Охота на Герострата - Антон Первушин

— Поздравляю, — сказал я, отметив для себя упоминание о двоих «из высшего руководства ФСК».

— Какие-нибудь еще есть вопросы? — вежливо спросил Сифоров.

— Вопросов больше нет.

— Тогда пойдемте, я покажу вам центр управления нашей мышеловкой.

Мы вышли из комнаты, и я обнаружил, что теперь коридор пуст, хотя из-за дверей продолжал доноситься звук бубнящих голосов и механический стрекот машинок.

— Как вам звуковое оформление? Магнитофонная запись. Предназначена для посторонних ушей.

— Превосходно, — не удивился я. — Только, мне кажется, здесь вы перегибаете палку. Это уже лишнее.

— Не скажите, Борис Анатольевич. Чему нас учит социалистический реализм? Изображать действительность такой, какой ее хотят видеть вышестоящие инстанции.

Что ж, отметил я, он шутит? Видно, все-таки поднялось у человека настроение в связи с маленькой над моим скепсисом победой.

Мы неспешно поднялись на пятый этаж. Такой же коридор, окно в том конце, окно в этом конце, одинаковые, как двойняшки, двери. На двери кабинета, к которому привел нас Сифоров висела простенькая табличка: «Вычислительный центр».

— Прошу, — сказал капитан, открывая дверь.

Снаружи она отличалась лишь этой непритязательной табличкой, но здесь, за ней, оказался узкий тамбур, заканчивающийся еще одной дверью: огромной, из сплошной стали, на невероятных размеров петлях. Нечто похожее, пожалуй, можно встретить на подводных лодках, или в каком-нибудь правительственном бункере, построенном на случай ядерной войны.

Наверху в этом закутке между дверьми была закреплена миниатюрная видеокамера. Я увидел, как она чуть заметно повернулась на вертикальном удерживающем ее штоке, объектив слепо уставился на нас. Сифоров тоже взглянул туда и помахал рукой.

— Открывай, Пончик, открывай, свои, — пробормотал он.

Дверь с громким лязгом приоткрылась. Сифоров не без усилия толкнул ее. Мы вошли в комнату, жмурясь от яркого света. Это помещение было гораздо просторнее комнаты-«пустышки». Окна были плотно зашторены, и в полную мощность работали лампы дневного света. В центре помещения пребывало громоздкое устройство, и еще какие-то металлические ящики вдоль стен, а на полу — ковром переплетение кабелей, подсоединенных разъемами к центральному устройству; еще несколько пучков кабелей в разных местах уходили в стены. За устройством — шкаф, облицованный десятками десятками телевизионных экранов с четкими цветными изображениями вестибюля и знакомых нам коридоров плюс дисплей мудреного компьютера, на котором высвечивались одна за другой яркие цветные схемы — сидел на вращающемся кресле маленький круглый розовощекий субъект в грязноватой майке, которая была ему не по плечу, а потому открывала взорам всех желающих белый круглый животик, и поношенные трикотажные штаны. Субъект левой рукой почесывал живот, а правой — вытягивал из огромной коробки одну за другой шоколадные конфеты, лишь время от времени отвлекаясь на то, чтобы отстучать на клавиатуре компьютера загадочную комбинацию символов.

В комнате было из кого выбирать: у миниатюрного холодильника, в дальнем конце, расположились еще двое гражданских, потягивающих лениво «фанту» из высоких запотевших бокалов — но я сразу догадался, кого здесь Сифоров называет «Пончиком». Субъект по прозвищу Пончик развернулся вместе с креслом, встал и пошел, протягивая на ходу вымазанные шоколадом пальцы.

Сифоров в ответ руки не подал, а даже несколько отшатнулся. Субъект остановился и приготовился, видимо, уже обидеться, но тут сообразил и старательно вытер пальцы о свои трикотажные штаны. После чего снова полез к Сифорову с рукопожатиями, и неистовому капитану ничего не оставалось другого, как ответить на них. Правда, с чрезвычайно болезненной улыбкой на лице. Субъект по прозвищу Пончик долго тряс ему руку, а «гражданские» в углу откровенно веселились, наблюдая происходящее. Сразу стало ясно, что субъект этот не просто так сам себе субъект, а еще и объект всеобщих насмешек, а все поступки и привычки его давно уже — притча во языцех сотрудников ФСК.

— Пончанов Константин, — представил нам субъекта Сифоров. — Наш местный гений. А это, познакомься, Костя, наши консультанты: Борис Орлов и Марина Кэйбот.

Мне Пончанов пожал руку — пальцы у него все же были липкие — а к Марине самым непринужденным образом полез целоваться. Марина с испугом отпрянула.

— Полегче, Пончик, — осадил «гения» Сифоров. — Марина — человек западный, там у них лобызаться при встрече не принято.

Пончанов остановился и тут же затараторил, прижимая руки к груди, с выражением совершеннейшего отчаяния на пухленькой своей физиономии:

— Извините, извините меня, Марина. Не был осведомлен, предупрежден, поставлен в известность. Но очень-очень-очень рад с вами познакомиться. Марина, говорите, вас зовут? Очень — очень-очень рад.

В знак примирения Марина протянула ему руку, и Пончик на радостях ее едва не облобызал. Под его восторженное верещание Марина поспешила высвободиться.

Что-то начал я уставать от новых знакомств, подумал я, наблюдая эту сцену. Хотя, как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. При условии, если это НАСТОЯЩИЕ друзья, а рубли еще не сожраны сегодняшней инфляцией.

— Давай, Пончик, показывай гостям свое хозяйство, — распорядился Сифоров.

Пончанов немедленно засуетился.

— Да-да, проходите, пожалуйста. Не желаете ли конфет, Марина? Очень-очень-очень вкусные конфеты. Вот здесь у нас оборудован центр управления всем этим барахлом. Каждый уровень подконтролен, каждый уровень просматривается. Но барахло барахлом остается, как его не назови. Вы со мной согласны, Марина? Очень-очень-очень этому рад! Просто не знаю, что бы они все без меня со своим барахлом делали. Ведь барахло оно и в Африке — барахло…

Он тараторил, перескакивая с одного на другое, склонял на все лады узкоспециальный термин «барахло», а я с сомнением взглянул на Сифорова, и тот, перехватив мой взгляд, конечно же, догадался, о чем я думаю.

— Успокойтесь, — вполголоса сказал он. — В деле ему равных нет. За что и держим.

Пончанов тем временем увлек Марину к пульту и, пытаясь угощать ее своими конфетами, пустился в путаные объяснения:

— Каждый уровень, каждый — подразделяется на подуровни. Управление таким вот образом разветвляется по деревянному принципу. Смотрите, Марина, — он застучал пальцами, снова уже вымазанными в шоколаде, по клавиатуре компьютера.

Изображения на экранах задрожали, дробясь на части. Не прошло и секунды, и теперь каждый из них вмещал в себя как бы четыре новых экрана, отличающихся друг от друга транслируемым изображением: там были комнаты, снимаемые под разными углами, комнаты-«пустышки», заваленные папками, и комнаты-ловушки, где занимались своими делами ребята из «Альфы»: кто чистил оружие, кто обедал бутербродами, запивая их горячим кофе из термосов, кто просто беседовал.

— Видите, видите, Марина, все-все контролируется, — несло Пончанова. Компьютер осуществляет непрерывный опрос периферийных устройств, совсем непрерывный. Так что если где что, сразу сюда на пульт будет выдан сигнал. Все контролируем, все. Насколько можно контролировать с этим барахлом. Хотите конфет, Марина?

Марина, несколько ошеломленная напором «местного гения», предпочитала помалкивать.

Сифоров посмотрел на меня:

— Может быть, у вас есть какие-нибудь вопросы к нашему сотруднику, Борис Анатольевич?

— Никак нет, — отвечал я не без иронии. — Раз у вас все контролируется, даже с этим барахлом, то, значит, все в порядке. Остается только ждать.

Сифоров кивнул, а я подумал, что как бы не пришлось ждать слишком долго. Ведь ожидание — не самый лучший способ времяпровождения. Особенно для таких «крутых» парней как мы. Тут и нервишки могут не сдать…

Глава двадцать шестая

Я оказался прав. Ожидание затянулось.

Шел двенадцатый день охоты на Герострата, двадцатое июля, но никакой новой информации о Своре и самом Герострате сотрудникам ФСК раздобыть не удалось. След остыл, как сказал бы, наверное, Мишка Мартынов, будь он рядом. И добавил бы, скрипнув зубами: «Дьявол, дьявол, а не человек!».

Я бы с ним не согласился. Герострат — человек, а это гораздо страшнее. Я ПОМНИЛ, насколько страшнее. И то, что ожидание наше затягивалось, постепенно начинало выводить меня из себя.

Когда-то в мае я каждым нервом, каждой клеткой чувствовал, как ускользают минуты, как протекают они плавно сквозь пальцы, и что за любой из них — кровь, новые жертвы. И теперь, в июле, я испытывал сходные ощущения. Можно было бы вновь заняться самобичеванием, но результат от подобного мазохизма — нулевой, и я, к счастью, это хорошо понимал. Потому самобичеваниями не занимался, но раздражение все равно продолжало накапливаться, нарастать.