Женское время, или Война полов - Эдуард Тополь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, Сталин возьмет ее на руки, как всегда поднимает он на руки детей во время парадов, и руки у него будут, как у отца, — теплые, крепкие и ласковые. И он вызовет наркома Берию и прикажет ему вернуть татар в Крым — немедленно и самыми скорыми поездами. Зара поцелует его усатую, как у отца, щеку и полетит дальше, на фронт, к папе…
Но — кто это идет ей навстречу по белым облакам? Бабушка? Что она говорит? Она спрашивает, где ее брошка, и показывает вниз — туда, где кружат орлы и грифы, все сужая и сужая свои круги. О, теперь Зара видит, что показывает ей бабушка. Там, на земле, лежит маленькая девочка. Она еще не знает, что вот-вот умрет. А грифы знают. Они только ждут, когда серый скорпион доползет по камням до шеи девочки и…
О Аллах, это же она сама, Зара! Я поняла тебя, бабушка! Мигом — вниз! В тело этой девочки! Очнись, Зара! Очнись и живи!..
Грифы-стервятники с кривыми клювами и противными голыми шеями недовольно отскочили от проснувшейся девочки. Она закричала на них, и они тяжело и неохотно отпрыгнули и взлетели на своих широких крыльях. Но не улетали прочь, а все кружили над ней, снова бредущей по горным склонам.
А где-то высоко-высоко над ними летела ее бабушка, завернутая в облака.
Ночью, в кромешной тьме Зара пришла в поселок шахтеров. Она вошла в пещеру, упала возле матери и уснула как мертвая. И проснулась утром совершенно здоровой — без температуры и без малярии. Никто не мог понять, как ей, шестилетней, удалось пройти по горам двадцать два километра и выйти к их поселку. «Наверно, как кошка, инстинктом, — говорили взрослые. — Ведь если кошку отвезти далеко от дома, она все равно находит дорогу домой». И никто, даже мама, не верил, что она летала в горах и сверху видела их шахту.
А днем из райцентра снова пришел грузовик. Шофер отдал начальнику шахты какой-то список. По этому списку начальник отпустил в Май-Тупэ мать Зары, мать Асана и еще несколько женщин, дети которых были в больнице. Но в тот же день, к вечеру, они вернулись. Они кричали и рвали на себе волосы, как старухи на кладбище. И все в поселке поняли, что случилось. Зара, как и эти женщины, надела на голову черный платок и не снимала его ни днем, ни ночью. Через пять дней мать Асана позвала Зару в свою пещеру.
— Асан говорил мне, что ты обещала выйти за него замуж.
— Да.
— И подарила ему свой амулет.
— Да… — Зара не знала слова «амулет», но она знала, что она подарила Асану.
Мать Асана открыла ладонь, в ней лежала бабушкина брошка с тисненым не то цветком, не то крестиком.
— Этот?
Зара молчала.
— Возьми.
Зара отрицательно покачала головой. Она поняла, что мать Асана освобождает ее от ее обещания. Но ей не нужно никакого освобождения! Если бы она не сбежала из больницы, а разбудила Асана и Айну, они были бы живы.
— Если ты не возьмешь, — сказала мать Асана, — я выброшу это в старую шахту.
Зара вспомнила лицо бабушки в облаках и ее голос, спрашивающий об этой брошке.
Она взяла свою железку.
— Теперь сними черный платок и верни мне то, что Асан подарил тебе, — сказала мать Асана.
Зара посмотрела ей в глаза.
— Он не дал мне ничего.
— Это неправда. Он подарил тебе рог архара, свой амулет.
— Он не дарил мне ничего! — Зара повернулась и убежала из пещеры.
Через час она была высоко в горах — там, где всего три недели назад Асан лез над пропастью по стволу дикого абрикосового дерева. Там, где он спросил, хочет ли она быть учительницей. Там, где он сказал, что будет ее мужем и что у них будет много детей.
Первый холодный октябрьский ветер гнал через горы низкие сырые облака. Куски этих облаков цеплялись за каменные гребни и туманом застревали в ущельях. Но Зара не ощущала холода. Она сидела над пропастью, сжимала в руке тяжелую тусклую бабушкину брошку и клялась Асану, что навсегда останется его женой, а когда вырастет, отомстит той тетке со шприцем. Она найдет ее и убьет! Да, она убьет ее!
От этой клятвы Заре стало жарко, и она вдруг с такой ясностью увидела ту тетку, что даже отшатнулась от этого видения. Тетка, как живая, стояла в нескольких метрах от Зары, но не видела ее, а была занята своими делами. В Май-Тупэ, в своем русском доме, она жарила картошку на плите русской печи. Потом надела телогрейку, вышла во двор, набрала охапку колотых дров, вернулась в дом и стала подкладывать эти дрова в печь, напевая своими сочными губами песню про Катюшу: «Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет…»
Кипяток ненависти захлестнул сердце Зары и судорогой свел ей руку. Так, что тяжелая бабушкина брошка, которую она держала в ладони, до боли впилась ребрами в ее пальцы. Но Зара не чувствовала этой боли. Эта сволочь еще поет! «Чтоб ты сдохла, чтоб ты сгорела, — мысленно крикнула девочка. — Да, чтоб ты сгорела! Чтоб ты сгорела в огне! Я убью тебя! Клянусь Аллахом, я найду тебя и убью!»
И вдруг там, в Май-Тупэ, в том русском доме, узкий, как луч, сноп алого пламени вырвался из открытой дверцы печки и полыхнул прямо в грудь той женщине. Женщина отшатнулась, закричала, стала бить руками по вспыхнувшей телогрейке, а затем упала без сознания на пол. И огонь тут же охватил все ее тело, словно его полили бензином.
Впрочем, Зара уже не видела этого. Она лежала на краю пропасти — с закрытыми глазами, без сил и потная от напряжения. Из ее расслабленной руки медленно выпала тяжелая бабушкина брошка. Почему-то она была светлее, чем обычно.
«Да, вот так я отомщу за Асана и Айну, так отомщу! — тихо клялась себе девочка, не открывая глаз. — Я вырасту и сожгу ее огнем! Клянусь!»
Она не знала, что она уже выполнила свою клятву.
Лежа на земле, у обрыва в пропасть, она вдруг ясно услышала рядом с собой шорох мелких камней и цоканье копыт. И открыла глаза.
Прямо перед ней на большом каменном валуне стоял молодой однорогий архар. С черными, как сливовые косточки, глазами.
25
Пятнадцать лет спустя она стала студенткой исторического факультета Ташкентского государственного университета. И с тем же упрямством, с каким ее мать и братья ногтями рыли себе пещеру в памирских горах, она зарылась в книги в библиотечных подвалах ТГУ. Здесь пылились и сырели тонны книг, изъятых у репрессированных в тридцатые годы ученых. Но теперь, во время хрущевской «оттепели», студентам-историкам разрешили разбирать эти клады, систематизировать и спасать все ценное, что еще можно было спасти. И Зара находила в этих развалах то, чего уже не было, наверно, даже в закрытых спецхранах московской Исторической библиотеки. Потому что, выселив татар из Крыма, а чечен и ингушей с Северного Кавказа, великий вождь приказал уничтожить и все печатные следы их пребывания там. И тысячи книг исчезли из библиотек, были сожжены, закопаны, сброшены в ямы и залиты щелоком.
Но не зря говорят, что уничтожить СЛОВО не могут и фараоны. Разбирая арестованные до войны частные собрания книг, студенты натыкались на бесценные для Зары труды — «Крымское ханство» В. Смирнова, «История Золотой Орды» Владимира Тизенгаузена, «Черноморье» Филиппа Бруна, «Древнейшая книга крымских посольских дел» М. Бережкова, «Крымско-татарское землевладение» Г. Блюменфельда и еще десятки фолиантов в тяжелых переплетах семнадцатого и восемнадцатого веков. Они открывали Заре дорогу в глубину крымской истории и ее народа. «Покорив разрозненные племена, проживавшие до восьмого века на границе с Монголией, Чингисхан заставил их стать авангардом его регулярного войска и погнал впереди своих воинов на завоевание Евразии…»
Но чем дальше в глубь веков забиралась Зара, тем больше вопросов появлялось в ее блокнотах. Почему старший сын Чингисхана, пройдя через всю Азию и пол-Европы, вдруг остановил в Венгрии своих воинов, вернулся в Крым и осел там на малом клочке земли, позволив своему младшему брату владычить над Россией, Булгарией и еще половиной мира? «Самым ранним формально признанным властителем в Крыму считается Оран-Тимур, сын Токай-Тимура, младшего брата Бату, получивший эту власть от Мангу-Тамира…» И почему до завоевания Крыма монголами все, кто попадал в Крым — греки, фригийцы, лидийцы, карийцы, евреи, турки, скифы, хазары и грузины, — тоже оставались здесь, а не возвращались в свои Греции, Палестины, Турции и Монголии? Старинный порт Феодосия основан милетцами, Херсонес — греками и таврами. И даже амазонки, которые жили буквально в раю («Прекрасна равнина вдоль реки Фермодонт, где жили амазонки, — писал Страбон. — Всегда росиста и покрыта травой, она может прокормить стада коров и табуны лошадей. Земля принимает тут посевы проса и сахарного тростника, а обильное орошение преодолевает любую засуху. Местность дает так много винограда, груш, яблок, орехов, что в любое время года люди, посещая лес, находят там в изобилии плоды, как висящие еще на деревьях, так и уже лежащие под грудами опавшей листвы. Благодаря обилию кормов тут постоянно можно охотиться на всевозможных зверей…» ), — так вот, даже амазонки, попав не по своей воле в Крым, уже решили не возвращаться в свою райскую Каппадокию, а остаться здесь. Но почему?
