Медведки - Мария Галина

– Вы писатель. Вы разбираетесь в людях. Он вас уважает, я знаю. Объясните ему, что он пошел по неверному пути. Если это он, чтобы отомстить мне...

– Да нет, – сказал я, – он просто хочет, чтобы у него было много родни.

– Но у него нет родни! – Теперь уже краска залила ее щеки, такие белокожие люди легко краснеют. – Только я. Ну, еще мои родственники. Но это совсем другие люди. И его отец, его уже нет.

– Эмма Генриховна, а вы не рассматриваете вариант, что произошла ошибка? Сметанкин – фамилия, конечно, не частая, но ведь не уникальная.

– Нет, – сказала она и покачала серьгами, – я выяснила, говорю же вам. Ошибки быть не может. Я знаю, он к вам прислушивается. Поговорите с ним тактично. Объясните ему, что нельзя жить иллюзиями. Что я готова пересмотреть свои позиции.

– Я не самоубийца, – сказал я честно.

– Чем я его могу не устроить? Как мать?

– Тем, что вы настоящая.

– Не поняла.

– Это сложно, Эмма Генриховна. Долго объяснять.

– Вы писатель, вам виднее. Все-таки я вас очень прошу. Подумайте.

– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.

– Не затягивайте с этим.

– Эмма Генриховна, я ничего не обещаю. Он сложный человек.

– Но он к вам привязан. И к вашему батюшке.

Чтобы угодить мне, она тоже сказала «батюшка».

– Я постараюсь, – сказал я, – Эмма Генриховна, я уважаю ваши чувства. Не хочу отнимать ваше время. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы меня отвезли домой.

– Да, – сказала она, – да, конечно. Верочка (это уже в трубку), вызови машину для господина Тригорина. И еще, – она выдвинула ящик стола и что-то протянула мне, небольшое, в узкой коробке, – маленький сувенир. Просто на память.

Отказаться было неудобно, и я сунул коробочку в карман твидового пиджака «Хьюго Босс».

– Просто поговорите. Подготовьте его. Скажите, – она запнулась на миг, – скажите, я буду рада возобновить наши отношения.

И, поймав мой взгляд, поправилась:

– Я буду очень рада его видеть.

Значит, Сметанкин – сын могущественной Левицкой. Ну и ну! И как я ему об этом скажу? Мексиканский сериал – не мое амплуа.

С другой стороны, я же не обязан сообщать ему об этом немедленно? Надо подготовить, может, познакомить их как-то, устроить случайную встречу. Кровь не водица, может, их потянет друг к другу, в мыльных операх потерянных родственников обычно узнают по родинке или по какой-то особой примете. Но ведь это у меня три соска, не у него.

И куда девать многочисленную сметанкинскую родню?

Они наверняка уже съезжаются. Заселяются в гостиницу. Готовятся к завтрашнему торжеству.

Молчаливый шофер высадил меня у калитки. Я вежливо сказал – спасибо, он тоже попрощался, впрочем, довольно холодно. Не поверил, значит, в яхту и божоле.

Солнечные полосы на треснувшем асфальте чередовались с лиловыми, с участка почему-то тянуло дымом. Может, эта змея все-таки подожгла дом?

Я ускорил шаг.

Рогнеда в моей куртке с подкатанными рукавами и этой чудовищной готской юбке, из-под которой торчали две тощие ноги в огромных ботинках, деловито копошилась в чреве ржавого мангала. Этот мангал, сколько я его помню, стоял в дальнем углу сада, Валька никогда им не пользовался.

– А я подумала, ты придешь и сразу жрать захочешь, – сказала она деловито, – а погода хорошая, в доме сидеть обидно как-то. Так я решила барбекю устроить. Картошка вот-вот спечется, я тебе купила колбасок, только ты сам их себе положи, ага? Еще красного вина купила. Только я твои деньги взяла, которые в кармане, ничего? А то у меня нету.

– Ничего, – сказал я.

– Мы глинтвейн будем или просто вино? Я апельсины тоже купила. На всякий случай. И корицу.

– Ну, можно глинтвейн. Тебе кастрюлю дать?

– Да я взяла уже. Внизу, в шкафчике, правильно? И соседа этого твоего позвала, а то он вчера, по-моему, на тебя обиделся. И еще старуха приходила, толстая такая, орала, чтобы мы не дымили, потому что весь дым идет на ее участок. Я ее послала, ничего?

– Это Зинаида Марковна. Давно пора. Ты молодец.

– Я все правильно сделала?

– Ты все правильно сделала.

У меня защипало в глазах. Наверное, от дыма.

– Чего они от тебя хотели? Эти, на «мерсе»?

– Одна дама очень хотела познакомиться с твоим отцом. Очень важная дама. Просила, чтобы я замолвил за нее словечко.

– Вот видишь, – она сосредоточенно поковырялась в углях шампуром и выудила серую сморщенную картошку, – теперь все у тебя всё будут просить. Как я сказала, так и будет. А зачем?

– Что – зачем?

– Зачем он ей понадобился?

– Это очень личное. То есть для нее.

– А для него?

– Для него тоже. Хотя он об этом пока не знает.

В пиджаке я чувствовал себя неловко, я вообще не люблю пиджаков. Надо пиджак снять, а свитер надеть. Яхта не яхта, а в саду все-таки сыровато.

– Надо же, – сказала она рассеянно. – Ты пиджак не снимай. Он костром пропахнет, а химия, наоборот, выдохнется. Запах костра на людей подсознательно хорошо действует. Работает на имидж. Что это у тебя?

– Сувенир. Она всучила, неловко было отказывать.

– Дай сюда, – испачканной в саже рукой она выхватила у меня коробочку и ловко, как обезьянка, сорвала обертку.

В коробке оказались приличные мужские часы, ничего особенного. Циферблат. Стрелки.

– Ничего себе, – сказала Рогнеда.

– Что – ничего себе?

– Ты вообще смотришь, что тебе дарят? Это же «Патек Филипп»!

– Кто?

– Ты что, совсем темный? Ты хоть представляешь себе, сколько они стоят?

– Что, – спросил я с ужасом, – неужели больше тысячи?

– Да на них комнату в коммуналке можно купить! С ума сойти! Не копия, настоящий «Патек Филипп». Ох, и сертификат есть!

– Слушай, – сказал я, – я завтра отвезу их обратно. Отдам ей. Я не знал. Думал, просто сувенир!

– И не думай, – деловито сказала Рогнеда, – подарки нельзя возвращать. Завтра в них пойдешь. Пусть все видят. Только надевай прямо сейчас, чтобы слишком новыми не казались.

– Слушай, а давай я их тебе подарю.

– Обалдел? – сказала Рогнеда. – Это мужские.

– Тебе же на что-то домой возвращаться. Как-то дальше жить.

Я подумал, что она и вправду уедет, и мне стало странно. И правда, что ли, уедет? И не будет по утрам часами сидеть в ванной?

– Не твоя проблема. Слушай, мокасины у тебя есть? Хоть что-то приличное на ноги? В чем ты завтра пойдешь? Носки видел? Там, на веранде лежат.

– Слушай, это вроде не мои. Валькины, может.

– Твои, твои, я вчера купила. А то у тебя все с дырками на пятках и черные, черные ни в коем случае нельзя.

– А белые?

– И белые нельзя. Ты же приличный человек, не бандит какой-нибудь.

Колбаски на решетке начали шипеть и плеваться, и она бросилась переворачивать их длинной двузубой вилкой. Где она ее отыскала, понятия не имею.

– Рогнеда, – сказал я, – я самозванец. Я лузер.

– Уже нет, – сказала она, не отводя взгляда от колбасок, – где ты видел лузера и чтобы он носил «Патек Филипп»?

– Нет, погоди. Послушай. Я о тебе плохо думал. Я думал, вы со Сметанкиным сообщники. Что он тебя подослал.

– Я знаю, – согласилась Рогнеда, – так я глинтвейн варю? А ты пока сходи за дядей Леней.

– За Леней? Ах да. Погоди, – повторил я, – почему ты мне сразу не сказала?

– Что? Что я не собираюсь тебя травить клофелином? И выманивать у тебя квартиру посредством преступного сговора? Я сказала. Но ты не поверил. Эй, твои колбаски сейчас сгорят. Дай лучше вон ту тарелку.

Я дал ей тарелку. Жир капал в мангал, и оттуда вдруг повалил едкий густой дым.

– Рогнеда, – сказал я. – Люся. Тьфу. Прости идиота. Я так и не знаю, как тебя зовут. Леонид Ильич почему-то сказал, не Люся. Неважно. Выходи за меня замуж. Пожалуйста.

– Не смеши, – сказала Рогнеда.

– Почему? Ну, я понимаю, я гораздо старше, но ведь это ничего, да? Я буду стараться. Буду зарабатывать. Мы что-нибудь придумаем.

– Я сделала для тебя все, что могла, – сказала Рогнеда и застыла с тарелкой в руке. На тарелке дымилась горка картофелин, все как одна с пригорелым черноватым боком. – Все, что могла. Больше не проси. Больше нельзя.

– Почему? – повторил я.

Медовый свет ушел, в клубах дыма от мангала яблони бродили по саду, как привидения.

– Нельзя – и все. Теперь ты мне доверяешь?

– Да, – сказал я.

– И напрасно. Не надо мне доверять. Вообще – ничего не надо. Я сейчас, а то глинтвейн закипит, а ему нельзя. Он горячий уже.

– А завтра? Когда все закончится? Может, когда ты увидишься с отцом... Хочешь, я с ним поговорю? Попрошу твоей руки? Хочешь?

– Завтра никогда не наступает, – сказала Рогнеда, – ты же знаешь.

«Патек Филипп» на запястье тикал тихо и ровно.

Я заказал такси и позвонил папе. Спросил, не надо ли за ним с тетей Лизой заехать, но папа сказал, что спасибо, не надо, Сережа пришлет машину.

Сбор родственников, оказывается, намечался вовсе не в «Ореанде» и не в «Жемчужине», а в «Палас-отеле», совсем неподалеку от пиццерии, где мы сидели со Сметанкиным. Здоровая такая летающая тарелка из стали и стекла, нахлобученная над обрывом, с видом на море. Когда-нибудь она либо взлетит, либо упадет.