В свои разрушенные тела вернитесь - Филип Фармер

Иногда низменность сужалась и холмы подходили к самой воде. Иногда Река расширялась и становилась озером шириной три, пять, семь миль. То здесь, то там горы сближались друг с другом, и лодка неслась по каньонам, где поток кипел в узком русле, небо превращалось в голубую полоску где-то очень высоко над ними, и черные стены, казалось, наваливались на путешественников.

И всегда повсюду были люди. День и ночь мужчины, женщины и дети толпились по берегам Реки и смотрели на проплывающих, оживленно размахивая руками и что-то крича.

К этому времени они поняли некоторую закономерность. Человечество было воскрешено вдоль Реки приблизительно в географической и национальной последовательности. Лодка прошла мимо местностей, занимаемых словенцами, итальянцами и австрийцами, умершими в последнее десятилетие девятнадцатого века, прошла мимо венгров, норвежцев, финнов, греков, албанцев и ирландцев. Иногда они оказывались в областях, где люди были из других времен и мест. Одной из таких областей была двадцатимильная полоса, где обитали австралийские аборигены. Еще был отрезок в сотню миль, населенный неизвестным науке народом — точарами (это были соплеменники Логу). Они жили примерно во времена Христа, в местности, впоследствии названной Китайским Туркестаном или Синьцзяном. Они представляли собой самую восточную ветвь древних индоевропейцев. Их культура некоторое время процветала, но затем угасла под напором пустыни и кочевников.

С помощью доступных, поспешных и довольно неточных наблюдений Бартон определил, что каждая местность, в основном, была населена на шестьдесят процентов представителями какой-нибудь одной национальности или страны, на тридцать процентов другим народом, обычно из другого времени, и на десять процентов людьми из самых различных мест и времен.

Все мужчины пробуждались от смерти, подвергнутые обрезанию. Все женщины воскрешались девственницами. Для большинства особ женского пола, как отметил как-то Бартон, это состояние длилось не дольше первой ночи.

До сих пор им не встретилось и они не слышали ни об одной беременной женщине. Тот, кто поместил сюда человечество, должно быть, подверг его стерилизации, по-видимому, из благих намерений. Если бы жившее здесь человечество могло размножаться, то Речная Долина была бы закупорена человеческими телами всего лишь за столетие.

Сначала казалось, что здесь нет никаких животных. Но теперь стало известно, что несколько пород червей вылезает из почвы по ночам. И в Реке жила по крайней мере сотня видов рыб, от созданий величиной с ладонь до рыбин размером с кашалота — речных драконов, живущих у дна Реки, на глубине сотни футов. Фригейт заявил, что все эти животные приносят пользу. Рыбы, питаясь падалью и отбросами, очищают воды Реки. Некоторые виды червей также поедают отходы и трупы, другие выполняют обычные функции их земных собратьев.

За время путешествия Гвиневра немного подросла. Бартон заметил, что все дети здесь росли, и если в будущем ничего не изменится, то через двенадцать лет в долине не будет ни одного ребенка или подростка.

Подумав об этом, Бартон сказал Алисе:

— Ваш друг, преподобный Доджсон — человек, который любил только маленьких девочек — здесь оказался в совершенно безвыходном положении, не так ли?

— Доджсон не страдал извращениями, — возразил Фригейт. — А что будет с теми, у кого единственные сексуальные объекты — дети? Что они будут делать, когда детей здесь не останется? И что будет с теми, кто удовлетворял свои страсти, мучая животных или пользуясь ими? Вы знаете, раньше меня огорчало отсутствие животных. Я люблю кошек и собак, медведей, слонов, носорогов… в общем… почти всех животных. Правда, только не обезьян, уж очень они похожи на человека. Но теперь я рад, что здесь нет животных. Теперь их не будут мучить. Всех этих бедных, беспомощных существ, которые тоже чувствуют боль, голод или жажду… И все по вине порочных или просто легкомысленных людей.

Он провел рукой по светлым волосам Гвиневры, уже отросших примерно на полфута.

— Те же чувства я испытываю и к этим беспомощным и униженным малюткам.

— Что это за мир, если в нем нет детей? — воскликнула Алиса. — И нет животных! Если их нельзя мучить и унижать, то их нельзя и ласкать, любить!

— В этом мире одно уравновешивает другое, — сказал Бартон. — Нет любви без ненависти, добра без зла, мира без войны. Но в любом случае у нас нет выбора. Невидимые боги этого мира постановили, что здесь не будет животных, а женщины не будут рожать детей. Следовательно… быть по сему.

Утро четыреста шестнадцатого дня не было ничем примечательно. Солнце поднялось над вершиной хребта слева по ходу движения «Хаджи». Ветер с верховьев Реки как всегда дул со скоростью примерно пятнадцати миль в час. Температура воздуха поднималась по мере восхода солнца и к двум часам дня достигла уже градусов тридцати по Цельсию. Катамаран «Хаджи» качался на тихой воде. Бартон стоял на мостике, держась за длинный толстый сосновый румпель справа от себя, подставив солнцу и ветру свою сильно загоревшую кожу. На нем был красно-коричневый кильт, доходящий почти до колен, и ожерелье из витых черных блестящих позвонков саргана — длинной шестифутовой рыбины с полуфутовым рогом, торчащим как у единорога прямо изо лба. Сарган жил на глубине девяноста футов, и поймать его было очень трудно. Но из его позвонков получались красивые ожерелья, его шкура, обработанная надлежащим образом, шла на сандалии, доспехи и щиты или могла быть переработана в прочные эластичные канаты и пояса. Мясо этой рогатой рыбы тоже было превосходным.

Но наибольшую ценность представлял рог. Он мог служить наконечником для копий и стрел или же, предварительно насаженный на деревянную рукоять, — кинжалом.

На подставке рядом с Бартоном стоял лук, зачехленный в прозрачный рыбий пузырь. Он был сделан из изогнутых костей, торчащих с каждой стороны рта речного дракона, по размерам не уступавшего киту. Снабженный тетивой, выделанной из кишок того же чудовища, лук мог натянуть только очень сильный мужчина. Бартон увидел его сорок дней назад и предложил владельцу за это сокровище почти полтора литра виски, сорок сигарет и десять сигар. Но предложение было отвергнуто. Тогда Бартон и Казз вернулись туда поздней ночью и выкрали оружие. Или, вернее, поменяли, поскольку Бартон почувствовал непреодолимое желание оставить прежнему владельцу свой тисовый лук.

С той поры он придумал себе оправдание: он имел полное право украсть лук, так как его владелец хвастался, что ему пришлось убить человека, чтобы завладеть этим чудо-оружием. Так что украв у него лук, он отнял его у убийцы. И все же вспоминая об этом, Бартон страдал от угрызений совести. Поэтому он старался вспоминать как можно реже.