Солдат и мальчик - Анатолий Приставкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Внутренности!
– И все?
– Ну, кишки еще. А знаешь, дядя Андрей, как нужно кричать, когда тебя лупят?
– Как?
Васька преобразился, будто втрое уменьшился, застонал, заныл, заблеял тоненько:
– Дяденька, не бейте, я семимесячный… Не бейте, я малокровный…
Выпрямился Васька, стал на себя похож. Гордо посмотрел на солдата.
А у того язык онемел, прошибло всего. Глотнул слюну, спросил странным голосом:
– Кто же это… Кто тебя такому научил? Васька засмеялся глуповато.
– Когда бьют, сам придумаешь.
– Тебя били? Часто?
– Не считал, – отмахнулся Васька. Засвистел на весь лес. Разговор становился ему неинтересен.
– Послушай, Василий, – позвал солдат. – А про какие такие деньги ты говорил? И как их можно достать? Они стояли перед лазом и смотрели друг на друга.
– По-всякому, – пробормотал Васька и сунул голову в дырку. Ему не хотелось объясняться подробнее.
– А все-таки? Ну, говори, говори.
– Чего говорить, – пронудил Васька. – Ну, я у спекулянтки сопру… Справедливо или нет?
– Конечно, нет, – сказал солдат. – Сегодня спекулянт, а завтра честный человек попадется.
– Барыг всегда видно, – упрямо твердил Васька. – Я в глаза посмотрю, в радужку… По радужке кого хошь узнаю. Они знаете где червонцы хранят? Никогда не угадаете! В валенках!
– Почему в валенках? – засмеялся солдат, удивляясь Васькиной фантазии. – Что ты придумываешь?
– Знаю, раз говорю, – обиделся тот. – Во-первых, в валенках жулики не ищут. А во-вторых, случись пожар в доме. Все сгорит, а валенок в валенок засунутые не сгорят… Дядя Андрей, а ты видел фильм «Два бойца»?
– Видел.
– Помнишь, они там на трамвае по городу едут? И один, который артист Андреев, говорит другому: «Кому война, а кому мать родна!» Это он про кого говорит? Про снабженцев, да?
– Про сволочь, – сказал солдат.
– А мы в детдоме говорим так: «Смерть немецким оккупантам и люберецким спекулянтам!»
Они остановились, пришли.
Солдат показал на одноэтажный домик около шоссе, темный, не освещенный изнутри.
– Смотри, Василий. Мой дом.
Васька посмотрел. Недоверчиво хмыкнул:
– Твой, а не живешь. В сарае валяешься…
– Другие живут.
– Кто другие?
– Не знаю, Василий.
Васька опять посмотрел. Сперва на дом, потом на солдата. Проверял как будто.
– Самый, самый твой настоящий?
– Настоящий… Я тут с мамой жил. А сейчас… Даже боюсь зайти.
– Вот еще! – воскликнул Васька поражение. – Чего бояться? У меня вон койка своя, пусть попробуют занять! Любого прогоню!
– Ишь какой боевой, – усмехнулся солдат.
– Был бы у меня свой дом! – сказал Васька задумчиво.
– Ну и что?
– Так… поставил бы себе топчан, тумбочку, тарелку бы собственную имел. И никому бы не разрешил ее облизывать.
– Кто же станет облизывать в твоем доме-то?
– Найдутся… шакалы, детдомовские. Они везде пролезут. – Васька прикинул. – Я бы, пожалуй, еще замок повесил. А сам через окно ходил.
– Вот те раз! – захохотал солдат. – Какой же это дом? Это не дом, а черт знает что! Берлога!
– Какой хочу, – нахмурился Васька.
– Ладно, ладно, – согласился солдат. – А теперь я вон туда, видишь домик? А ты в обратную сторону. Завтра встретимся. Иди, иди…
Проследил, пока Васька скроется, поднялся на крыльцо. Постучался, а сам раздумывал над Васькиными фантазиями о своем доме.
Дверь открыла Муся.
Не удивилась, произнесла: «Пришел?» Обыденно, чуть по-бабьи.
Андрей разглядел, что она в халатике, в валенках на босу ногу. Поверх халата – ватник. Но и такой показалась она по-домашнему уютной.
Он будто чувствовал тепло, исходящее от нее, женское, одурманивающее. Притаил дыхание, испугавшись чего-то.
Много всякого разного прошло с их встречи. Были моменты, когда он вовсе не вспоминал эту женщину, она жила в нем, как забытый сон. Сейчас увидел и опьянел, одурел от ее близости. От одной возможности быть рядом с нею.
В комнате стоял полумрак. Горела коптилка.
Тетя Маня поднялась навстречу, в темном, на плечах плед.
– Андрюша пришел! А мы ждали… И Муся ждала. Та, не глядя, кивнула, стала собирать на столе карты.
– Гадаешь? – спросил Андрей.
– Сейчас все гадают…
Муся исподтишка посмотрела на гостя, не смогла скрыть жалобного восклицания:
– Ой, что с вами? С тобой? Так изменился… Андрей повернулся к ней, молча глядел. Что он мог ответить?
– Изменился, потому что время прошло.
Тетя Маня пришла на выручку, подхватив слова о времени. Мол, недавно сидели здесь, разговаривали об Оленьке, а теперь…
Вынула платок, засморкалась. Суетливыми и будто постаревшими руками достала бумажку, никак не могла развернуть.
Андрей у нее взял, развернул, прочел. В углу был номер воинской части, а в центре обращение, вовсе не казенное, а какое бывает в письмах близким: «Дорогая Мария Алексеевна!»Далее сообщалось, что фронтовой товарищ Оля, член артистической бригады, пала смертью храбрых и похоронена в станице Яблоневской, Ставропольского края…
– Это где? – спросил Андрей.
– Не знаю сама, – отвечала тетя Маня. – Хочу, Андрюшенька, съездить.
– Кто же вас пустит? Там недалеко бои!
Муся вмешалась в разговор:
– И я говорю: подождите, Мария Алексеевна. Оле вы уже ничем не поможете. Пусть пройдет время. Голос у нее дрогнул, она махнула рукой и ушла на кухню.
– Ребенок еще была, – тихо говорила тетя Маня. – Девочка еще, а они убили. Лучше бы меня, я пожила, не хочу больше. Неужто озверели, что всех поубивают?
– Они фашисты, – жестко произнес Андрей, наклоняясь, вглядываясь в желтый огонек коптилки. – Несколько дней назад я ехал на фронт и знал, что буду воевать, но не знал – как. А сейчас, поверите… – Он поднял повлажневшие глаза, в них отсвечивало желтое пламя. – Вот тут накопилось. Нагляделся на беженцев, на раненых, на женщин… И на детишек. Вот детишки, страдающие от войны, это пострашнее всего.
Андрей будто что-то пытался разглядеть в мерцающем огоньке.
– У меня есть святое право карать за это. Бить их…
– Андрюша, а где ваши вещи? – спросила тетя Маня. – Где ваше оружие… Шинель? Ведь вы тогда были при снаряжении, правда?
– Правда.
– Как сейчас помню, ваша винтовка стояла в том углу. А я обходила ее стороной, боялась, что она упадет и выстрелит.
– Будет у меня все, – ответил он. – Завтра Первое мая, я начинаю жить по-новому… Тетя Маня, вы помните стихи из Робина Гуда? Там, в самом начале?
– Как же, как же, – произнесла она. – «Двенадцать месяцев в году, двенадцать, так и знай…» – «…Но веселее всех в году веселый месяц май!..» – А дальше? – спросила тетя Маня. – Есть же слова дальше. Вы их знаете?
– Нет.
Тетя Маня прочитала:
«Из лесу вышел Робин Гуд, деревнею идет и видит: старая вдова рыдает у ворот. Что слышно нового, вдова, – сказал ей Робин Гуд. – Трех сыновей моих на казнь сегодня поведут…»
Пришла Муся с шипящей сковородкой, ловко поставила посреди стола на черепицу.
– Угощайтесь, – произнесла довольно. – Если гость не привереда, я могу оказать, как это называется.
– По-моему, вкусно, – сказал Андрей.
Муся засмеялась.
– Тошнотики – слышал? Старая картошка да очистки проворачиваются, да еще что-нибудь, что есть не станешь. И не так уж плохо, да? Есть частушка даже:
Тошнотики, тошнотики, военные блины…
Муся обратилась к тете Мане; – Вам тоже нужно есть. Андрей, ну скажи ей, война еще не кончилась. Мы должны беречь силы для победы.
– Поешьте, – попросил он и тронул плечо. Тетя Маня наклонилась, прижалась щекой к его руке, неслышно заплакала. Встала, пошла в свою комнату.
На пороге оглянулась, произнесла в нос:
– Простите… Вы ужинайте, а я отдохну.
– 22 -
Андрей и Муся молча доскребали сковородку.
Заведомо знали они, что останутся вдвоем и будут говорить. Но о чем?
В то странное утро их неожиданного сближения вовсе ничего сказано не было. И прекрасно, что не было лишних слов. Но это могло быть однажды и не годилось для продолжения, о котором тогда они не загадывали.
Сейчас оказались необходимыми какие-то слова, объяснения, причем с обеих сторон. Оба это понимали и не были готовы начать такой разговор.
Муся унесла сковородку, поставила чай.
Андрей машинально тасовал карты.
Так сидели они друг против друга, чего-то ожидая.
Муся протянула руку и погладила, провела по его щеке. Он молча взял ее руку в свои и стал целовать ладонь и каждый отдельно палец, а потом все косточки и ямки, по которым его когда-то учили считать длинные и недлинные месяцы.
– Милый, что случилось? – спросила она неслышно. Он понял вопрос по движению губ.
– Ничего не случилось.
– Но я же знаю, чувствую, милый.
– Все у меня нормально, – сказал он.
– Где твои вещи? Почему задержался?
– Я уезжаю завтра.
Муся поверх коптилки смотрела в его лицо, чужое, повзрослевшее за несколько дней. Все обострилось в нем, облеклось в жесткие законченные черты.