Мир в подарок. (Тетралогия) - Оксана Демченко

– Тин!

– Тиннара!

Ясно. У арага посветлело в голове. Он перебудил всех, и теперь меня усердно ищут. Наверное, давно. Нашарив в траве оброненный ошейник, я заткнула его за пояс. Спорим, утонет с бульком? На пять медяков? – припомнила я кожевенную слободу и улыбнулась. Ведь я так и не купила ему новую рубаху, мелькнула виноватая мысль. Отряхнула прилипшую траву с промокших штанин, пошла на голоса. Похоже, заходят от озера.

Из тумана вынырнул старший Римахов сын, сгреб меня в охапку и поволок к костру, не затевая душеспасительных бесед. По дороге он победно ревел фамильным басом рассерженного медведя, собирая остальных. У огня нас ждала Митэ с очередной порцией моего фирменного чая и искренним сочувствием во взгляде.

Потом набежали остальные. Даже деятельный гнедой конек с белой стрелкой сунул свою приметную морду в круг света. Меня укутали в пару толстых одеял и заставили выпить вторую плошку отвара.

А потом к костру бочком придвинулся из тени совершенно потерянный Наири. Измятый, запыхавшийся, с запавшими глазами больной собаки. Карис укутала одеялом и его, погладив ободряюще по плечу.

– Тин, тебе па рассказал, как Дари, ну то есть Годей, к нам попал? – спросил Тамил, щурясь на арага.

– Придушил старосту, но неудачно, – кивнула я.

– По мне, знаешь ли, вернее звучит «удачно не придушил». Это начало истории, – радостно хмыкнул рыжий. – Итак, па его выкупил, и дохленький малыш Дари тут же, в ночь, попытался прирезать недобитого хозяина. Сам еле дышал, а до кинжала добрался. На полпальца левее – и мы бы осиротели двадцать лет назад.

– Удачно не попал. И что?

– Свобода дается человеку при рождении, за ее возвращение не просят плату. Это закон Агриса, – поучительно сообщил Мирах. – Если раб пытается вернуть волю сам, не разобравшись куда попал, у нас за это не карают. Бывает, до большой крови доходит. Но отвечать за содеянное может только свободный человек. Батю три месяца выхаживал лекарь. Дари от его постели не отходил и до сих пор за ту рану себя казнит.

– А па сказал ему, мол, «сам будешь ребят до переправы таскать, чтоб меня не зарезали, тогда береги уже свою спину и не жди благодарности», – закончил фамильную историю Тамил.

– Наири, иди–ка ты баиньки, – мирно предложила я. Он дернулся, упорно рассматривая стеклянными слепыми глазами угли. – Третьи сутки маешься без сна. Туурдов я вырезала, травками тебя опоив, но отдыха они не дают, я в этом разбираюсь. Если не отоспишься, завтра никому жизни опять не будет. А нам еще две свадьбы выдержать предстоит. Ведь две, синеглазая?

– Да. Мы поговорили обо всем, – Карис вконец смутилась, дернувшись к Мираху. Скороговоркой добавила: – Если уважаемый староста позволит сыну взять в жены женщину рода илла, да еще и…

– Двум сыновьям – двух илла, – кивнул Тамил. На него с удивлением обернулись все мои бывшие рабы. – Вы же не видели мою Иртэ. И потом, я знаю, как все будет. Он отменно пошумит для порядка, это как водится. Не он ведь невесту выбрал, даже совета мудрого, отеческого, не дал. Но сам обрадуется: па вконец отчаялся нас женами обеспечить, практически сбывал деток во все избы без разбору, да не в нашем только селе, по округе уже прошел, за девок из «Золотого рога» и то сватал. Приспособились и мы. Если сговаривает для брата, – я оглоблей сватов стращаю, если мне девку подбирает, – значит, наоборот, меньшой. Знамо дело, к вечеру вся улица подтягивается посмотреть, как па гоняет нас двоих. Потом Дари зовут или ждут, когда Иртэ отлупит без разбору троих рыжих полотенцем. Говорят, три медведя–одинца рычат из берлоги, а только все одной девки чернявой боятся.

– Бабы его умаслят, – беззаботно поддержал тему младший, обнимая, наконец, невесту за плечи и подтягивая за ухо «клеща». – Ну живо, все марш под одеяла! К обеду надо у переправы быть, а вы зеваете. Сперва–то он нас чуть не убивать станет, это еще перетерпеть надо, не все ж тут привычные.

Улеглись быстро. Митэ заснула мгновенно, ее мама чуть позже. Братья проверили коней и тоже рухнули. Я вслушалась. Чутье успокоенно отметило, что и араг засыпает. Значит, полегчало ему, бедняге. Я виновато припомнила свою напрасную обиду, поворочалась, устраиваясь на теплой шкуре. Прикрыла глаза, медленно всплывая из яви в свой мир, где не бродила уже давно и по которому соскучилась, как по родному дому за долгое пребывание на неласковой холодной чужбине. Стало сразу легко и радостно, уже проступили берега озера, качнули приветственно тонкими серебряными струями ветвей плакучие ивы, зазвенел ветерок в сухих стеблях далекого ковыля, тронул чашечки ночных фиалок. Но, видимо, эта ночь была предназначена не для покоя.

Меня грубо вернули в реальность руки Тамила. Отчаявшись растрясти соню, он хлестко врезал по обеим щекам. Помогло. Я разлепила веки и увидела в его взгляде такую безнадежность, что мигом очнулась и спрашивать не решилась. Молча выскользнула из шатра, стараясь не растревожить остальных. Огляделась. Мирах стоял над телом Наири. Мое чутье вмиг уверилось, что именно над телом. Да что же за ночь!

– Не понимаю, – нервно передернув плечами, зашептал младший, – я проснулся, когда его выгнуло дугой. Охотник, вот и дремлю вполглаза. Яд? Сердце прихватило?

– С ним бывает, пройдет, – пискнула вездесущая Митэ, выворачиваясь из–под полога. – Раз в сезон. Бьется, будто душат его, а потом лежит совсем мертвый. Скоро задышит. Тин посмотрит и вылечит.

Сказав все что хотела, мелкая развернулась и поползла досыпать. Ее убежденность успокаивала. Я отослала по лежакам и братьев, оставшись дежурить рядом с арагом. Митэ права, они тут не помогут. Луна скрылась за всплывшим клоком тумана, размечтавшимся о высокой судьбе облака. Ветер досадливо стряхнул нахала в цепкие ивовые силки. Листья дрогнули, принимая арестанта, и замерли. Холодок пробежал по спине, знакомыми иглами льда беспокоя шею. Откуда он здесь, в яви? Иглы впились глубже, я дернулась к лицу Наири. Надо успеть увидеть, хотя не может быть!

Воздух над арагом колыхнулся, выгибаясь, втянулся в замершие легкие и вырвался тихим кашлем. Живой. Задышал ровнее, открыл еще незрячие глаза, затянутые ледком смерти, медленно подтаивающим от острой иглы зрачка к радужке. Я всматривалась в черное дно сна через эти проталины, ловя обрывки чужого сознания. Вот, значит, как…

Осмысленность взгляда стала заметна. Наири виновато вздохнул, уже догадавшись, что подняло меня из–под одеяла.

– Прости. От меня одни неприятности.

– Я видела, – выдохнула я недоверчиво, почти без звука, все еще под гнетом его мучительного сна. – Давно ты роешь этот сухой колодец?

– Сколько помню себя, – вздрогнул он. – Я ищу воду. Рою, ломаю ногти, стираю руки. А потом меня засыпает песком, когда вода уже вроде бы рядом, и я умираю. Каждый раз очень страшно, к тому же неизбежно. Четыре смерти в год.

– Скажи, когда тебя забрали из степи, вас проверяли окаянные?

– Да. Так всегда делают, – он удивился вопросу. – Искали одаренных. Потом еще дважды, они обходят города каждые пять–семь лет.

– Ни хрена они не видят, – буркнула я. – Да и я хороша, могла уже присмотреться и догадаться. Правда, я такого прежде не видела. Никогда.

– Чего они не видят, а ты не искала? Какой хрен?

– Травка такая с крупными листьями. Слезу вышибает.

– Знаю. Зачем окаянным хрен? – он тихо шалел от моей логики. То ли еще будет!

– Не хрен, а дар. Твой дар.

Зрачки прыгнули до самой кромки радужки, на миг сделав его глаза черными. Поверил. Сел, нервно натянул на плечи одеяло и задумался. Потом решительно покачал головой:

– Я бы видел сны. Так же должно быть, это даже все малыши знают, и взрослые тоже. Менял бы в них, что пожелаю. Я совсем не хочу умирать, задавленный песком.

– Ты никогда не пытался менять сны, с пустыми мечтами у тебя слабовато. Ты слишком земной и упрямый, сразу захотел менять явь, – усмехнулась я. – Оказывается, и так бывает. Степи нужна вода, а найти ее ты не можешь. Тратишь все силы души и умираешь там, вычерпав себя. Потому окаянные не видят дара, истраченного до самого дна. Откуда возьмется сияние, что они стремятся различить? Ты же серый, весь погасший, измотанный.

Он попытался что–то возразить, но передумал и промолчал, обхватив голову руками. Не каждый день такое про себя узнаешь, сочувствую. Я тоже в свое время сильно поразилась. Но мне было легче – тогда и мир этот казался игрушечным, и я в нем не жила, а забрела на денек «понарошку», в отпуск.

Для Наири родной Релат не был доброй сказкой. Он был злой жизнью, обгрызшей мальчика до костей голодом и жаждой мертвой степи, а потом бросившей в мясорубку рабства. Я с новым уважением посмотрела на его сухие руки, оплетенные под кожей веревками мышц, без грамма жира, испещренные следами ожогов, бичей, клинков… Все же он будет стоять за моей спиной. Если я не справлюсь, теперь уже есть кому доделать дело. В человеке, не отказавшемся от попыток выкопать колодец за страшные четырнадцать лет в Карне, я могу быть уверена гораздо больше, чем в себе самой.