Приключения Джейкоба Фейтфула - Фредерик Марриет

— Да благословит тебя Бог, мой славный мальчик; я скоро побываю у тебя.

Поднимаясь по лестнице дома Степлтона, я встретил Мэри; увидев меня, она вздрогнула.

— Где это вы были, дрянной мальчишка? — сказала Мэри с улыбкой и слезами.

— Подо льдом, — ответил я, — и только сегодня утром снова оттаял.

— Вы говорите серьезно, Джейкоб? — спросила она. — Не нужно шутить и пугать меня; я и так уж слишком боялась. Прошлую ночь я не спала ни минуточки.

Тут я рассказал ей обо всем, что случилось.

— Я была уверена, что произошло что-то, — ответила она. — Я сказала об этом отцу, но он не хотел верить. Вы обещали вернуться вовремя, чтобы дать мне урок, а я знаю, вы никогда не нарушаете слова. Отец ушел курить, сказав, что когда молодые люди веселятся, они забывают о своих обещаниях, и что это вполне в человеческой природе. Ах, Джейкоб, я так рада, что вы вернулись.

Я пожал ей руку. Я отлично знал, что хотя эта девушка очень любила кокетничать, в ней крылось много привлекательных и хороших качеств. Невозможно было не любить ее; несмотря на все ее капризы, в ней замечалось столько доброты и привлекательности, что я часто говорил себе, какой привлекательной и опасной девушкой сделается она, когда совсем вырастет.

Я взялся за книги, и урок начался. Она уже сделала большие успехи; впрочем, учение подвигалось бы еще быстрее, если бы она не так же сильно кокетничала со мной, как старалась преодолеть трудности грамоты. Однако она была еще очень молода, и, хотя Степлтон находил, что кокетство «в ее натуре», можно было надеяться, что года через два она сделается менее легкомысленной и ветреной. В душе она была скромной девушкой, хотя ее живость иногда выходила из границ, предписанных приличием, и нередко заставляла ее самое краснеть, если рассудок или замечания посторонних людей напоминали ей, что она поступила не так, как следовало.

Вечером вернулся старый Степлтон. Он, по обыкновению, курил в трактире Федерза и раздумывал о «человеческой природе». Я рассказал ему все, что случилось, и он послал за кружкой пива для меня и Мэри и заставил нас выпить ее вдвоем. Это послужило самым большим признаком его расположения.

Хотя казалось, будто капитан Тернбулл оправился от последствий несчастного случая, однако на следующее утро после приезда домой он заболел: у него сделался озноб и страшная резь в пояснице; дело окончилось лихорадкой, и около четырех недель он не вставал с постели. Напротив, я остался здоров, и немудрено: я был молод, а ему уже минуло шестьдесят лет. Продолжался мороз; я по приглашению капитана направился к нему и остался с ним до тех пор, пока он не поднялся с постели; я ухаживал за ним, как сиделка. Тернбулл часто говорил о моем будущем, высказывая желание, чтобы я занялся каким-нибудь делом, которое могло бы поднять меня во мнении света. Но я отказывался от этого и говорил, что никогда не стану в зависимое положение от кого бы то ни было. Я не мог искоренить из ума воспоминаний о нанесенных мне оскорблениях, и мой мстительный ум постоянно возвращался к ним. Я решил остаться независимым и свободным. Я не хотел опять жить в обществе неравных людей, не хотел видеться с теми, кто мог смотреть на меня сверху вниз. Тем не менее я очень привязался к капитану Тернбуллу, который любил меня и всегда держался со мной как равный. При нем мое чувство гордости смягчалось, так как я говорил себе, что, как бы расположен ни был ко мне Тернбулл, он не мог никогда заплатить мне за то, что я спас ему жизнь. К нему я испытывал безграничное доброжелательство; к людям, поступившим со мной дурно, — глубокую ненависть; ко всему миру вообще — смешанное чувство, которое я почти не мог анализировать. Не желая огорчить капитана Тернбулла прямым отказом от его услуг, я обыкновенно говорил уклончиво. В день моего предполагаемого возвращения домой он предложил мне разделить с ним богатство, заметив, что он бездетен и, следовательно, мое согласие на его предложение никому не принесет вреда, притянул меня к себе, обнял и отеческим тоном почти умолял согласиться. Слезы благодарности быстро текли по моим щекам, но я твердо, хотя и дрожащим голосом ответил:

— Вы были очень добры ко мне, сэр, очень добры… И я никогда не забуду этого. Но… мистер Драммонд, миссис Драммонд и Сара тоже были добры ко мне… очень добры… однако… вы знаете остальное. Я останусь тем, что я есть теперь. И если вы меня любите, если вы хотите оказать мне настоящую милость, если вы хотите, чтобы я поистине любил вас, как люблю теперь, позвольте мне остаться свободным и независимым. Я буду считать это самой большой милостью с вашей стороны, единственной милостью, которую я могу принять от вас.

Не сразу ответил капитан Тернбулл. Наконец он сказал:

— Я вижу — просить бесполезно, и не буду больше досаждать тебе; однако, Джейкоб, не позволяй несправедливости, зажженной твоими собратьями-людьми, так сильно сжигать твой ум, не позволяй ему подсказывать тебе, что мир нехорош. В жизни ты увидишь много прекрасного, поймешь, что люди, оскорбившие тебя благодаря усилиям злоязычных, желали загладить свое заблуждение. Больше они не могут ничего сделать, и мне хотелось бы, чтобы твое мстительное чувство угасло. Помни, мы должны прощать, как сами надеемся быть прощены.

— Я прощаю… по крайней мере, иногда, — ответил я, — ради Сары… Но не всегда.

— Но ты должен простить по другим причинам, Джейкоб.

— Знаю, что должен… но если я не могу?.. Не могу!

— Ах, мой мальчик, я никогда не слыхал, чтобы ты говорил так… я чуть было не сказал — так злобно! Разве ты не видишь, что ты заблуждаешься? Не хочешь отказаться от чувства, которое, как твой собственный рассудок и религия подсказывают тебе, неправильно; ты держишься за него, а сам не хочешь простить другим людям. Ну, Джейкоб, я скажу твое же собственное изречение: «Другой раз посчастливится больше». Благослови тебя Господь, мой мальчик, береги себя и не попадай снова под лед.

— Для вас готов хоть завтра, — ответил я, сжимая протянутую руку, — но если бы я увидел, что Ходжсон стоит подле полыньи, я…

— Ты не толкнул бы его в воду?

— Право, толкнул бы, — с горечью сказал я.

— Нет, Джейкоб, говорю тебе: тебе так кажется в эту минуту, но если бы ты увидел его в опасности, ты помог бы ему, как помог мне. Я лучше знаю тебя, мой мальчик, чем ты знаешь себя.

Когда я встретился с Мэри, она после первых приветствий спросила:

— Как вы думаете, кто здесь был?

— Не угадаю, — ответил я. — Не старый Том с сыном?

— Нет, я не думаю, что это был старый Том, хотя приезжал пресмешной старик, вот с таким носом. О небеса! Я чуть не умерла от смеха, когда он вошел. Знаете, Джейкоб, кто это?