Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг. - Алексей Литвин

Вернувшись в Москву, Слащов публично раскаялся, был амнистирован и стал работать в Высшей тактической стрелковой школе РККА. Себе и семье просил органы ГПУ обеспечить безопасность. В ответ Ф. Э. Дзержинский написал: «Валюты или ценности для обеспечения его семьи мы дать не можем. Также не можем выдать ему и грамоту неприкосновения личности. Генерал Слащов достаточно известен населению своими зверствами. А под охраной держать его нам нет надобности». 11 января 1929 г. Слащова в его московской квартире убил слушатель курсов «Выстрел» Л. Л. Коленберг, сказав, что убийство совершил, мстя за брата, казненного по приказанию Слащова в Крыму, и еврейские погромы.

В бывшем партийном архиве Крымского OK КПСС хранится множество документов — свидетельств зверств и террора белогвардейцев. Вот некоторые из них: в ночь на 17 марта 1919 г. в Симферополе расстреляны 25 политзаключенных; 2 апреля 1919 г. в Севастополе ежедневно контрразведка уничтожала 10–15 человек; в апреле 1920 г. только в одной симферопольской тюрьме было около 500 заключенных[370], и т. д.

Вряд ли чем-либо отличались карательные действия Колчака, Деникина и Врангеля от подобных же акций генералов Юденича под Петроградом или Миллера на севере страны. Во всяком терроре много сходного. Как писал И. А. Бунин в дневниковой записи 17 апреля 1919 г.: «Революции не делаются в белых перчатках… Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах»[371], и особо проклинал карательную политику большевиков. Похожесть была прежде всего в том, что все военные диктаторы были боевыми генералами. H. Н. Юденич (1862–1933) — генерал от инфантерии, участник русско-японской и мировой войны, в 1917 г. — главнокомандующий войсками Кавказского фронта. 10 июня 1919 г. был назначен Колчаком главнокомандующим белыми войсками на северо-западе России, в 1920 г. эмигрировал. Е. К. Миллер (1867–1937) — генерал-лейтенант, участник войны с Германией, в мае 1919 г. назначен Колчаком главнокомандующим белыми войсками Северной области, с февраля 1920-го — эмигрант.

При генералах-диктаторах были правительства. В октябре 1919 г. министр юстиции правительства Юденича подполковник Е. Кедрин составил доклад об учреждении Государственной комиссии по борьбе с большевизмом. Он считал нужным расследовать не отдельные «преступления», а «охватить разрушительную деятельность большевиков в целом». По мысли министра, следовало наказать всех, так как «опыт показал, что оставление без репрессий самых ничтожных участников преступления приводит к необходимости со временем иметь с ними дело уже в качестве главных виновников другого однородного преступления». В докладе предлагалось изучить большевизм как «социальную болезнь», а затем выработать практические мероприятия «для действительной борьбы с большевизмом не только в пределах России, но и на пространстве всего мира»[372]. Этот доклад остался кабинетной затеей, свидетельствующей о том, что правительство Юденича своим главным противником считало большевиков. Реалии были более суровы и жестоки.

В мае 1919 г. в Пскове появились отряды генерала С. Н. Булак-Балаховича (1883–1940), и тут же в городе стали вешать людей всенародно, и не только большевиков. В. Горн, очевидец, писал: «Вешали людей во все время управления „белых“ псковским краем. Долгое время этой процедурой распоряжался сам Балахович, доходя в издевательстве над обреченной жертвой почти до садизма. Казнимого он заставлял самого себе делать петлю и самому вешаться, а когда человек начинал сильно мучиться в петле и болтать ногами, приказывал солдатам тянуть его за ноги вниз». Горн сообщал, что подобные жуткие нравы были в Ямбурге и других местах пребывания войск Юденича. Он признавал, что в области внутренней политики северо-западное правительство было «совсем бессильным», что наказать ни одного офицера-палача не удалось. В грабеже населения видел H. Н. Иванов одну из причин поражения Юденича[373].

Не менее жесток был и генерал Миллер. Это он подписал 26 июня 1919 г. приказ о большевиках-заложниках, которые расстреливались за покушение на офицерскую жизнь, заведомо зная, что среди нескольких сот арестованных большевиков не так уж и много. Это он ввел сверхурочные работы на предприятиях, жестоко карая за «саботаж». По приказу генерала с 30 августа 1919 г. аресту подвергались не только большевистские пропагандисты, но и члены их семей, конфисковывалось имущество и земельные наделы. По распоряжению Миллера в непригодной для человеческого жилья Иоханге была создана каторжная тюрьма для политических преступников. Вскоре из 1200 арестантов 23 были расстреляны за непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, через восемь месяцев там осталось здоровых не более ста заключенных[374]. Член правительства при Миллере Б. Ф. Соколов позже в воспоминаниях приходил к неутешительному выводу о том, что военные диктатуры, возглавляемые генералами, а не стратегически мыслящими политиками, не могли победить в гражданской войне в России. «Пример большевиков, — писал он, — показал, что русский генерал хорош тогда, когда его роль ограничивается исполнением. Они могут быть только, но не более, чем правая рука диктатора, — последним может быть отнюдь только не российский генерал»[375].

У всех белых диктаторов-генералов была антибольшевистская программа, все они выступали под одним девизом: «С русским народом, но против большевистского режима». И потерпели поражение от более сильной диктатуры, сумевшей добиться большего и в организации армии, и в столь же беспощадном отношении к населению, и в политической перспективе одурманивания масс, более четко определившей менталитетное неприятие обществом отживавших общественных отношений[376]. Вот этим стремлением к чему-то новому политики воспользовались более эффективно, нежели генералы. Для советского и всех антибольшевистских правительств в годы гражданской войны была характерна склонность к администрированию, к решению сложных вопросов насильственным методом, везде уровень правовой защиты граждан был очень невелик. Лидеры белого движения более, чем представители красных в то время, говорили о создании правового государства, но эти заявления, как правило, оставались декларативными. Правоохранительная практика белых правительств была безуспешной. Вначале приход белых вызвал у населения сочувствие, но вскоре отношение к ним становилось неприязненным и враждебным. Это было результатом прежде всего карательной политики белых правительств и военных.

Интервенция — это вмешательство одного или нескольких государств во внутренние дела другого. Это может быть ввод иностранных войск либо какая-то другая форма. В годы гражданской войны вмешательство стран Антанты, США, Японии и Германии во внутренние дела России приняло самые разнообразные, в том числе и военные действия. На территории страны в разное время находились войска воюющих в то время вооруженных блоков, были оккупированы Украина и Крым, Север и Дальний Восток, действиями своего авангарда союзники считали свергающий советскую власть в Поволжье и других регионах чехословацкий корпус. Но все это делалось без официального объявления войны, под предлогами защиты союзника в Первой мировой войне, с нарочитым предпочтением «белых» перед «красными». Действительно, в своей основе белое движение носило преимущественно антантофильский характер. Поэтому борьба с большевиками рассматривалась руководством Англии, Франции и США продолжением войны «национальной» России с Германией, ее союзниками и советским правительством, заключившим с ними сепаратное соглашение в Бресте (март 1918 г.). По данным А. И. Крушанова, в Сибири и Дальнем Востоке было к 1920 г. 175 тыс. японцев, 20 тыс. американцев, 1600 англичан, 4 тыс. канадцев, 1100 французов, 55 тыс. чехословаков, 1500 итальянцев, 6 тыс. китайцев, 12 тыс. поляков, румын и сербов[377].

У. Черчилль цинично вопрошал: «Находились ли союзники в войне с Советской Россией?» — и отвечал: — «Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза, на русской земле они оставались в качестве завоевателей, они снабжали оружием врагов советского правительства, они блокировали его порты, они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения…» Черчилль подчеркивал единство действий белогвардейцев и интервентов. Более того, он писал: «Было бы ошибкой думать, что… мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских, напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело»[378].

Весной 1918 г. вооруженная интервенция в России стала фактом. Политики, юристы и историки объясняли ее причины и последствия разноречиво. Советские историки решительно осуждали интервенцию, выделяя особо негативную роль в ней правительства США. И лишь в самое последнее время появились попытки более объективно выяснить причины появления войск союзников России по Первой мировой войне на ее территории. Так, выяснилось, что английский десант, высадившийся в Мурманске 6 марта 1918 г., не носил антисоветского характера, так как прибыл по приглашению Мурманского Совета и с санкции Троцкого для защиты края от возможного появления немецких и финских отрядов[379]. Зарубежные историки либо оправдывали, либо осуждали интервенцию. Или утверждали, что интервенция послужила красным больше, нежели тем, кому она была предназначена оказать помощь[380]. Руководство белых армий часто выражало недовольство недостаточностью материальной помощи их движению. Политика Германии после подписания Брестского мира с Советской Россией была своеобразной: формально они не воевали с большевиками, но на Украине оставались германские войска, а гетман П. П. Скоропадский (1873–1945) всецело зависел от их расположения. Германофильскими были и настроения донского атамана П. Н. Краснова (1869–1947).