Бедная мисс Финч - Уильям Коллинз

— Мне нужно сначала знать одно, — сказал он. — Мне нужно понять эту странную антипатию Луциллы к темному цвету, которая так тревожит моего брата. Можете вы объяснить ее?

— А Оскар пытался объяснить? — осведомилась я со своей стороны.

— Он упомянул об этом в одном из своих писем ко мне и пытался растолковать эту странность по приезде моем в Броундоун в ответ на мой вопрос, заметила ли Луцилла перемену в нем. Но несмотря на все его старания, я все-таки ничего не понял.

— Что же вас затрудняет?

— А вот что. Как могу я заметить, она не чувствует инстинктивно присутствия смуглых людей или темных красок в комнате. Только тогда, когда уведомляют ее об их присутствии, обнаруживается ее антипатия. Из какого состояния ума берет начало это странное ощущение? Кажется, невозможно, чтобы краски имели для нее какое-нибудь значение, если правда, что она ослепла в год. Как же вы объясняете это? Может ли существовать чисто инстинктивная антипатия, не проявляющаяся, пока не пробудят ее внешние влияния, и не основывающаяся ни на каком физическом ощущении?

— Я думаю, может, — отвечала я. — Почему, когда я едва умела ходить, отскакивала от первой встречной собаки, которая залает на меня. Я не могла знать тогда ни по опыту, ни от других, что лай собаки иногда предшествует укусу. Страх мой, очевидно, был чисто инстинктивным.

— Тонкое замечание, — сказал он, — но все-таки не удовлетворяющее меня.

— Не забудьте также, — продолжала я, — что с темными красками у нее иногда соединяется определенно неприятное ощущение. Они действуют на ее нервы через осязание. Она таким образом узнала, что на мне темное платье, в первый день, как я с ней познакомилась.

— Однако она трогает лицо моего брата и не замечает в нем никакой перемены.

Я дала и на это возражение удовлетворительный, по моему, но не по его мнению, ответ.

— Я вовсе не уверена что она не открыла бы истины, если бы прикоснулась к нему впервые после того, как лицо его потемнело, — сказала она. — Но теперь она находится под влиянием мнения, уже составленного на основании того, что ощущала прежде, прикасаясь к его лицу. Примите во внимание, как мнение это может действовать на чувство осязания; припомните также, что изменился лишь цвет кожи, а ее ткань осталась та же, и по-моему становится понятным, как перемена могла укрыться от нее.

Он покачал головой; он сознался, что не может оспаривать моего толкования; но все-таки он не был удовлетворен.

— Осведомлялись ли вы, — спросил он, — о том времени детства ее, когда она еще не была слепа? Может быть она до сих пор еще чувствует следы потрясения, испытанного, пока обладала зрением.

— Мне не приходило в голову осведомляться об этом.

— Нет ли здесь под рукой кого-нибудь, кто был подле нее в первый год ее жизни? Едва ли, впрочем, найдется такой человек после стольких лет.

— Есть в доме такое лицо, — сказала я. — Ее старая нянька еще жива.

— Пошлите за ней сейчас же.

Зилла пришла. Объяснив сначала, что ему от нее нужно, Нюджент прямо приступил к занимавшему его вопросу.

— Не испугалась ли когда-нибудь ваша молодая хозяйка, будучи еще ребенком, какого-нибудь темного человека или темного предмета, внезапно появившегося пред ней?

— Никогда. Я не подпускала к ней ничего такого, что могло бы испугать ее, пока она, бедняжка, не ослепла.

— Уверены ли вы совершенно в надежности вашей памяти?

— Совершенно уверена относительно всего прошлого. Зиллу отпустили. Нюджент, до сих пор необыкновенно серьезный и озабоченный, обратился ко мне с видом облегчения.

— Когда вы предложили мне объединенными силами склонить Оскара к признанию, — сказал он, — я несколько опасался могущих произойти последствий. После того что я сейчас услышал, опасения мои отпали.

— Какие опасения? — спросила я.

— Чтобы признание Оскара не привело к размолвке между ними, которая могла бы отсрочить свадьбу. Я против всяких отсрочек. В особенности мне хочется, чтобы свадьба Оскара не откладывалась. В начале нашего разговора, признаюсь, я думал, как Оскар, что лучше сначала сыграть свадьбу, а потом рискнуть признаться. Но после того, что сказала нянька, я не вижу серьезного риска.

— Словом, — спросила я, — вы соглашаетесь со мной?

— Я соглашаюсь с вами, хотя я самый упрямый человек на свете. Теперь все шансы, кажется мне, в пользу Оскара. Луциллина антипатия не то, чего я опасался, не антипатия, крепко коренящаяся в органической болезни глаз. Это не более, — твердо решил Нюджент, словно человек, глубоко сведущий в физиологии человека, — это не более как болезненная причуда, следствие ее слепоты. Она может от нее отделаться, непременно, я полагаю, отделалась бы, если бы обладала зрением. Словом, после того что узнал я сегодня, думаю, как вы: Оскар делает из мухи слона. Ему давно следовало объясниться с Луциллой. Я имею на него безграничное влияние. Я буду вас поддерживать. Оскар признается во всем на этой же неделе.

Мы заключили договор пожатием рук. Видя его таким бодрым, живым, энергичным, именно таким, каким мне всегда хотелось видеть Оскара, я, признаюсь, к стыду своему, пожалела, что мы его не встретили в сумерках в тот вечер, который открыл для Луциллы новую жизнь.

Переговорив обо всем, что хотели сказать друг другу в отсутствие наших влюбленных, отправившихся гулять по горам, мы расстались, и я думала, что в этот день мы уже не встретимся. Нюджент отправился в трактир, чтобы посмотреть конюшню, которую намеревался превратить в мастерскую, так как не было в Броундоуне комнаты столь обширной для первой громадной картины, какою «великий утешитель-художник» намеревался изумить свет. А я, не имея других дел, пошла встречать Оскара и Луциллу на обратном пути с прогулки. Не найдя их, я возвращалась домой через Броундоун. Нюджент сидел в одиночестве на низком заборе пред домом, куря сигару. Он встал и пошел мне навстречу, таинственно приложив палец к губам.

— Не входите в дом, — сказал он, — и не говорите громко, чтобы вас не услышали. Он указал на маленькую угловую комнату, уже знакомую читателю. — Оскар заперся там с Луциллой и в эту минуту признается ей во всем. Я подняла глаза и руки в удивлении. Нюджент продолжал.

— Я вижу, вам хочется знать, как все это произошло. Сейчас узнаете. Пока я осматривал конюшню (она далеко не так просторна, чтоб быть моею мастерской), оскаров слуга принес мне написанную карандашом записку, в которой убедительно просил меня от его имени тотчас же прийти к нему в Броундоун. Я застал Оскара ожидающим меня перед домом в ужасном волнении. Он предостерег меня так, как я сейчас вас, чтоб не говорил громко. И по той же самой причине — Луцилла находилась в доме.

— Я думала, они пошли гулять, — прервала я.

— Они и пошли гулять. Но Луцилла жаловалась на усталость, и Оскар привел ее в Броундоун отдохнуть. Ну, я спросил, в чем дело. Ответом было, что оскарова тайна вторично была выдана в присутствии Луциллы.

— Опять Джикс! — воскликнула я.

— Нет, не Джикс, на этот раз слуга Оскара.

— Как же это случилось?

— Случилось через одного деревенского мальчика. Когда Оскар с Луциллой пришли, он ревел около дома. Они спросили, что с ним. Мальчишка отвечал, что броундоунский слуга побил его. Луцилла пришла в негодование. Она потребовала непременно, чтоб это дело было расследовано. Оскар оставил ее в гостиной, к сожалению, как оказалось, не затворив за собой двери, позвал слугу в коридор и спросил, за что он бил мальчика. Слуга отвечал: «Я ему дал тумака в пример другим». — «Что же он сделал?» — «Стучал в дверь палкой (это уж он не впервые делает, когда вас нет) и спрашивал, дома ли синее лицо». Луцилла слышала каждое слово в отворенную дверь. Нужно ли говорить вам, что произошло затем?

Вовсе не нужно было говорить. Я слишком хорошо помнила, что произошло в тот первый случай в саду.

— Понимаю, — сказала я, — она, конечно, потребовала объяснения. Оскар, конечно, запутался и просил вас выручить его. Что же вы сделали?

— Что собирался сделать сегодня утром, как говорил вам. Он твердо рассчитывал, что я встану на его сторону, бедняк! Жалко было смотреть на него. Однако для его же пользы я не уступил. Я предоставил ему на выбор: объяснить ей происшедшее самому или поручить объяснение мне. Нельзя было терять ни минуты. Не в таком она была состоянии духа, чтобы с нею можно было шутить. Оскар вел себя отлично, он всегда ведет себя отлично, когда я прижму его к стенке. У него хватило мужества осознать, что ему самому следует объясниться, а не мне за него. Я обнял беднягу, чтоб ободрить его, втолкнул его в комнату, затворил за ним дверь и вышел сюда. Ему бы уже следовало закончить разговор. Да он и закончил! Вот он идет.

Оскар выбежал из дома с непокрытой головой. Он был заметно взволнован, я сразу поняла, что что-то не ладно. Нюджент заговорил первый.

— Что случилось? — спросил он. — Ты сказал ей правду?