Волчья тень - Чарльз де Линт

Меня выпускают, но я уже ни на чем не могу сосредоточиться. Просто сижу в задрипанной квартирке, которую мы сняли в Вествуд Вилидж и смотрю по телику всякую туфту и бесплатные копии роликов с Рози. Похоже, она наслаждается жизнью – черт возьми, она только и твердит, как она чертовски счастлива, – но все равно у меня сердце разрывается, когда я их кручу.

И только ночью все хорошо. Поздно, поздно ночью. Когда я вижу сны. Когда я волчица. Когда я веду свою стаю.

Интервью

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ИНТЕРВЬЮ С ДЖИЛЛИ КОППЕРКОРН,

ВЗЯТОГО ТОРРЕЙ ДАНБАР-БЕРНС ДЛЯ «КРОУСИ АРТС РЕВЬЮ»

В СТУДИИ МИСС КОППЕРКОРН НА ЙОР-СТРИТ в среду, 17 апреля 1991 года

– Меня всегда удивляло, почему мы не видим ваших работ на обложках изданий фэнтези?

– Я однажды попробовала заняться этим, но очень давно. Мой друг, Алан Грант, устроил мне контракт с издательством, выпускавшим книги в бумажных обложках, и я отнеслась к этой первой работе очень ответственно. Прочитала рукопись от начала до конца, написала кучу заметок, а потом уже пошла на встречу с художественным редактором, и тут реальность закатила мне настоящую оплеуху. Мои идеи ей понравились, но она сказала, что все это не пойдет, объяснила, как, по ее мнению, все должно выглядеть, и спросила: «Вы сумеете это сделать?» Я прямо у нее в кабинете, за разговором, сделала несколько набросков, и она сказала: «Вот-вот, то что надо!»

Так что я вернулась к себе в студию, которую тогда снимала вместе с Изабель, сделала иллюстрацию, отправила по почте и больше никогда не искала такой работы.

– Потому что она не соответствует вашим представлениям о ценности искусства?

– Вовсе нет. Просто наброски, которые я принесла в редакцию, очень точно отражали мысль, которую автор хотел донести до читателя. Это была моя реакция на его книгу, отклик – как если бы мы с ним вели разговор, – а мне кажется, так всегда и бывает с настоящим искусством. Оно вызывает на разговор. Оно задает вопросы, а иногда и отвечает на них, но тогда неизбежно возникают новые вопросы.

Но для того чтобы продать книгу, все это не нужно. Наверное, у меня просто голова не так устроена. И мне совсем не хочется только передавать чужие идеи. Художественный редактор точно знала, что нужно для хорошей продажи. А вот мои мозги тут оказались вроде квадратного колышка в круглой дырке.

– Однако знамениты вы прежде всего своими фантастическими полотнами.

– Я рисую только то, что существует.

– Буквально?

– Ну, я рисую то, что вижу. Только фантастических существ трудно заметить, верно?

– Но…

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать. Но это не поза. Мало кому понравится, когда на него навешивают ярлык, но в каком-то смысле мне по душе звание «художницы волшебного мира».

– «На вид мисс Копперкорн напоминает одно из тех очаровательных и причудливых созданий, которых она так любит изображать. Она вполне могла бы служить моделью для собственных картин».

– Вы хорошо подготовились. Откуда это?

– Еженедельник «В городе», обозрение, посвященное вашей первой персональной выставке в галерее «Зеленый Человек». По-моему, там вас впервые назвали «художницей волшебной страны». Но, возвращаясь к тому, что вы сказали минуту назад…

– Что я рисую только то, что существует?

– Именно так. Что вы имеете в виду? Не хотите же вы всерьез сказать, что город населен крошечными эльфами и тому подобными созданиями?

– А что тут невероятного?

– Вы меня разыгрываете… не так ли?

– Может, и так. (Смеется.) Но не совсем. Мне не хочется втягивать вас в эзотерические споры, но что вы думаете о квантовом феномене?

– Честно говоря, совсем ничего не думаю.

– Идея заключается в том, что некоторые явления происходят только тогда, когда их воспринимает сознание наблюдателя.

– Разговор наш склоняется, кажется, к представлению об «общепризнанной реальности», о котором вы уже упоминали прежде. Идея, что мир таков, как есть, потому что все согласились считать его таким.

– Как говорит мой друг-профессор, «Мир Как Он Есть».

Да, это где-то рядом. Феи и эльфы – таинственные существа, в каких бы курточках они ни появлялись, всегда попадают в трещины реальности, как она представляется большинству. Нужна определенная невинность сердца, чтобы остаться открытым для других миров, для существ, которые забредают к нам из земель, лежащих за границами изведанного. И под невинностью я понимаю не столько наивность, сколько отсутствие цинизма.

– И вы всю жизнь в это верили?

– Это не вопрос веры. Скорее что-то, к чему я пришла лишь со временем и начала ценить.

– Значит, ребенком вы не высматривали эльфов в потайных уголках сада?

– Я никогда не была ребенком. Или, может быть, лучше сказать, для того, чтобы стать ребенком, мне пришлось повзрослеть.

– Вы никогда не говорите о своих родных.

– Что вы хотите сказать? Я только о них и говорю. Софи, Венди, братья Риделл, Сью, Изабель, Мона…

– Вы говорите об избранной вами семье, если я точно выражаюсь?

– От этого они мне не менее родные.

– Конечно нет. Но я имела в виду семью, в которой вы родились и выросли.

– Такой семьи у меня никогда не было.

– У вас было трудное детство?

– То, что со мной было, я не могу считать детством. Детство началось, когда я выросла.

– Похоже, у многих творчески одаренных людей – музыкантов, писателей, не только художников – было не слишком счастливое детство. У вас есть какие-нибудь соображения, почему это так?

– За других говорить не могу, но, может быть, дело в том, что мы слишком часто оказываемся отверженными. Понимаете, не умеем приспосабливаться.

– Вам не приходило в голову коснуться этих проблем в своем творчестве?

– Забавный вопрос. Обычно я рисую потому, что мне хочется возвратить миру красоту. Я не большая поклонница искусства протеста, хотя признаю за ним право на существование. Но вот недавно мы с подругами начали готовить выставку, которая коснется как раз этих вещей.

Джилли

Ньюфорд, май 1991-го

Прошлое пробирается в настоящее, как бродячий кот в переулок, оставляя за собой кляксы следов-воспоминаний: там пожелтевшая фотография с измятыми уголками, здесь воронье гнездо из старых газет – заголовки накладываются друг на друга, образуя странные фразы. В наших воспоминаниях нет порядка, колесо времени в наших головах выписывает зигзаги. В темных чердаках нашей памяти смешиваются, иной раз буквально, все времена.