Мандала - Сондон Ким

не будет конца. Пусть все чувственное и нечувственное обретёт всеведущую мудрость Будды».

На время пение стихло, слышались только ритмичные удары моктака, потом снова зазвучал голос Чисана. Однако это была уже не молитва. Он напевал речитативом какие-то стихи:

Сказав напоследок, милая,

Люблю тебя…

Люблю тебя…

Хочу вернуться в родные края…

Однако я здесь[45],

Подле Будды…

Я улыбнулся и снова погрузился в глубокий сон, надеясь, что душа Чисана, блуждающая, как краб по вечернему взморью, сможет обрести покой в монастыре Мучуса.

Все мои надежды, однако, разбились вдребезги, когда на другой день в монастырь вернулся настоятель. Хотя Чисана он видел впервые, едва услышав его имя, он тут же переменился в лице, всем своим видом выражая откровенное недовольство.

– Простите, но я не могу разрешить вам остаться. Сами видите, монастырь бедный, мест не хватает…

Настоятель смущённо перебирал чётки. Чисан скривил губы.

– Все вы так говорите. С финансами плохо, мест нет… Однако по вашему цветущему виду так и не скажешь…

Я сконфузился и попытался остановить Чисана, но он продолжил язвительную тираду:

– Мирянам за деньги вы готовы хоть целый храм предоставить. А нищего монаха приютить отказываетесь. Ну, этого следовало ожидать.

Настоятель нахмурившись вышел. Мне было ужасно неловко. Мучуса – известное молитвенное место; имущество у монастыря солидное, свободных комнат тоже предостаточно. Я умолял настоятеля разрешить Чисану остаться у меня, но он оказался непреклонен. Даже отчитал меня за общение с «пропащим» и, порывшись в старых документах, вытащил какую-то бумагу. Это было постановление об исключении Чисана из монашеского ордена.

– Будда тоже говорил: кому не суждено – того не вразумить. Я не могу принять отступника, лишённого сана. Пойми и сам тоже держись от него подальше. А то, как говорится, с кем поведёшься…

Я подробно рассказал настоятелю всю правду о случившемся в монастыре Ынчукса, сказал, что нет ничего опаснее, чем выносить приговор человеку, которого толком не знаешь. Пускай кто-то и сто раз оступился, разве не в том величие Будды, чтобы сто раз простить? Разве не это прямой долг монахов, ратующих за сострадание и исправление? Если уж община, эта милосердная семья, прогонит его прочь, куда ему идти? А вдруг он и правда падёт на самое дно, откуда уже нет возврата? Тогда и на вас ляжет вина… Я повторял это снова и снова, но настоятель, тихо покачиваясь, только перебирал чётки.

Когда я вернулся в комнату, Чисан завязывал котомку. Я тоже быстро собрался.

– И ты уходишь?

– Ухожу. Найду вам место, где вы будете настоятелем.

– Хе-хе-хе. Я – настоятелем?

– Ну да. Вы же говорили, что хотите попробовать. Я найду вам подходящую обитель, получше этой.

Я имел в виду один пустовавший храм, который приметил летом. Это было заброшенное место у подножия гор Одесан, на которое никто не зарился; оно как нельзя лучше подходило для того, чтобы забыть обо всём и отдаться созерцанию. Там никто не будет вмешиваться и придираться. Я предложил отправиться туда и практиковать до кровавого пота. Чисан согласился.

7

Едва мы вышли из деревни на просёлочную дорогу, в воздухе закружили снежные хлопья.

Обогнув справа пологий холм с редкими низкорослыми сосенками на бурых глинистых склонах, дорога пошла прямо. Слева тянулись пустынные рисовые поля, тут и там лежали кучи привезённой земли.

Заунывный свист ветра разрывал белёсый воздух. Котомка на долговязой, и оттого казавшейся ещё более сутулой спине Чисана выглядела неподъёмной. Я шагал быстро, встряхивая на ходу головой, чтобы избавиться от липнувшего к лицу снега.

– Как по кладбищу идём.

Чисан громко закашлялся, потом, сплюнув, достал руку из рукава и высморкался.

– Хотя для живых существ весь Тройственный мир – могила. О, Владыка Всевидящий!

Он подтянул котомку.

– Не рождайся, ибо смерть – мучение. Не умирай, ибо рождение – мука… Вонхё был нигилистом.

У меня затекла рука, в которой я нёс свой узел.

– Почему нигилистом? Вероятно, это призыв вырваться из колеса сансары.

– Всё будет точно так же. Даже если пробудиться и сбросить иго рождений и смертей. Говорят, это освобождение. Однако означает ли оно конец всему?.. Всего лишь начало новой сансары.

– Звучит так, будто вы уже постигли истинную природу ума.

– Как раз постичь её легко. Реализовать – трудно. О, Владыка Всевидящий!

Снег повалил сильнее. Небо было густо-пепельного цвета. Снежные хлопья, с гулом и рёвом, без конца появлялись и исчезали. Тысячи, десятки тысяч снежинок, как неиссякаемые омрачения живых существ, зашлись в безумном хороводе, превратившись в мандалу.

Я машинально переставлял ноги, дрожа от холода. Чисан шагал впереди. На его котомке лежал толстый слой снега, сверху насыпало всё больше и больше.

Наши следы чётко отпечатывались на дороге, как неуничтожимый след от фитиля на руке посвящённого, – но только чтобы скоро полностью скрыться под снегом. Возможно, и сама жизнь, её проживание похожи на эти следы. При взгляде из вечности она, пожалуй, и в самом деле лишь краткий миг. Как-то даже смешно страдать из-за этого неопознанного чудовища по имени жизнь. Что мы зовём Буддой, что называем живыми существами? Может быть, в итоге мы всего-навсего пополняем свою копилку омрачений? Не исключено, что все мои усилия напрасны. Чтобы освободить несуществующую птицу, я похоронил в глуши гор свою юность, которая даётся один-единственный раз; я прошёл сквозь огонь и воду, и когда наконец мне удалось просунуть в бутылку руку, в ней оказался только ветер. Теперь я в западне: моя рука безнадёжно застряла…

– Пойдём погреемся? – обернулся ко мне Чисан, указывая на дом с шиферной крышей справа от дороги. «Все виды алкоголя и закуски» – обещала надпись на стеклянной двери.

– Это же трактир.

Чисан прикрыл рот рукой и закашлялся.

– Неважно. Перекусим чего-нибудь. И хоть отогреемся немного.

Я помедлил, но потом согласился:

– Хорошо, – и пошёл следом за ним.

Внутри было пусто. Снимая котомку, Чисан позвал хозяев, однако никто не откликнулся. Я оставил свой узел у входа и опустился на узкую длинную скамью у стола, роль которого играла перевёрнутая железная бочка. Помещение выглядело уныло: всё его убранство составляли пара кастрюль на стене у внутренней двери и пластиковый шкаф с выбитым стеклом, которое заменял полиэтилен. Повысив голос, Чисан снова кликнул хозяев. Спустя какое-то время дверь в комнату открылась и оттуда вышла растрёпанная сонная девица. Она зевнула, похлопывая ладонью по рту. Чисан снял рабочие перчатки, положил их на стол и потёр ладони.

– Ну и холодина! Не найдётся чего-нибудь перекусить?

Девчонка снова зевнула.

– Вообще-то в трактир выпить приходят. Здесь не