Антология сатиры и юмора ХХ века - Владимир Николаевич Войнович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что он сказал? — дошел до Килина вопрос председателя.
— Кто? — спросил Килин.
— Борисов, кто ж еще. Указание дал?
— Указание? — переспросил иронически Килин. — А ты, когда по малой нужде идешь, тоже указания спрашиваешь? Действовать надо, вот и все указания.
С этими словами Килин и вышел тогда на крыльцо. А председатель, пользуясь случаем и не дожидаясь никаких указаний, снова нырнул головой в сейф и долго из него не выныривал.
5
Управлять стихией — дело, конечно, трудное, но для многих привычное.
После того как толпа, хотя и с видимой неохотой, но все-таки рассосалась, бригадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.
— И что это за народ такой! — еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин, — Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается как баран, и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит «разойдись» — разойдись. Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать, и каждый из себе прынца строит.
— Что да, то да, — рассудительно согласился Шикалов. — Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками. — Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии. — Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу — грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у его эту тряпку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да и что же ты такое делаешь?» А ён говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, а ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружом, а ты без».
— И какие ж они слова на тех тряпках писали? — заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.
— Слова-то? — переспросил Шикалов. — Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там «долой Ленина», «долой Сталина» и протчие.
Тут Талдыкин засомневался.
— Погодь, — остановил он Шикалова. — Чтой-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.
— Да? — спросил Шикалов.
— Да, — ответил Талдыкин.
— Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?
— Известно кто, — сказал Тклдыкин уверенно. — В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.
— Глупой ты, Талдыка, — посочувствовал Шикалов. — Не зря у тебя такая фамилия. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.
— Даже противно слушать, — выходил из себя Талдыкин. — Керенский разве ж царь был?
— А кто ж?
— Пример-министр.
— Путаешь, — вздохнул Шикалов. — Все на свете перепутал. Как Керенского звали?
— Александр Федорович.
— Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть, евонный сын.
У Талдыкина кругом пошла голова. Хотел возразить, да не знал что.
— Ну хорошо, — сказал он. — А когда же, по-твоему, была революция?
— Кака революция?
— Октябрьская. — Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно. — Она была в семнадцатом годе.
— Это я не знаю, — решительно мотнул головой Шикалов. — Я в семнадцатом тож в Петербурде служил.
— Так она ж в Петербурде и была, — обрадовался Талдыкин.
— Нет, — убежденно сказал Шикалов. — Может, где в другом месте и была, а в Петербурде не было.
Последнее сообщение окончательно сбило с толку Талдыкина. До сих пор считал он себя знакомым с историей вопроса, знал, что, где и в какой последовательности происходило, но Шикалов осветил все настолько по-новому, что Талдыкин подумал, подумал и, сводя все на нет, сказал неуверенно:
— А сейчас, я слыхал, эти самые демонстрации вовсе и не разгоняют. Племяш мой прошлый год в Москву попал на Первое мая, и вот, говорит, идет через площадь народу целая масса, кричат «ура», а Сталин стоит на Мамзолее и ручкой помахивает.
Из окна высунулся Килин и велел Шикалову подняться в контору. Шикалов поднялся. В председательском кабинете кипела работа. От табачного дыма было темно, как в бане. Примостившись на краешке письменного стола, парторг карандашом писал, кому за кем выступать, сразу определяя, где, какие (бурные, продолжительные или простые) должны быть аплодисменты. Написанное подвигал председателю, а тот, хотя и одним пальцем, но довольно бойко перестукивал все на машинке.
— Ну, что скажешь, Шикалов? — спросил Килин, не отрываясь от своего сочинения.
— Да вот. — Шикалов подошел к столу. — Все, стало быть, сделано, как велели.
— Значит, всех разогнали?
— Всех, — подтвердил бригадир.
— Всех до одного?
— До одного. Талдыка один остался. Прогнать?
— Пока не надо. Возьми его в помощь, и чтоб через полчаса все, как один человек, снова были перед конторой. Кто не придет — перепишешь. — Парторг, подняв голову, посмотрел в глаза бригадира. — А кто откажется, будет сваливать на хворость или еще чего — двадцать пять трудодней штрафу, и ни грамма меньше. Ты[1] меня понял, Шикалов?
— Угу, — мрачно кивнул Шикалов. — Можно сполнять?
— Валяй, — разрешил парторг, снова утыкаясь в письмо.
Шикалов вышел. Талдыкин сидел на крылечке, курил.
— Пошли, — на ходу коротко бросил Шикалов.
Талдыкин встал и пошел рядом. Пройдя шагов пятьдесят, догадался спросить:
— Куды идем?
— Народ обратно сгонять.
Нельзя сказать, чтобы Талдыкин прямо рот раскрыл от удивления или еще чего-нибудь, но все же полюбопытствовал:
— А почто ж разгоняли?
Тут Шикалов остановился и посмотрел на Талдыкина. Там в конторе он нисколько не удивился, ибо вообще не умел удивляться. Сказано разогнать — разогнал. Приказано согнать обратно — пожалуйста. Вопрос товарища заставил его задуматься, может быть, первый раз в жизни. Действительно, а зачем же тогда разгоняли? Почесал Шикалов в затылке, подумал и догадался:
— А я понял
