует хронист, — вставали в четыре часа утра, слушали обедню, а в пять сидели уже в аудиториях с тетрадями и свечами в руках». Изучаемые темы соответствовали их образу жизни. Наибольший интерес учащихся вызывал вопрос о душе. Когда один профессор позволил себе слишком долго разглагольствовать о других предметах, студенты прервали лекцию дружным криком: «Anima, animal!» («Говори о душе, скотина!»).
Заняв освободившуюся вакансию на кафедре философии, Бруно быстро навлёк на себя гнев университетских коллег, строго придерживавшихся аристотелизма и схоластической традиции. Официального преследования против него никто не возбуждал, однако враги Ноланца сделали его жизнь в университете невыносимой. «Повсюду я подвергался ненависти, брани и оскорблениям, даже не без опасности для жизни, от грубой и бессмысленной черни, побуждаемой скопищем увенчанных степенями отцов невежества», — вспоминал он позднее. В конце концов открытая травля и вновь вспыхнувшая на юге Франции гугенотская война побудили Бруно проститься с университетом и отправиться в Париж (1581). С собой он увозил полученные в Тулузе диплом доктора и звание ординарного профессора философии.
Авторитет Сорбонны стоял тогда необычайно высоко: решения её богословского факультета приравнивались к постановлениям церковных соборов. Ни докторский диплом Бруно, ни заявленная тема его курса лекций (формально это были комментарии к разделу «Свода богословия» Фомы Аквинского о 30 атрибутах Бога, а по существу — опровержение томизма) не вызвали подозрений у руководства университета. Впрочем, от предложенной ему ординарной профессуры Бруно отказался, чтобы не связывать себя обязанностью присутствовать на церковных службах.
Чтения Бруно в Париже имели большой успех. У него появились первые ученики и почитатели, которые донесли до нас некоторые привычки своего учителя. По их словам, Бруно имел обыкновение читать лекции, стоя на одной ноге, а «думал и диктовал так скоро, что перья едва могли поспевать за ним, — таков он был по быстроте своего
