Чего вы хотите? (сборник) - Роман Сенчин

– Да-да, помним…

– И вот они построили новый танк, а дальше – возможный сценарий скорого будущего.

Идет от праздников усталыйРаботник в банк.Навстречу с Южного УралаВыходит танк.

Он мчит, вздымая пыль с дороги,Блестит броня,Чтоб испугались бандерлогиЕго огня.

Тот танк из Нижнего Тагила,Снимай очки.Теперь ждет братская могилаВас, хомячки.

Настя уронила на пол кусок хлеба. Умоляюще посмотрела на Дашу. Даша наклонилась, нашла, подняла…

На толпы, что в Фейсбуке завывают,В которых бес,Есть грозная машина боеваяТ-9 °C.

А в модном баре, где амфетаминыИ тусклый свет,Готовят молодые сисадминыДля них ответ.

Они готовят эффективныйОтпор трудящимся Тагила,Поскольку в классе креативномЕсть тоже творческая сила.

Ведь кто-то должен же у танкаВстать на пути.Читает менеджер из банкаРецепт в Сети.

В бутыль, что так ему знакома,Где был абсент,Он льет железного наркомаИнгредиент.

Промчались в мареве тусовокДни Рождества.Сейчас серьезен он и ловок,За ним Москва.

Он выждал нужного момента,Заслышав гул.И обвязавшись тарой от абсента,Под танк шагнул.

Взорвались самодельные гранатыИ все горят.Так снова на Святой Руси на братаПоднялся брат.

Пусть только вынесет бумагаМой горький стих.Какая все-таки отвагаВ тех и в других.

И в голос матери завыли,Вокруг темно.Одни из них в Нижнем Тагиле,Другие – в Новокосино.

Даша не все поняла, уловила на слух, но ощущение от этого стебного вроде стихотворения было мрачное и тревожное. И папа только усилил эту мрачность:

– А что, вполне вероятно. Еще месяц-другой подобной лихорадки, и у кого-нибудь нервы стопудово не выдержат.

– Кстати, это стихотворение интересную проблему освещает, – сказал дядя Коля. – Позицию пролетариата.

– В смысле?

– Лет сто назад рабочий класс ненавидел хозяев фабрик и заводов, а заодно царя с правительством. А теперь рабочие ненавидят интеллигенцию. Видят в ней угрозу, что из-за интеллигенции закроют оставшиеся фабрики и заводы и они останутся без работы.

– Да, эт точно, – кивнул папа. – И если раньше рабочие все-таки ценились, то теперь желающих работать как грязи. И только кто-то вякнет про повышение зарплаты, ему сразу: да я тебя лучше уволю и возьму другого, без претензий. Или таджика обучу, который за «Роллтон» будет впахивать.

– А вообще, – спросила мама, – он есть, рабочий класс?

Тетя Маша улыбнулась:

– Стихотворение Всеволода демонстрирует – есть.

– Это вряд ли уже классом можно назвать, – отозвался дядя Коля. – Осколки, скорее. Хотя, судя по их поведению, рабочих этого Вагонзавода, где делают танки, они себя чувствуют гегемоном.

– Да ничего они не чувствуют – им указку прислали, они помитинговали, чтоб неприятностей не было лично у них.

– А, Сев, – вспомнил папа, – ты же недавно с Шаргуновым в Челябинске на заводе был. Что рабочие говорят?

– Хм, – дядя Сева потянулся, вспоминая что-то занятное. – Говорил в основном Шаргунов. Про антинародный режим, рабочие комитеты, про роль пролетариата… Рабочие слушали с открытыми ртами – наверно, с перестройки такой экспрессии не слышали… Потом, уже после официальной части, один мужик подошел и сказал, что тут не слова нужны, а автомат.

– Во, во, это правильно! – Папа стал наполнять рюмки. – Мне тоже «АКа» часто снится…

Дядя Коля поморщился:

– Что тут правильного? Опять революция?

– А как эту власть свалить? Она до последнего держаться будет. Точнее, до последней капли нефти.

– Так, Роман, ладно, – остановила мама. – Теперь твоя очередь читать.

Папин пыл мгновенно исчез:

– Я же не поэт.

– Не капризничай. У тебя есть стихи. Прочитай то, где считалочка.

– Считалочка? – оживилась Настя. – Вышел месяц из тумана?

– Нет, другая, грустная… Давай, Роман, сегодня я могу требовать всё на свете.

– Искать надо. Я наизусть не помню. – И он ушел на лоджию.

– Хороший кабинет, – оглянулся дядя Сева. – Отсек такой…

– Девочки, – заговорила тетя Лена, – а что вам на Новый год подарили?

– Мне – лампу-Лосяша! – бойко ответила Настя.

– Это что такое?

Мама объяснила:

– Настольная лампа в виде Лосяша из «Смешариков».

– М-м, интересно! А тебе, Даш?

– Сережку…

– Представляете, – стала объяснять мама, – такая сережка красивая, стильная – серебро, – но Даше больно. Обидно: то ли ухо зарастает, то ли она бракованная.

– Покажи, – попросила тетя Лена.

Даша выбралась из-за стола. Сережка лежала в шкатулке на ее письменном столе… Когда вернулась, папа уже нашел свое стихотворение, просматривал его, беззвучно шевеля губами.

– Ну-ка, – тетя Лена приняла сережку на ладонь. – Так, конечно! Она не для уха, а для пупка!

– Бли-ин, – расстроилась мама, – точно! И что делать теперь? Сдать обратно как-нибудь?

– Пусть лежит, – сказала Даша; сообщение тети Лены ее не удивило – сама почти сразу догадалась.

– Только не вздумай ничего прокалывать!..

– Что, мне читать или как? – папа раздраженно перебил маму.

– Да-да, дорогой, извини.

Папа кашлянул, сказал уже по-другому, как-то смущенно:

– Не судите строго… Отглагольных рифм вроде немного… Да, тут слово «шакалит» есть, но прошу учесть, что стих написан задолго до того, как Путин завел на него моду… «Сквозь сон» называется. – Еще кашлянул и начал:

Не у всех, конечно, но у многих:Не понять, не сделать и не встать.Хочется прийти в себя, взбодриться,Сматериться как-нибудь опять.

Но лежу, и холодильник звонкоСотрясает полочки свои.Нужно ведь вскочить, ожить, заняться,Не растрачивать единственные дни!

Не у всех, конечно, но у многих —Сон глубокий, долгий и пустой,Как богатыри, лежим вповалку,Нас не трогает ни холод и ни зной.

Где жена? Ушла она куда-то.Пошакалит, что-то нашерстит.Дочка где-то в комнате соседнейГрустную считалочку твердит:

«Зайка бегал по болоту,Он искал себе работу,Но работы не нашел,Он заплакал и пошел».

– Ну ничего, ничего, – похвалил дядя Сева. – Позитива, правда, не много…

– Да уж кто б говорил про позитив! – засмеялась мама. – Так, теперь я… Годичной давности, памяти Егора Свиридова.

Тетя Маша спросила:

– А кто это, извини?

– Парень, которого кавказец застрелил. В голову несколько раз…

– Это тот фанат, что ли?

– Во-первых, Коля, человек! И на его месте любой русский может оказаться. И будут убивать, а окружающие не шевельнутся… Об этом, в общем, стихотворение…

Стоят люди над моим в томате пассерованным телом.Молча курят, крутят пальцем у виска.Что я тут валяюсь с порванной грудью белой?Что я тут блею, зарезанная тупая овца?Что стоите без дела?Никто вас, и не мечтайте, не осудит.Пинайте смело, хорошие мои звери,Замечательные мои люди.

После этого немного пообсуждали национальные проблемы в Москве. Все в той или иной степени были недовольны обилием гастарбайтеров, хамоватых кавказцев.

– Но ведь это участь всех столиц, – заметила тетя Маша. – Я вот в Хельсинки часто бываю, и там очень много арабов, африканцев, китайцев… А в Лондоне, Париже, Берлине…

– Я поэтому и уехала почти двадцать лет назад из Кельна, – сказала мама. – Там Германии и тогда почти не чувствовалось. Вернулась сюда, а теперь и у нас… еще хуже.

– Ты жила в Германии? – заинтересовался дядя Коля. – На каких условиях?

– Окончила институт и уехала. Работала в Кельнском университете…

– И по своей воле вернулась? – в его голосе слышалось искреннее недоумение.

– Ну да. А что здесь такого?

– Я бы вряд ли вернулся… Я, конечно, люблю Россию, но… но если выбирать между ней и Европой… Здесь жить изо дня в день – тяжело. Невыносимо даже, если сознавать, что живешь. Поэтому вот и глотаем горькую.

– Так, Коль, детей мне не… это. Все хорошо будет в России – мы победим и сделаем…

– М-да, сомневаюсь.

– Так, кто следующий читает? Маш, давай.

– Я не пишу стихов, ты что…

– Зато переводишь. Как раз что-нибудь из современной финской поэзии.

Тетя Маша повспоминала. Вспомнила.

– Да, есть одно. Только оно тоже невеселое.

– Поэзия, как и проза, редко бывает веселой, – сказал папа. – Слушаем.

Всклокоченные деревья стоят вдоль дороги.Она гуляет в заболоченном парке и плачет о людях,которые никогда не сумеют полюбить друг другас одинаковой силой и одновременно.В метро пожилые мужчины вянут от остановки к остановке,и она чует запах их тоски, ползущей туда,где когда-то у девушек были платьица как цветочные поляны.Пластмассовые Санта-Клаусы влезают в окна, как воры,и никто не торопится снести обгоревшие развалины дома.Эти женщины на дорожках цвета мочи,они уже не такие миленькие, как бывало,у них выросли небольшие усикии с подолов свисают красные нити,на которых мальчишкам впору вешаться.Она гуляет под моросящим дождем в парке,её каблучки всё глубже погружаются в грязь,и кажется, что жизнь немного кончилась.

Поговорить об этом стихотворении и о поднятых в нем проблемах почти не получилось – пришел брат Алеша.