Междуречье - Гарри Тертлдав

В ее норе было темно как в самую черную полночь. Туника зашуршала, когда рабыня стянула ее через голову. Шарур сбросил свою одежду. Он протянул руку. Его рука не промахнулась мимо округлой мягкости женской груди. Он напрягся.

— Ты знаешь, почему я здесь? — спросил он, когда они легли на ложе. В темноте он нашел ее руку и направил ее себе между ног.

— Потому что ты меня хочешь, — ответила рабыня. — Потому что ты ходил далеко, потому что у тебя нет жены, и тебе нужна женщина.

Он покачал головой, хотя она не могла видеть его движения.

— Ты же знаешь, я вернулся домой без всякой выгоды, — сказал он и почувствовал ее кивок. — Далеко в горах нам встретился караван из Имхурсага. Они издевались надо мной. Они сказали, что я иду домой с поджатым хвостом между ног. Я сказал им, что когда вернусь, первым делом засуну свой хвост между ног моей рабыни из Имхурсага. Вот так, — он вошел в нее, — теперь ты знаешь.

— О, — сказала она и снова кивнула в темноте. — Значит, ты делаешь это по обету?

— Да, — ответил он, подаваясь назад, а потом вперед. С каждым разом он входил в нее все глубже, хотя там пока было сухо.

— Обет следует исполнять, — серьезно сказала она. — Это долг перед вашим богом. — Она по-прежнему думала, как имхурсаги.

И тут произошло нечто странное. В те несколько раз, когда он брал ее, она просто лежала пластом, позволяя ему делать все, что заблагорассудится, пока он не кончит и не уйдет. Но теперь неожиданно она подняла ноги и обхватила его бока. Руками она стиснула спину Шарура, и он ощутил, что ее губы ищут его. Если до этого он входил в нее с трудом, то теперь этот путь стал восхитительно гладким, восхитительно влажным.

Рабыня издала нескольких тихих стонов, рождавшихся где-то глубоко у нее в горле, а затем, в тот момент, когда наслаждение почти ослепило его, вскрикнула, как дикая кошка. Шарур полежал немного неподвижно, а потом отодвинулся и сел на колени.

— Ты никогда раньше так не делала, — сказал он ревнивым тоном.

— Раньше ты имел меня для своего собственного удовольствия, — ответила рабыня. — А сейчас ты сдержал свое слово перед своим богом — и перед моим. — И она едва слышно пробормотала: — О, Энимхурсаг, как я тоскую по тебе!

Шарур был молод. Первый подход слегка уменьшил его похоть, но полностью не удовлетворил. Рабыня пошевелилась и начала подниматься, но он положил руку ей на грудь.

— Подожди. Еще раз.

Она послушно легла на спину. Он снова оседлал ее. Если бы он не слышал, как она дышит, он бы решил, что она умерла. Так бывало и в прошлые разы, так было и сейчас. Он двигался, пока не кончил. Нащупав свою тунику, Шарур с интересом спросил:

— Второй раз я ничем не отличался от первого. Ты тоже получала удовольствие. Но первый раз совсем не похож на второй. Почему?

— Я же говорила. Я с радостью помогу выполнить твой обет. Я уважаю богов, и я радуюсь, когда и ты их уважаешь. Во второй раз был только ты. Боги были далеко.

Он надел тунику, встал и вышел из темного закутка, не сказав больше ни слова. Поднявшись на крышу, он обнаружил, что его родители уже спят. Он лег рядом с Тупшарру.

— Рабыня из Имхурсага? — спросил его брат.

— Два раза, — сказал Шарур.

— Два? — Тупшарру покашлял. — Дорогой брат, ты уже давно без женщины. Один раз, само собой, всегда приятно. Но два? Она что, заснула во время первого раза, и ты решил проверить, не проснется ли она со второго раза?

— Никогда не знаешь, что найдешь, мой дорогой брат, — зевая, ответил Шарур. — Сплошные неожиданности.

Утром Шарур собрался к кузнецу Димгалабзу, чтобы попросить пересмотреть порядок выплаты выкупа за Нингаль. Но Эрешгун и слышать об этом не хотел.

— Всему свое время, Шарур, — сказал он. — Сначала навестим Кимаша. Он должен знать, какое несчастье ждет теперь купцов в горах Алашкурру. Пусть думает, что делать дальше.

— Но, отец, Димгалабзу тоже нужно бы знать, потому что… — начал Шарур.

Эрешгун скрестил руки на груди.

— Я — твой отец. И я сказал, что сначала мы пойдем к Кимашу. Надеюсь, ты подчинишься?

— Ты — мой отец. — Шарур склонил голову. — Мы пойдем к Кимашу. Конечно, я сделаю, как ты скажешь.

Так получилось, что Шарур с отцом отправились не вниз по улице к дому Димгалабза, а вверх, ко дворцу лугала. Когда они проходили мимо, кузнецы и торговцы металлом выходили на улицу и спрашивали, как прошло путешествие Шарура. Никто из них, кажется, не беспокоился. Надбавка караванщикам при расчете сделала свое дело. Люди не проговорились. Пока.

Шарур и Эрешгун не стали долго обсуждать волнующую всех тему.

— Вот, идем говорить с могучим лугалом Кимашем, — несколько раз повторил Эрешгун. — Кимаш должен первым услышать новости, которые принес мой Шарур.

Ему с пониманием кивали. У Шарура было горько на душе. Ну и что я наторговал, спрашивал он себя. Ничего. С чем я вернулся? С тем, с чем уходил. И что бы тогда сказали кузнецы и торговцы металлом, если бы это услышали? И что бы они тогда сделали? Шарур радовался, что не надо выяснять это прямо сейчас.

Длинная вереница рабов и ослов, несущих на спинах дорогие обожженные кирпичи, заставила Шарура и Эрешгуна остановиться возле самого дворца Кимаша.

— Погляди-ка, — сказал Эрешгун сыну, — снова строит. Скоро его дворец станет больше храма Энгибила.

— Ты прав, отец, — согласился Шарур. Ни один из них не решился сказать, что он думает по этому поводу. Всего на мгновение Шарур прикрыл глаза изображению на амулете, который носил на поясе. Он не хотел, чтобы Энгибил смотрел на него. Он не хотел, чтобы Энгибил заглянул ему в сердце. Он не хотел, чтобы Энгибил увидел, как он надеется, что дворец лугала превзойдет храм бога.

Когда последний ревущий осел и последний вспотевший раб прошли мимо, Шарур и Эрешгун подошли к дверям дворца. Стражи с копьями и